На краю поляны кто-то был… Кто-то большой, даже громадный. Он тёмным пятном выделялся на светлых стволах берёз и смотрел на меня.
Медведь. Даже отсюда я чуял, как от него остро, по-звериному пахнет мускусом, страхом и горячей кровью. От этого запаха кружилась голова.
Взгляд зверя был тяжелым, осязаемым. Я чувствовал, как он толкает меня в грудь, будто бы отталкивая, не позволяя подойти ближе.
Наконец медведь сменил положение и потянул воздух большим влажным носом. А потом негромко заворчал. Кроме угрозы я различил в его рыке скрытое отчаяние…
Сделав несколько осторожных шагов вперёд, я постарался разглядеть, что же удерживало зверя на поляне. Первое, что приходило на ум — конечно, капкан. Но ни запаха железа, ни острых зазубренных челюстей не было. Что тогда?
Я подошел ещё ближе. Запах зверя стал почти невыносимым, медведь же шумно хлюпнул носом и открыл зубастую пасть. Клыки у него были желтые, язык в белой пене, в глазах застыла смертная тоска.
Что же мешает ему уйти? Или, если уж на то пошло, напасть на меня?..
Внезапно я ощутил что-то знакомое. Какие-то неприятные вибрации. От них шло общее чувство угрозы и опасности. А ещё — чего-то совсем скверного. Не людского. Я хочу сказать, это было ощущение инородности, причём, такого толка, что даже стоять рядом — и то не хотелось.
Пересилив себя, я шагнул ещё ближе к зверю и наконец увидел, что его держит: простая деревянная стрела. Она проткнула его лапу и ушла глубоко в землю.
По идее, выдернуть стрелу из земли, обломать кончик и зубами вытащить древко — для медведя не представляло труда. Но почему-то он этого не делал.
Я не представляю, как вести себя вблизи от дикого зверя. Говорить успокоительные слова, будто он — собака, казалось глупым. Как показать медведю, что я не причиню ему вреда — не имею понятия.
Осторожно, не совершая резких движений, я присел на корточки, вытянул одну руку к зверю — он опять втянул носом воздух — а другую протянул к стреле. Медведь молча наблюдал.
Когда моя рука прошла прямо под мордой, я затаил дыхание. Но он не шелохнулся.
Схватив за древко, я на удивление легко отломал хвост с оперением. А затем, взявшись обеими руками за лапу зверя, потянул… Медведь коротко рыкнул, меня окатило волной звериной вони. Из дыры на лапе, там, где торчала стрела, потекла чёрная кровь…
А в следующий миг зверь исчез. Причём в том месте, где подлесок казался особенно густым.
А я плюхнулся на задницу и выдохнул. Облегчение нахлынуло горячей волной, по спине потёк пот, волосы, лицо, сделались влажными. Поднеся руку к глазам, я заметил, как мелко дрожат пальцы.
Вот сейчас бы закурить… Но сигарет я с собой не взял.
Покопавшись в прелой листве, я вытащил измазанный в земле наконечник с обломанным древком. Древко было покрыто медвежьей кровью. Наконечник, кроме земли, тоже был чем-то покрыт. Похожим на смолу.
На ощупь древко — та часть, которую я извлёк из медвежьей лапы — была неровной. Но это были не щепки или заусенцы, а гладкие округлые бороздки… Буквы?
Заинтересовавшись, я подставил деревяшку лунным лучам.
Да, больше всего это было похоже на буквы. Неровные, коряво вырезанные. От них веяло каким-то первобытным ужасом, чужеродной, недоброй силой.
Первым порывом было отбросить это непотребство подальше. И я ему поддался — уж больно не хотелось даже находиться рядом со стрелой…
Потом сорвал лист лопуха — огромный, как лист ватмана, и мягкий, как туалетная бумага, и вытер руки. Пришла мысль, что может, надо было стрелу сохранить, и показать её Алексу, но лезть в колючие тёмные заросли не хотелось. Да и подсказывало что-то: всё равно ничего не найду.
А теперь хорошо бы вернуться на дорогу…
И только растерянно оглядев сплошную стену чёрного леса, я понял, насколько крепко попал.
Откуда я пришел? Куда идти?
Задрав голову, я посмотрел на звёзды. Вон там — Большая Медведица. Чтобы найти Полярную звезду, нужно куда-то что-то отсчитать от ручки «ковша». Или от угла?.. Чёрт, не помню. Да и, кроме того, что это даст?
Присев обратно на травку, я крепко задумался.
Ну ладно, ну хорошо. Я заблудился. Но это ведь не Сибирь. Не Урал, в конце концов. Это Подмосковье. А значит лес — не такой уж и большой. Его пересекают дороги, тракты, шоссе, где-то здесь должны быть элитные дачи всяких там деятелей… Словом, если выбрать одно направление, и строго его придерживаться, рано или поздно я куда-нибудь выйду.
Поднявшись, я ощупал несколько стволов — хотел найти пресловутый мох, который обязательно растёт на северной стороне… И не нашел. Вот же канальство!
В школе, на уроках природоведения, все уши прожужжали по поводу этого мха. Если, мол, заблудитесь в лесу — ищите мох. Словно в него маячок, или там джи-пи-эс приёмник встроен… Ладно, о чём я думал до этого?.. Ах да. Выбрать направление и просто идти.
