— Вооруженный нейтралитет?
— В буквальном смысле — не попадаться. За тех, кто на свою беду контактирует с противником — никто ответственности не несёт.
— То есть, разборки между фракциями никем не запрещены? И любой может замочить любого?
— Ты до сих пор ничего не понимаешь, кадет, — вздохнул Алекс. Пиво в его кувшине уже кончилось, и он знаком подозвал ту же официантку. — Ты не учитываешь, что любого в НАШЕМ мире — чертовски трудно убить. Мы все — хищники. А если вспомнить этологию — чем лучше оснащён хищник, тем больше у него сдерживающих маркеров. Внутренний кодекс чести, если угодно. Никто не нарывается просто потому, что может. Иначе естественный отбор давно уже вывел бы нас за рамки эволюции.
И тут мне в голову пришла мысль…
— Позвольте, шеф! Вы неоднократно упоминали, что тоже состоите в этом Совете. И тем не менее, пришли сюда. Вы действительно полагаетесь на эти самые… маркеры? Или настолько безрассудны, что решили пойти на свой страх и риск?
— Я достаточно долго живу на свете, чтобы ощутить некоторую скуку от однообразности бытия, — шеф достал свою трубку и принялся её раскуривать. — Так что, считай, риск — это приправа, с которой блюдо под названием «вечность» перестаёт быть пресным.
Я заткнулся. По опыту: коли шеф начал говорить высоким штилем — жди беды. Что характерно: инициатором и зачинщиком этой самой беды являлся, как правило, он сам. Это значит — он что-то нашел. Какую-то деталь, зацепку. И вцепившись в неё, как бульдог в грелку, будет трясти и рвать, пока не посыплются опилки.
И в этот момент на сцене, до того пустой, что-то грохнуло, разбилось, задребезжало — и вдруг оказалось, что там размещается целый оркестр — барабаны, контрабас, две гитары и клавишник. Посредине всего, на шатком стуле, сидел ещё один. В драной вязаной кофте, с соломенного цвета волосами, стянутыми на лбу кожаным ремешком. У него тоже была гитара… И если бы я не знал, что Курт Кобейн вышиб себе мозги выстрелом из собственного ружья, я бы руку дал на отсечение, что это — он и есть.
— Не торопись делать выводы, кадет, — словно прочитал мои мысли Алекс.
И тут парень в кофте взял несколько аккордов. Я подскочил. Да нет, не может быть!.. Это подделка. Кавер-группа. Имитаторы.
Но когда он открыл рот и запел…
Я выпучился на шефа.
— Но… как же так?.. — Алекс молча развёл руками. — Скажете, что и Элвис не умер?
— Элвис? — переспросил шеф и улыбнулся. — Элвис просто улетел домой. Шучу. Наслаждайся, Сашхен. Нечасто удаётся видеть настоящего мастера за работой.
И откинувшись на мягком удобном стуле, Алекс полузакрыл глаза и отдался музыке. Но я упрямо подёргал его за рукав.
— Вы говорили, что мастерам не позволено исполнять свои произведения. Что от этого случаются всякие беды и разнообразные казни египетские…
— Не в этом случае, — усмехнулся шеф, выпрямился и поглядел на сцену с каким-то голодным выражением. — К добру или худу, этот мастер совершенно безопасен. Его талант выгорел вместе с нервными клетками, которые день за днём, год за годом выжигал наркотик. Он может сколько угодно сочинять маны, и лично исполнять их. Ничего не будет. «Мы поставили ему пределом скудные пределы естества. И как пчёлы в улье опустелом дурно пахнут мёртвые слова»…
— Но… Почему? Неужели жизнь его была так тяжела, что он искал утешение в наркотике?
— Его наказали, — со значением сказал Алекс. — Смекаешь?
Одна песня закончилась, началась другая. Я не отрываясь смотрел на сцену. На грустного парня в растянутой вязаной кофте… И всё же вокруг него клубилась сила. Она окружала его ореолом, нимбом. Но было видно: этой силе нет доступа в глубины его души…
— За что? — спросил я. — За что его могли наказать?
— Он думал, что может изменить мир.
Я замолчал. Закурил, и стал просто смотреть на сцену. И изредка — на Алекса.
Было видно, что шеф расстроен. Что он никак не ожидал увидеть здесь… такое. Вид больного мастера дёргал какой-то нерв в его душе.
— Может, уйдём? — спросил я. — Время терпит. Поищем того мага в другой раз.
— От себя не убежишь, — отмахнулся шеф.
И я понял, что так сильно его гнетёт: он примерял участь мастера на себя
Да, Алексу не позволено заниматься тем, что он любит больше всего на свете. Но: ему остаётся сила, он может невозбранно черпать могущество из неиссякаемого источника — его таланта, его дара.
И неизвестно, что лучше: иметь возможность пользоваться талантом, как инструментом — творить, купаться в лучах славы… Или стать таким, каков он есть сейчас. Непримиримым, яростным… Вечным.
Я ещё раз посмотрел на сцену. Пел, перебирал струны гитары, мастер с закрытыми глазами. Он не замечал ни публики, ни огней небольшой рампы. Чувствовалось, что внутри него — только музыка. Остальные были не более, чем статистами.
Наконец, после десятка песен, он поднялся, и ни на кого не глядя, удалился. Раздались робкие хлопки — и не потому, что благодарить певца было не за что. Просто казалось: ему это совсем, совсем не нужно…
После ухода мастера шеф встрепенулся. Кажется, ему сделалось легче от того, что музыка прекратилась.
