Все отправились обедать к Джино, в пиццерию эльзасцев, ни разу не бывавших в Италии. Все веселились, громко смеялись, Лео задула три свечки. Ее глаза просияли, когда она увидела высокий именинный торт, который я для нее приготовила. Я и сегодня могу, если захочу, перечувствовать каждое мгновение того счастливого застолья.
Лео сделала из меня любящую мать. Я не спускала ее с рук, и Филипп часто бросал, походя: «Может, дашь ей хоть немного свободы?»
Мы с дочерью перемешали наши подарки и очень веселились, когда открыли их. Во всяком случае я. Подвенечное платье мне не досталось, но улыбка Лео облачила меня в самый прекрасный из всех нарядов – прелесть ее детства.
Среди подарков оказались кукла, набор кухонной посуды, пластилин, сборник кулинарных рецептов, цветные карандаши, годовая подписка на «Франс Луазир», приданое принцессы и волшебная палочка.
Я одолжила ее у Лео, взмахнула рукой и произнесла, обращаясь к гостям: «Пусть фея Леонина благословит этот союз!» – но никто не услышал, кроме моей дочери. Она засмеялась, протянула пухлую ручонку и прокричала: «Она моя, моя, моя!»
30
Ты любила мечтать у этой реки с серебристыми рыбами, так сохрани же наши воспоминания, чтобы они остались жить вечно.
Сегодня утром у меня большой сбор. Ноно рассказывает истории отцу Седрику и трем апостолам. Братья Луччини редко собираются все вместе. Кто-то один всегда остается в лавке, но вот уже десять дней никто не умирает.
Май Уэст спит, свернувшись клубочком на коленях у Элвиса, который, как всегда, смотрит в окно, что-то напевая себе под нос.
Ноно смешит публику.
– А иногда случалось так: качаем мы воду, вскрываем могилы или склеп, а там под завязку! Приходилось опускать туда вот такущий шланг!
Ноно машет руками, изображая диаметр шланга.
– Ну вот, – продолжает он, – его приходилось держать, а Гастон положил его в аллею… поверх маргариток… шланг раздувался, раздувался и – БАМ! – вода повсюду. Гастон и Элвис облили дамочку, у нее даже волосы намокли, и очки, и крокодилячья сумка! Нужно было это видеть! Она три года не навещала покойного мужа, пришла наконец – и нате вам! Больше точно не явится…
Элвис оборачивается, и мы слышим:
Кентукский дождь все льет и льет.
Впереди очередной городок, через который я пройду
С дождем в моих ботинках, в поисках тебя,
Под холодным кентукским дождем,
Под холодным кентукским дождем[36].
Слово берет Пьер Луччини:
– Помню, помню, я там был! Та еще вышла потеха! Тетка была вдова старшего мастера! Синий чулок, сухарь, непреклонная, как юстиция. Покойник – пока был жив – звал ее Мэри Поппинс, мечтал, что однажды жена куда-нибудь денется, но так и не дождался.
– И все-таки не бывает двух похожих похорон, – снова вступил в разговор Ноно.
– Как и двух одинаковых закатов над морем, – нараспев произносит Элвис.
– Ты что, видел море? – интересуется Ноно.
Элвис молча отворачивается.
– Я повидал много разных похорон, – сообщает Жак Луччини. – На одних была толпа народу, на других присутствовало пять или шесть человек, но поверх земли никого не оставили… Случались стычки из-за наследства прямо у гроба… Хуже всего были две бабы: безумные истерички вцепились друг другу в волосы, так что пришлось их разнимать… моему бедному отцу, да покоится его душа с миром, тогда здорово досталось… Они вопили: «Ты – воровка! Зачем взяла то, почему претендуешь на это?!» – и ругались, как базарные торговки… Ужас, да и только.
– Прямо на кладбище? Ну ничего себе! – вздыхает Ноно.
– Это случилось до вас, Виолетта, – поясняет Жак Луччини. – При Саше, прежнем смотрителе.
Услышав это имя, я чувствую необходимость срочно присесть. Много лет никто не произносил его при мне вслух.
– А кстати, как он поживает? – спрашивает Поль Луччини. – Кто-нибудь знает?
Ноно реагирует мгновенно – переводит разговор на другую тему:
– Лет десять назад выкупили одну очень старую могилу… Пришлось доставать «внутренности»… Мы все вычистили и погрузили в кузов грузовичка: знали, что никто не востребует останки. Уж больно давно упокоились люди. Я нашел табличку с надписью: «Моим дорогим ушедшим», и тоже выбросил. А потом вдруг вижу даму, очень достойную и такую милую, что из уважения умолчу об имени… Ну так вот, достает она эту самую табличку и прячет в пакет. Я спрашиваю: «На что она вам сдалась?» И слышу в ответ: «Подарю супругу, он у меня мужик без яиц!»
Мужчины разражаются громовым хохотом, до смерти перепугав бедняжку Май Уэй, и она, от греха подальше, прячется в моей спальне.
– И куда же смотрит Господь? – сокрушается отец Седрик. – Все эти люди верующие?
