. Сегодня мне хочется поступить иначе: вниз – черное, наверх – розовое! Но я никогда так не поступлю из уважения к окружающим, посетителям моего кладбища, да и розового пальто у меня никогда не было…
Я возвращаюсь на кухню, осторожно обходя коробки с куклами, наливаю себе глоток портвейна и мысленно желаю себе здоровья. Выпив, отправляюсь на обход вместе с Элианой. Обследую все четыре крыла – «Лавры», «Бересклеты», «Кедры» и «Тисы» – и нахожу порядок безупречным. Начали появляться божьи коровки. Могила Жюльет Монтраше (1898–1962) изумительно красива.
Я поправляю перевернувшиеся цветочные горшки. Жозе-Луиш Фернандез поливает розы жены в компании Тутти Фрутти. Дамы Пинто и Дегранж заняты уборкой. Молча прореживают траву вокруг могил своих мужей, выдергивают несуществующие сорняки.
Мимо проходит пара, знакомая мне только внешне. Женщина иногда посещает могилу сестры, Надин Рито (1954–2007). Мы раскланиваемся.
Дождь перестал. Потеплело. Я проголодалась. Смерть Филиппа Туссена не отбила мне аппетит. Шелк розового платья ласкает ноги. Лео не придется хоронить отца. Мне тоже.
Филипп Туссен сделал свой выбор, исчезнув из моей жизни, а теперь избавил от своей смерти. Я не буду убирать могилу и украшать ее цветами. Вспоминаю, как в молодости мы занимались любовью. Тысячу лет этого не делала.
Вот и «Тисы», здесь находятся детские могилы, в основном белые. Ангелы повсюду – на памятниках, плитах, в цветах. Розовые сердечки. Плюшевые медведи, свечи и множество стихов.
Родителей сегодня нет. Они приходят после работы, в пять или шесть вечера, в основном одни и те же люди. Отупевшие. Пришибленные горем. Вусмерть пьяные. Живые мертвецы. Проходит время, жизнь берет свое, я реже вижу этих людей на моем кладбище и радуюсь. Смерть отступила от них.
Здесь есть очень старые захоронения, самым первым – полтора столетия.
Через сто пятьдесят лет никто и не вспомнит
О том, что любил и потерял.
Так выпьем пива за уличных воришек!
Все мы ляжем в землю, Боже, какое разочарование!
Только взгляни на эти скелеты —
Они смотрят на нас искоса. Они насмехаются.
Не злись, не воюй с ними,
От нас останется не больше, чем от них.
Так улыбайся же!
Я опускаюсь на колени перед могилами:
Анаис Коссен (1986–1993)
Надеж Гардон (1985–1993)
Осеан Дега (1984–1993)
Леонина Туссен (1986–1993)
43
Смерть похитила ее в расцвете юности, как буря ломает цветок в саду.
Ты не представляешь себе, доченька, как я корила себя за тот последний новогодний подарок – набор юной волшебницы! Фокус удался – ты исчезла. И забрала с собой трех подружек, в том числе Анаис.
На другие комнаты замка огонь не перекинулся, никто не пострадал. А может, всех успели вывести. Не знаю. Забыла.
Помню только, что ваша была ближе всего к кухне.
Короткое замыкание. Или непогашенная конфорка.
Или пирог, забытый в духовке и сгоревший.
Или утечка газа.
Или тлеющий окурок.
Потом, я все выясню потом.
В твоем колдовстве не было обманных трюков, даже люка в полу. Никто не аплодировал, чтобы ты вернулась под оглушительную барабанную дробь и приветственные крики.
Небытие, пепел, конец света.
Четыре детские жизни, обратившиеся в прах. Вы, четыре крошки, не дотягивали вместе ростом до трех метров, на троих вам было тридцать один год.
И улетели, когда та ночь подошла к концу.
Оставшиеся ищут утешения, говоря себе: «Они не мучились…» Вы задохнулись во сне, и огонь лизал всего лишь пустые оболочки. Вы остались в снах.
Надеюсь, ты сидела на пони, дорогая, или плавала в бухте, как маленькая русалка.
Пропустив поезд в 05.05, я прилегла на диван и задремала, а услышав телефон, вскинулась – испугалась, что пропустила время, 07.04. Сердце билось в горле, я схватила трубку, пытаясь стряхнуть остатки кошмара. Во сне старуха Туссен дарила мне плюшевого мишку без глаз и рта, и я пыталась нарисовать их фломастерами.
Позвонивший жандарм попросил меня представиться, я услышала твое имя, слова «Нотр-Дам-де-Пре… Ла Клейет… четыре неопознанных тела…».
Я услышала слова «драма», «пожар», «дети».
Я услышала: «Соболезную», снова твое имя, «появились слишком поздно… пожарные были бессильны…».
Я вспомнила, как ты размазывала желток по пицце и «испаряла» салфетки, а в голове у меня звучал голос: Три блюда дня плюс два детских меню плюс пять напитков.
Я могла бы не поверить тому человеку. Могла бы сказать: «Вы ошибаетесь, Леонина – волшебница, она снова появится, все это подстроила мамаша Туссен, она забрала мою дочь, подменила на тряпичную куклу, та и сгорела!» Могла потребовать доказательств: «Ваша шутка очень дурного тона…» Могла бы… Но сразу поняла, что он сказал правду.
Я с детства привыкла не шуметь, чтобы приемные родители не отослали меня, чтобы остаться в семье. Твое детство я покидала с воплями.