И тут я почуял запах дыма. Тёплый, душистый, с нотками еловых шишек. Баня, — почему-то подумал я. А хорошо бы сейчас попариться в баньке…
И я пошел на запах. Это было не сложно, потому что вскоре я разглядел бледный столбик дыма, вертикально уходящий в небеса, а еще через пару минут увидел на фоне звёзд чёрный абрис крыши.
И я уже было кинулся к этому дому, решив, что нежданно-негаданно набрёл на деревню Розенкрейцеровку, но что-то меня удержало. Даже не шестое чувство, а просто смутное ощущение, которое накатило внезапно, как ударная волна.
Когда я моргнул, показалось, что я всё ещё в Чайке. Сижу на заднем сиденье, неловко привалившись боком к дверце, и пытаюсь проснуться…
Моргнув ещё раз, я снова оказался в лесу. Потряс головой, потёр кулаками глаза… Да нет, не сплю. Показалось.
И всё же… Крыша у дома была странная, вот что. Двускатная. С высоким коньком в виде драконьей головы. Покрытая соломой, или даже мхом, она производила впечатление «лохматости», какой-то общей неухоженности. Тяжести.
Трубы над ней не было, и дымок, который я учуял раньше, выходил прямо сквозь саму крышу. Точнее, сквозь неровное отверстие в оной…
Это было странно. Странно и дико. И вот ещё что: меня охватило то же ощущение чужеродности, какое было при осмотре стрелы.
Впрочем, игнорируя странности, я решил всё-таки постучаться. Дорогу-то спросить надо… Тем более что окошко, которого я раньше не заметил, гостеприимно светилось желтым огоньком.
Вход я нашел не сразу. Пришлось обойти, путаясь в высокой траве, всю избу, и только на той стороне, что была обращена к лесу, я обнаружил дверь. Низенькую, словно в собачьей конуре, с громадным железным кольцом вместо ручки.
Взобравшись на высокое крыльцо, я не без робости тронул кольцо и приподняв его, стукнул о дубовую доску двери.
— Не заперто, — голос был мужской. Низкий, почти переходящий в рык…
Я засомневался: стоит ли входить? Явно, обладатель голоса был сердит. Ну конечно: занимается человек среди ночи своими делами, а тут — стучат. Ну её, в конце концов, эту дорогу. Что я, в лесу не проживу? Одичаю, обрасту шерстью…
И я отвернулся, и почти занёс ногу над ступенькой крыльца… Но какая-то сила развернула меня на месте. Рука сама собой схватила кольцо, дёрнула и дверь отворилась.
Скрипела она знатно: словно петли день за днём, тщательно и любовно, поливали кипятком.
Освещалась изба единственно очагом, угли которого пламенели в центре комнаты, в специальном каменном углублении. Рядом сидел некто громадный, лохматый, с широченными плечами. Большие руки покойно сложены на коленях, одна ладонь перевязана белой тряпицей, сквозь которую проступает несколько тёмных пятен.
Глаза его поблёскивали сквозь густую завесу кудрявых волос, и я не скажу, что блеск этот был дружелюбным.
Однако незнакомец был молод: щеки и подбородок были у него гладкими, как у юноши.
— Мир этому дому, — сказал я как можно дружелюбнее. — Я тут заблудился… Не подскажете, как из лесу выйти?
— Смотря куда тебе надо, — пожал плечами лохматый мужик. Стало заметно, как под тканью рубахи заходили мускулы.
— Да… честно говоря, хоть куда-нибудь, — сказал я, не решаясь шагнуть в комнату.
Полы здесь были из свежих строганных досок, застеленных полосатыми дорожками. На единственном окошке, в консервной банке из-под ананасов, пламенел незнакомый алый цветок, а само окно было наполовину прикрыто кружевной занавесочкой. Явно — хэндмейд.
В дальнем углу темнел топчан, аккуратно застеленный красно-синим лоскутным одеялом, с горкой подушек в кружевных наволочках.
Печка щеголяла свежепобеленными боками, на полке выстроились вполне современные тефлоновые чугунки…
— Да ты проходи, — пригласил хозяин, снимая с треноги над очагом закопчённый чайник. — Гостем будешь.
— Извините, — я неуверенно потоптался на месте. Ботинки у меня были грязные, штанины брюк промокли, на них налипли мокрые травинки, еловая хвоя и сухие листья. — Может, вы мне быстренько дорогу покажете, и я пойду?..
— Э-нет, не выйдет, — он уже разливал бурую струю кипятка в две разновеликие жестяные кружки. — Как же я тебя, на ночь глядючи, не пивши не евши отпущу?
До меня донёсся запах чая — с мятой, душицей и еще чем-то неуловимым, но уютным и очень домашним. Я вдруг почувствовал: если вот прямо сейчас, сию минуту, не отведаю этого чаю — просто окочурюсь.
— Спасибо, — оставив грязные туфли возле порога, я прошел к очагу в одних носках, и сел на скамеечку. На досках остались слегка влажные следы моих ног…
Чай был совсем такой, как я себе и представлял: терпкий, чуть сладковатый, с привкусом малины. Я выпил всю кружку, до дна. На закусь была предложена домашняя лепёшка, которую полагалось макать в мёд.
Кажется, вкуснее я ничего не ел.
— Наелся? — не слишком приветливо спросил лохмач.
— Д-да… Спасибо. Было очень вкусно.
— Спасибо на хлеб не намажешь.
— Я могу заплатить.
Денег у меня не было. Как-то не успел переложить в новый костюм ни бумажник, ни документы…