Ноно задумывается:
– Некоторые начинают верить в тот день, когда Он избавляет их от придурков. Я встречал веселых вдов и счастливых вдовцов, эти благодарят твоего Всевышнего за помощь, мсье кюре… Да ладно, не сердись, я пошутил! Твой Бог и правда утоляет печали, так что, не существуй Он, мы бы Его обязательно придумали.
Отец Седрик улыбается Ноно.
– Мы все повидали, занимаясь нашим делом, – говорит Пьер Луччини. – Горе, счастье, истинно верующих, быстротекущее время. Нестерпимую боль, несправедливость… Такова жизнь, чего уж там… По большому счету, мы, похоронщики, находимся в самой ее гуще, потому что имеем дело с родственниками, с теми, кто остался на этом свете… Наш отец, да будет земля ему пухом, всегда говорил: «Мы – повитухи смерти, мальчики. Мы принимаем у нее роды, так живите, пока живы, и делайте свое дело…»
31
В любви нас было двое.
Оплакиваю я тебя в одиночестве.
Мотоцикл Филиппа Туссена умчал его недалеко от Брансьона. Он живет ровно в ста километрах от моего кладбища, так что сменил только департамент.
Я часто спрашиваю себя: Почему он остановился в той, другой жизни и остался в ней? Попал в аварию или влюбился? Почему не предупредил меня? Не сообщил об увольнении, отставке, разрыве? Что произошло в день его отъезда? Он знал, что не вернется? Я сказала не то, что следовало, или, наоборот, чего-то не сказала? Впрочем, в самом конце я вообще ничего не говорила. Только готовила еду.
Он не сложил дорожную сумку. Ничего не унес. Не взял никакую одежду, безделушку на память, фотографию нашей дочери.
Сначала я думала, что он «задержался» в постели другой женщины. Одной из тех, которые с ним разговаривают.
Месяц спустя в голове мелькнула мысль о несчастном случае, а через два я пошла в полицию, чтобы заявить об исчезновении мужа. Я знать не знала, что Филипп Туссен опустошил свои банковские счета, которыми управляла его мать.
Прошло полгода, и я начала бояться, что он вернется, потом привыкла к одиночеству и задышала полной грудью, как человек, долго пробывший под водой в бассейне. Уход Филиппа позволил мне оттолкнуться ногой от дна, всплыть и глотнуть воздуха.
Через год я сказала себе: Если он вернется, убью его.
Через два: Если он вернется, я не приму его.
Через три: Если он вернется, я вызову полицию.
Через четыре: Если он вернется, я попрошу помощи у Ноно.
Через пять: Если он вернется, будет иметь дело с братьями Луччини. С бальзамировщиком Полем.
Через шесть: Если он вернется, я задам ему все вопросы, какие только придут в голову, а потом убью.
Через семь: Если он вернется, я уйду.
Через восемь: Он не вернется.
Я побывала у мэтра Руо, брансьонского нотариуса, и попросила его написать Филиппу Туссену. Он отказался и посоветовал обратиться к адвокату по семейному праву, знакомому с процедурой.
Мы с мэтром Руо старые знакомые, и я сказала: «Пожалуйста, выберите адвоката сами и напишите ему письмо, чтобы мне не пришлось ничего объяснять, просить, настаивать. Пусть информирует Филиппа Туссена о моем намерении вернуть девичью фамилию Трене».
Я добавила, что не претендую на денежное содержание, так что речь идет о простой формальности. Мэтр Руо упомянул «денежную компенсацию за оставление домашнего очага», но я отрезала: «Нет!»
Я ничего не хочу.
Мэтр назидательным тоном указал на тот факт, что «на склоне лет я могу пожалеть о принятом решении». Но я проведу остаток жизни на моем кладбище, и бо́льшие удобства мне не понадобятся.
– Знаете, дорогая Виолетта, – заметил он, – однажды вам придется оставить работу и уйти на покой.
– Это ничего не меняет.
– Ну что же, тогда я начну действовать.
Нотариус записал адрес Филиппа Туссена – я в конце концов открыла конверт, присланный Жюльеном Сёлем.
69500 Брон,
авеню Франклина Рузвельта, 13
Господину Филиппу Туссену,
дом Франсуазы Пелетье
– Позвольте спросить, Виолетта, как вы его раздобыли? Я полагал, что ваш супруг пропал, если это не так, он должен был где-то работать, а значит, есть номер социального страхования!
Он был прав. Мэрия перестала платить Филиппу через несколько месяцев после его исчезновения, о чем я узнала много позже. Туссены получали уведомления о зарплате и сами заполняли налоговые декларации сына. Работая на переезде, а потом на кладбище, мы имели бесплатное жилье и не делали отчислений на соцобеспечение. Питались мы на мои деньги. Филипп Туссен говорил: «Я даю тебе крышу над головой. Тепло и свет. Ты меня кормишь».
Все годы нашей совместной жизни он тратился только на свой драгоценный мотоцикл. Одежду ему и Леонине покупала я.
– Вы уверены, что речь идет именно о вашем муже? Туссен из Брона может оказаться однофамильцем, нельзя исключать и случайное сходство.
Я согласилась, что такое вполне вероятно, но трудно обознаться, если прожил с человеком много лет. Даже если Филипп Туссен растолстел и облысел, я не спутаю его ни с одним другим мужчиной.