На сцену как раз выскочили две девицы, одетые в бронелифчики. Бёдра их, обтянутые короткими кольчужными юбочками, мягко покачивались, стройные ноги, обутые в высокие сандалии со шнуровкой, ритмично ударяли в пол.
Валькирии, — пришла в голову мысль. — Девы божественного огня…
И как же я угадал! Девушки держали в руках жезлы, концы которых, при ударе об пол, заполыхали золотыми искрами. И они начали вертеть этими жезлами, превращая их в огненные колёса. Зрелище завораживало.
Навертевшись, девицы отложили жезлы и принялись выдыхать огонь друг на друга — их тела извивались во всполохах пламени, но почему-то не казалось, что девушкам от этого больно.
— Саламандры, — ответил Алекс на мой невысказанный вопрос. — Богини вечного пламени. Кстати, о маге, которого нам нужно отыскать, — добавил он другим, деловым тоном. — Ты ничего необычного не замечаешь?
Я уставился на шефа, как на чудо морское.
— Легче сказать, что здесь обычного, — сказал я наконец, с трудом подбирая слова. — Мы с вами. Это и есть самое обычное в этом зале. Всё остальное — за гранью моего понимания.
— И всё же присмотрись, — шеф игнорировал мои мольбы о помощи.
Когда я, некоторое время назад, предлагал ему уйти — надеялся, что он согласится. Мне хотелось отсюда выбраться. Глотнуть свежего ночного воздуху, избавиться от липких любопытных взглядов, выдохнуть из лёгких запах ладана и воска…
— Что я должен искать? — вместо всего того, что было у меня в голове, сказал я.
— Помнишь, какая аура была у ведьмы? Ищи нечто похожее.
Откинувшись на стуле, я стал обозревать публику. Вам приходилось когда-нибудь грезить? Блуждать взглядом, ни на чём конкретно не останавливаясь, позволяя мыслям течь, как им вздумается? Вот этим сейчас занимался и я.
Приёму меня обучил Гиллель, когда я пожаловался на головную боль — от того, что приходится контролировать себя, чтобы не видеть ауры постоянно…
Кладбищенский сторож показал парочку приёмов, благодаря которым я научился «включать» и «выключать» способность видеть ауры по желанию, не затрачивая на этот процесс никакой дополнительной энергии.
И сейчас, «включив» свой дар, я искал нечто особенное: тёплый, камерный свет керосиновой лампы, окруженный голубым ореолом.
Блуждая взглядом по залу, я наткнулся на группу вервольфов. Я и забыл о них — до того увлёкся представлением… Но теперь, почувствовав нечто знакомое, сосредоточился, и посмотрел более пристально. Ну конечно. Как я сразу её не узнал. Девушка — пилот вертолёта из компании «Семаргл». Интересно: а что она делает с байкерами? Мысль зацепилась — и канула в подсознание, с тем, чтобы вспомниться в более подходящее время…
Сейчас у меня другая задача. Колдун. Или маг — как кому больше нравится.
Я его чуть не проглядел: это был очень слабенький огонёк. Он мерцал, как искра на кончике фитиля, плавающего в плошке с жиром. Но без сомнения, это был он.
— Вон там, — я взглядом указал направление Алексу. — Тщедушный фертик в желтой футболке. Лысый. На правой руке — котлы размером с кулак.
— Вижу, — Алекс делал вид, что продолжает следить за представлением на сцене — там извивалась полуголая красотка в блёстках.
Кожа её была похожа на змеиную чешую, девушка словно текла внутри этой кожи. Казалось, каждая мышца её красивого изгибистого тела работает отдельно от других. Зрелище реально гипнотизировало — если пристально смотреть на её танец…
— Думаете, это он? — спросил я, с трудом оторвавшись. Девушка напомнила мне кобру, которая пляшет под дудку факира… — Аура слабовата для искусного мага.
— Как раз напротив, — прищурился Алекс. — Когда сила есть — особого ума не надо. А вот с небольшим даром приходится идти на всякие ухищрения. Помнишь, ведьма говорила, что работа была выполнена ювелирно?.. — Шеф хищно оскалился. — Надо брать.
— Погодите, — я припомнил слова Неясыти о неприменении насилия. — Может, попробуем просто поговорить? Спросим — послушаем, что он ответит… Ну что мы теряем?
— Поговорить? — кажется, внезапно шеф утратил к происходящему весь интерес. Возможно, вспоминал наставления светлого князя… — Хорошая мысль. Сходи.
— Я?..
— Инициатива наказуема исполнением, — пожал плечами шеф.
Я поднялся и направился через зал к магу.
Приблизившись, я сразу понял, что фертик — не такая уж мелкая сошка, как мне показалось. Он сидел на мягком диванчике, привольно раскинув руки по спинке, на шее — замысловатое украшение из ремешков, цепочек и каких-то то-ли клыков, то-ли косточек. Вокруг располагалась свита. Три девушки, во всём похожие на тех, что выступали на сцене; огромный мужик в обтягивающем пиджаке, из которого высовывалась рукоять пистолета, и скучного вида пожилой господин в мятом костюме. Волосы его были грязноваты, как и манжеты рубашки, как и воротничок. Плечи кургузого пиджачка усыпала перхоть… Он и сидел как бы отдельно. Хотя стол у них был общий, уставленный разнообразной посудой и бутылками.