Прибежал Филипп Туссен, выхватил у меня трубку, поговорил минуту с жандармом и тоже заорал. Не так, как я. Он оскорблял собеседника. Твой отец в одной фразе произнес все гадкие, грубые слова, которые запрещал употреблять мне. Твоя смерть уничтожила меня, и я надолго замолчала. Его она… раздражала.
Когда пришел поезд в 07.04, ни один из нас не вышел, чтобы опустить шлагбаум.
Бог, который в ту ночь оставил без присмотра Нотр-Дам-де-Пре, соизволил заглянуть на наш переезд, сочтя, что одной драмы довольно. Ни одна машина не врезалась в проходивший состав, никто не погиб, хотя обычно на этой дороге интенсивное движение.
Потом Филипп отправился за помощью, прислали человека, не знаю, кого именно.
А я легла в твоей комнате и застыла, как умерла.
Приехал доктор Прюдом, которого ты ужасно не любила и говорила: «Этот дядька плохо пахнет!» – когда он приезжал лечить твои ангины, отиты и ветрянку.
Он сделал мне укол.
Еще один. И еще один.
Не в тот самый день.
Филипп Туссен призвал на помощь Селию – не знал, что делать с моей болью, и переложил ее на другого человека.
Кажется, приехали его родители. Ко мне они не зашли – и правильно сделали. В первый и последний раз. Оставили меня совсем одну, забрали сына и поехали в Клейет. К тебе. К твоим жалким останкам.
Селия появилась позже, не знаю когда – я утратила чувство времени. Помню только, что уже стемнело, когда она вошла и сказала: «Это я, я здесь, с тобой, Виолетта». Ее голос прозвучал совсем бесцветно. Да-да, даже сочный голос Селии угас, когда ты умерла.
Она не решилась прикоснуться ко мне. Я лежала на твоей кровати. Никакая. Селия заставила меня что-то съесть. Дала попить. Меня вывернуло наизнанку.
Филипп Туссен позвонил и сообщил Селии, что от четырех тел практически ничего не осталось. Один пепел. Ужас. Кошмар. Идентификация невозможна. Я подам жалобу. Будет выплачена компенсация. Всех остальных детей родители забрали домой. Здесь повсюду легавые. Девочек похоронят вместе – с нашего разрешения. Он повторил: похоронят вместе. Чтобы избежать хаоса и журналюг. Церемония будет закрытая, только родственники, на маленьком кладбище Брансьон-ан-Шалона, это в нескольких километрах от Ла Клейет.
Я попросила Селию перезвонить Филиппу Туссену и сказать, чтобы забрал твой чемодан. Она ответила, что все сгорело, и повторила: «Они не страдали, умерли во сне». Я ответила: «Мы будем мучиться вместо нее». Селия спросила: «Хочешь, чтобы в гроб что-нибудь положили – из одежды или игрушку?» Я ответила: «Меня».
Прошло три дня. Селия сообщила, что утром придется встать очень рано, что она должна отвезти меня в Брансьон-ан-Шалон, на погребение. Она спросила, что я хочу надеть и не стоит ли что-нибудь купить. Я отказалась. И ехать, и покупать. Селия всплеснула руками: «Ты не можешь не присутствовать на похоронах! Это немыслимо…» «Еще как могу, – ответила я, – и не поеду на церемонию, где будут закапывать мою испепеленную дочь. Она уже далеко». – «Но это необходимо, ты должна проститься с Леониной, иначе не сможешь горевать», – возразила Селия. «Нет! – отрезала я. – Хочу в Сормиу, в бухту…» Я собиралась воссоединиться с тобой в море.
Я уехала с Селией на ее машине, но ничего не помню, меня накачали лекарствами. Вокруг был густой туман, все чувства атрофировались. Все, кроме боли. Наверное, в таком состоянии пребывает пациент на операционном столе. Я едва могла дышать. Стрелка на шкале измерения боли зашкаливала.
Моя боль была невыносимой и нескончаемой.
Я превратилась в кусок мяса, от которого весь день отрезали куски.
Я говорила себе: «Мое сердце не выдержит, не выдержит, скорее бы…» Моим единственным желанием было умереть. Я надеялась, что все скоро кончится.
Я прижимала к себе две бутылки сливовой водки – Филипп держал их у телевизора – и время от времени отпивала глоток. Алкоголь обжигал горло и внутренности.
Обрывистую дорогу в бухту Сормиу называют огненной. В прошлом году я не обращала внимания на крутые виражи, мне не было страшно.
Я вошла в воду не раздеваясь. Погрузилась, закрыла глаза и услышала тишину. Наш последний отпуск, счастье, слезы наоборот.
Я сразу почувствовала твое присутствие – как ласки дельфина, гладившего мой живот, бедра, плечи, лицо. В воде вокруг меня чувствовалась благодать, и я поняла, что тебе хорошо там, куда ты попала, что тебе не страшно. Что ты не одна.
Я ясно услышала твой голос, а потом Селия схватила меня за плечи и потянула наверх. Голос был женский, какого я никогда не услышу. Кажется, ты сказала: «Мама, ты должна выяснить, что случилось той ночью». Ответить я не успела. Селия закричала:
– Виолетта, Виолетта!!!
Люди, курортники в купальных костюмах, помогли ей вытащить меня на берег.
44
Птичка-славка, если летаешь над этой могилой, спой ей самую нежную песню.