Сначала говорил он. Долго. Рассказал, что вернулся в Экс на похороны Мартины, бывшей жены, но не выносит святош и попиков, не желает выглядеть виноватым, а потому не пошел на отпевание, решил дождаться в бистро возвращения кортежа на кладбище. Еще Габриэль заявил, что два года жил в Маконе, с другой женщиной, жену, то есть первую жену, не видел с момента расставания, дочь выросла и собачится с ним – не простила, что он бросил мать. Он признался, что был раздавлен известием о смерти Мартины, но никто в это не верит, для всех мэтр Прюдан – дежурный негодяй, а бывшая отомстила подлецу, так сказать, post-mortem[40] (хотя не исключено, что это сделала дочь!), выгравировав его имя на памятнике. Забрала с собой в вечность.
– Вот вы могли бы сотворить подобное? – спросил он.
– Не знаю…
– Живете в Эксе?
– Нет, в Марселе. Сегодня утром я привезла на кладбище венок для вашей бывшей жены, замерзла и решила выпить чаю. А теперь от вашего кальвадоса у меня кружится голова, и я вряд ли смогу вести машину… Извините за нескромность – обычно я так себя не веду, но как вы познакомились с вашей нынешней женой?
– Ничего оригинального, во всем «виноват» клиент, которого я защищал годами. Объяснял положение дел его супруге, он раз за разом снова садился, ну, мы и влюбились. С вами такого не случалось?
– Какого – такого?
– Взять и влюбиться.
– Я влюбилась в мужа, его зовут Поль Сёль, нашему сыну Жюльену десять лет.
– Вы работаете?
– Сейчас я садовод, была парикмахером. Я не только торгую цветами, главное мое увлечение – гибридизация.
– Что вы разводите?
– Создаю новые сорта роз.
– Зачем?
– Мне нравится смешивать сорта.
– И какие цвета получаются? Еще кофе и кальвадос два раза, пожалуйста!
– Карминный, малиновый, гранатовый, само. И разные белые.
– Объясните.
– Снежно-белые. Я обожаю снег, и мои цветы не боятся холода.
– А вы сами никогда не носите яркую одежду? На процессе в Эксе вы были в бежевом.
– Предпочитаю сочные цвета на красивых девушках и в розах.
– Но вы чертовски красивы, так зачем прятаться от жизни?! Чего улыбаетесь?
– Это не улыбка. Я напилась.
В полдень они заказали два омлета-салата, тарелку жареной картошки и чай для нее. Он сказал: «Не уверен, что чай сочетается с омлетом». Она ответила: «Чай с чем угодно сочетается, как черное и белое».
За едой Габриэль облизывал пальцы. Вокруг него в солнечных лучах танцевали пылинки, как снег в стеклянном шаре. Они взяли еще картошки, и кофе, и кальвадоса. При любых других обстоятельствах, случайно оказавшись в подобном жалком заведении, Ирен Файоль непременно протерла бы стаканы манжетой куртки. На сей раз ей это и в голову не пришло.
Похоронный кортеж проехал мимо в 15.10. Ирен не заметила, как пролетело время. Они провели вместе пять часов, а ей показалось – десять минут.
Они вскочили. Габриэль поспешно расплатился. Ирен сказала: «Садитесь в мой пикап, я вас отвезу…» Она ведь уже знала местоположение могилы, приготовленной для Мартины Робен.
В машине он спросил ее имя: мне надоело обращаться к вам на «вы»!
– Ирен. Меня зовут Ирен.
– Я Габриэль.
Он не вышел, когда она притормозила у ограды.
– Давайте подождем здесь. Главное, что Мартина знает о моем присутствии. На остальных мне начхать.
Габриэль попросил разрешения закурить. Конечно, пожалуйста. Он опустил стекло, откинулся затылком на подголовник, взял левую руку Ирен в ладонь и закрыл глаза. Они ждали в тишине, смотрели на посетителей кладбища. В какой-то момент им послышалась музыка.
Когда все разошлись и мимо проехал пустой катафалк, Габриэль открыл дверцу и попросил Ирен пойти с ним. Она колебалась. Ну пожалуйста! Ирен сдалась, и они пошли по аллее, плечо к плечу.
– Я сказал Мартине, что ухожу к другой женщине, – и соврал. Другие, те, ради кого мы расстаемся с прежними спутниками жизни, – не более чем предлог, алиби. С людьми расстаются из-за них самих. Только и исключительно.
На могиле Габриэль поцеловал фотографию. Обхватил руками крест, венчающий стелу. Прошептал несколько слов. Ирен не расслышала, потому что не хотела услышать.
Ее белые розы лежали в самом центре, было много других цветов, как и слов любви. Даже гранитная птичка, совсем как живая, присела отдохнуть.
– Кто вам все это рассказал?
– Я прочел мамин дневник.
– Она вела дневник?
– Да. На прошлой неделе я нашел его в одной из коробок, когда убирал ее вещи.
Жюльен Сёль встал.
– Два часа ночи, мне пора. Я устал. Поеду завтра, рано утром. Спасибо за ужин, все было очень вкусно. Спасибо. Я давно так хорошо не ел. И не говорил ни с кем по душам. Я повторяюсь, но, когда мне хорошо, я повторяюсь.
– Вы не рассказали, что они делали после похорон. Я хочу узнать конец истории.
– А может, у нее нет конца…
Он берет мою руку, целует, и это выходит волнующе нежно. Нет никого трепетнее галантного мужчины.
– Вы чудесно пахнете.
– Это «Eau du ciel» от Анник Гуталь.
Он улыбается.
– Не меняйте духи. Спокойной ночи.
Он надевает пальто, идет к двери, ведущей на улицу, оглядывается с порога.
– Я вернусь дорассказать. Сейчас не стану, иначе вы не захотите снова увидеться.
Ложась спать, ловлю себя на мысли, что не хотела бы умереть на середине любимого романа.
34
Ты всегда будешь жить в наших сердцах.
В 1992-м – мы были женаты уже три года – у железнодорожной Франции случился паралич. Сдвинулось все расписание, бастующие возвели баррикаду в двухстах метрах от нашего переезда. Поезд, который обычно проходил мимо нас в 13.30, в 16.00 остановился на путях. Все купе были заполнены, день выдался ужасно жаркий, так что люди очень быстро открыли все окна и двери.
В «Казино» никогда не приходило столько покупателей. Запасы воды раскупили за несколько часов, а в конце дня Стефани уже раздавала бутылки прямо у дверей вагонов. Первый и второй классы смешались, пассажиры высыпали наружу. Контролеры и машинист, члены профсоюза железнодорожников исчезли одновременно и как по волшебству.
Поняв, что поезд дальше не пойдет, люди начали звонить соседям и друзьям – некоторые от нас или из автомата, за несколько часов всех «разобрали».
В девять вечера Гран-Рю опустела, двери супермаркета закрылись, и выбившаяся из сил Стефани опустила решетки. Издалека доносились голоса бастующих: они собирались ночевать прямо за баррикадой.
Наступила ночь, Филипп Туссен отправился на традиционный «прошвырон», и тут я обнаружила, что в головном вагоне остались две пассажирки, женщина и девочка, ровесница Леонины. Я спросила, могут ли за ней приехать, и она объяснила, что живет в семистах километрах от Мальгранжа, а сейчас едет из Германии, где забрала внучку, в Париж, и до завтрашнего утра никого не сумеет предупредить.
Я пригласила ее на ужин. Она отказалась – ну что вы, что вы, это неудобно, – но я просто взяла ее чемоданы, даже не спросив разрешения, и им ничего не оставалось, как только последовать за мной.
Лео уже крепко спала.
Я открыла все окна, чтобы хоть чуть-чуть остудить дом. Накормила малышку Эмми, которая совсем выбилась из сил, а потом уложила рядом с дочерью. Стояла, смотрела на девчушек и думала, что хотела бы родить второго ребенка. Но Филипп Туссен не согласится. Ни за что. Скажет, что у нас и так тесно. Точно скажет. А ведь теснота ни при чем, это наша любовь стала куцей.
Я сказала Селии, бабушке Эмми, что не отпущу ее ночевать в пустой вагон, это слишком опасно, и объяснила, что благодаря забастовке впервые за много лет оказалась в отпуске и принимаю у себя гостью, так пусть поезда не ходят как можно дольше. Если моя мечта исполнится, я наконец просплю больше восьми часов подряд и мне не придется бежать к шлагбауму.
Селия спросила: «Вы живете вдвоем с дочерью?» Я улыбнулась и открыла бутылку очень хорошего красного вина, которую хранила «на случай», который все никак не выпадал.
Мы разлили вино, чокнулись, и после двух бокалов Селия согласилась остаться на ночь в моем доме. Я решила устроить гостью в нашей спальне – мы с Филиппом можем поспать и на диван-кровати, как поступаем два раза в год, когда нас навещают его родители. Они забирают Лео к себе на неделю между Рождеством и Новым годом, а потом на десять дней летом, чтобы съездить на море.
Выпив третий бокал, Селия заявила, что диван-кровать займет она – или уйдет в свое купе.
У этой пятидесятилетней женщины были чудесные голубые глаза и нежный голос уроженки Юга, умиротворяющий душу и сердце.
Я сказала: «Договорились, диван в вашем распоряжении!» – и правильно поступила. Когда Филипп Туссен вернулся, он сразу прошел в спальню и рухнул на кровать, даже не посмотрев в нашу сторону.
«Это мой муж…» – сказала я. Она улыбнулась и промолчала.
Мы сидели в гостиной и разговаривали при открытых окнах. Селия рассказала, что живет в Марселе, и я пошутила: «Солнце вошло в дом следом за вами, обычно ему не удается преодолеть невидимый заслон!»
К часу ночи мы допили бутылку вина, и я постановила: «Так и быть, спите на диване, но я лягу рядом: у меня никогда не было ни подруги, ни сестры, так что я брала в постель только дочку, пока ей не исполнилось полгода, а с подружкой ни разу не ночевала!» Селия ответила: «Согласна, девочка, будем спать вместе».
Этой ночью сбылось одно из моих заветных желаний: пусть и с опозданием, но я поняла, что такое дружба, и компенсировала все те ночи в детстве, когда мечтала остаться ночевать у лучшей подруги, чтобы в комнате по соседству спали ее родители, или украдкой сбегать из дома, чтобы перелезть через забор и присоединиться к мальчикам на мопедах.
Мы не умолкали до шести утра. Задремала я перед рассветом, а в девять меня разбудила Лео: