Вот и сейчас он шел позади нас, никак не участвуя в беседе.
— Почему я обязан иметь лицензию, когда другие стригои живут спокойно и так? — этот вопрос возник не вдруг. Я думал о нём всё время, и решил, что сейчас — отличная возможность его задать. Объяснять свои действия Алекс не хотел, так пусть хотя бы ответит на парочку вопросов.
— Потому что ты, кадет, состоишь на государственной службе, — не замедляя шага, Алекс приветливо кивнул компании ярко накрашенных девчонок, с хохотом выкатившейся из дверей кафешки. — А стригои, которых ты видел в «Астарте» — маргиналы. Теневой бизнес. Казино, ночные клубы, словом — сфера сомнительных услуг. Никого из них не возьмут воспитателем в детский сад.
— А с лицензией, возьмут что ли?
Я представил, что меня окружают детишки… К горлу подскочил комок, в животе завязался набитый рыболовными крючками узел.
— С лицензией ты можешь работать хоть хирургом, — пожал плечами Алекс.
— Но где гарантия, что я не буду питаться… на работе? Дети, больные в клинике — хожу себе, здороваюсь, щупаю пульс… И пью.
— Лицензия — тому гарантия, — пояснил Алекс, словно я забыл эту прописную истину.
— Да объясните толком! — от избытка чувств я повысил голос. Холодный порыв ветра сбил шляпу с парня, и тот оглянулся с недоумением.
— Осторожнее, Сашхен, не надо привлекать к себе внимание полиции, — мимо как раз проезжал автомобиль с выключенными мигалками, и Алекс как бы невзначай загородил меня собой.
— Простите шеф, погорячился. А что, полицейские могут отличить стригоя от… человека?
— Не могут, — неожиданно сказал Владимир. — Но они обязаны проверять всех подозрительных личностей.
— Ясно, — я разозлился. — Просто я ничего не понимаю. С тех пор, как мы в Москве, меня то и дело грозят сослать на соляные копи, а то и вовсе убить. Но зато маргиналы принимают на «ура». И даже оказывают знаки внимания… — я вспомнил, как припадал на одно колено князь Неясыть.
— Лицензия тоже является Словом, — Владимир догнал нас и я оказался зажат между двумя дознавателями. — Магическим ошейником. Как только стригой совершает противоправное — с её точки зрения — действие, ошейник сжимается. От степени нарушения зависит, насколько сильно сдавит тебе горло.
— Это гарантирует беспрекословное подчинение носителя Слова, — мрачно кивнул Алекс.
Я вспомнил, что в день нашего приезда, когда мы встретили ведьму Матрёну, бабка что-то такое говорила.
— Но это же… — я поискал подходящие слова. — Это же бесчеловечно — лишать людей достоинства. Низводить до уровня дикого зверья. Как собаку, которую наказывают электрическим разрядом, если та слишком громко лает.
— Электроошейники запрещены мировой конвенцией защиты животных, — нравоучительно сказал Владимир. Я фыркнул.
Получается, даже у животных есть защитники и какие-никакие права…
— Я знал, что тебе это не понравится, — поморщился Алекс. — Поэтому и не хотел заострять внимание.
— Закон очень старый, — сказал Владимир. — В шестнадцатом веке, когда только образовывался Совет, он действительно казался приемлемой альтернативой.
— Чему?
— Казни, — Владимир говорил так тихо, что даже я, с своим обострённым слухом его еле услышал. — Тогда было много… таких, как ты.
— Ты хотел сказать: чудовищ, — вставил шеф. — Называй вещи своими именами, Володенька. В те времена таких, как Сашхен, считали монстрами. Упырями. И поступали соответственно. Да и наша с тобой должность, кстати сказать, называлась совсем по-другому.
— И как? — спросил я.
— Инквизиторы. Таких, как мы, тогда называли инквизиторами. Ловцы ведьм, колдунов — и таких, как ты. Их посылали на костёр.
— У них были веские причины, — пожал могучими плечами Владимир. — Вурдалаки губили городские кварталы, вервольфы уничтожали все поселения людей, которые не находились за крепкими стенами, маги подчиняли себе города и заставляли платить дань… О тушинской осаде слышал?
— Это когда Лжедмитрий? — неуверенно спросил я.
— Он самый. Калужский царёк… — Владимир фыркнул. — Осадил Москву, требовал, чтобы его признали правителем. А и мажонок был так, серединка на половинку. Но какова наглость!.. Совет — это лучшее, что произошло с нами со времён Крестовых походов. Он дал нам закон. А закон — это возможность жить, не боясь, что тебя разорвёт толпа с факелами.
— Ты говоришь о том же Совете, что применил против нас «Гнев Везувия»? — ядовито спросил шеф.
— В любом деле бывают перегибы, — буркнул Владимир. — Но ты знаешь, что я прав. Если бы не Совет — не было бы никакой компании «Семаргл». Вервольфов до сих пор бы травили по лесам, а те в ответ вырезали бы целые деревни…
— Я не дам надеть на себя ошейник.
Слова вырвались сами собой. Я в этот момент думал о чём-то другом… Ладно, я думал о Мириам. О том, что она скажет, если я позволю превратить себя в бессловесную подъярёмную скотину. Я знаю свою девушку и уверен, что она будет против такого чудовищного насилия над личностью.
— Сашхен, ты не понимаешь…
— Я могу себя контролировать, — я завёлся. Кровь прихлынула к щекам, в кончиках пальцев появился незнакомый зуд.
— Вот ты прямо сейчас это делаешь, да? — слова шефа были полны сарказма. Оглядевшись, я понял, почему: несколько урн было опрокинуто, открытые по летнему времени двери и окна домов в едином порыве захлопнулись, а с уличного столба, шипя и плюясь искрами, сорвался электрический провод…
— Я научусь, — если бы в душе моей было столько же уверенности, как в голосе.
— А если нет?
Я представил, как за малейшее действие, за мысль, промелькнувшую в голове, горло сжимает невидимая удавка…
— Я умру. Покончу с собой. Но ошейник носить не буду.
— Ты же помнишь, что стало с Серёжей? — тревожно спросил Алекс. — Сашхен, ты же не хочешь такой участи…
— Всегда есть кремационная печь, — как можно равнодушнее пожал я плечами. — Надеюсь, что из пепла я восставать всё-таки не умею.
— Вы забыли об одной мелочи, — вдруг сказал Владимир.
Небо посветлело. Свет фонарей стал прозрачным и зыбким, словно размытая водой акварель. И гуляк на улицах заметно поубавилось — я даже не заметил, как это случилось.
— Бал уже сегодня, — сказал московский дознаватель.
— У нас есть обломки артефакта, — вспомнил я. — Я сам слышал, как вы говорили, что по ним можно найти хозяина. Того, кто его сотворил. Может быть, за день мы успеем отыскать…
— Мы сделаем это на балу, — заявил Алекс. — На бал съезжаются все, кто имеет отношение к миру сверхъестественного. И если маг, который сделал «Гнев Везувия» будет там — мы его отыщем. Остальное сделает Гончее Заклятие.
— Заклятие? — переспросил я.
— Это разновидность того же ошейника, — сказал Владимир. — То же самое Слово. Стоит прицепить его к какой-нибудь вещи, которая принадлежала преступнику — и того отыщут хоть за тридевять земель. Слово не спит, не нуждается в еде — оно упорно ищет. А когда находит…
— Срабатывает, как строгий ошейник, — закончил Алекс. — Отыскав реципиента, оно начинает душить. И тогда преступник сам, со всех ног бросается к Совету.
— А иногда и не успевает добежать… — мрачно добавил московский дознаватель.
Алекс не отрываясь смотрел на дорогу. Не глядя он протянул руку и дёрнул Владимира за рукав. Тот оглянулся, осёкся и остался стоять столбом, глядя туда же, куда и шеф.
Предметом их любопытства был лимузин, который неторопливо ехал по пустому шоссе. Был он чёрным, очень породистым — хотя марки я так и не узнал; и выглядел устрашающе.
В последнее время Парки, что вечно плетут нити моей судьбы, понаделали в полотне множество узлов, а некоторые петли вообще спустили. Так что я приготовился к худшему.
— Неужели Сам пожаловал? — тихо спросил Алекс.
— Похоже на то, — уголком рта буркнул Владимир.
— Да что происходит-то?
— Стой смирно, кадет, — приказал шеф. — Не чешись, не лови мух, не суй рук в карманы… Говори, только если тебя спросят, и будь, чёрт тебя побери, вежлив. А ещё лучше — молчи. Прикинься ветошью. Я сам буду говорить.
Лимузин тем временем остановился.
Он даже не потрудился подрулить к обочине — просто остановился в центре полосы, как будто так и надо.
Стёкла были настолько тёмными, что в них отражался мир — как в кривом зеркале.
Вот и наши вытянувшиеся физиономии отразились, когда Алекс, подгоняя меня толчками, шагнул с тротуара на проезжую часть.
Что характерно: немногие автомобили беззвучно обтекали чёрного кита слева, ни одним звуком не выражая недовольства. И даже полицейская «шкода», как серая акула беззвучно проплыла мимо, лишь в последний момент униженно пискнув в знак приветствия.
Дверь лимузина беззвучно распахнулась, открывая сумрачные недра. В них угадывались высокие, с начищенными до блеска голенищами сапоги, рядом — тяжелая трость, дальше шел чёрный с серебряным позументом бархатный камзол, а ещё выше — бледное, почти призрачное лицо. Бесцветные волосы были убраны назад и стянуты то ли в косицу, то ли в хвост, в ухе покачивалась серьга с редким, грушевидной огранки бриллиантом.
Но не это главное. По особенной неподвижности, бескровности черт можно было сказать, что незнакомец ужасно, невообразимо стар.
Из салона пахло дорогим парфюмом, горячими щипцами для завивки волос и коньяком. Сам же пришелец не пах почти ничем. Немного пыли, немного сухой кожи. Как старинный пергамент, который хранится в музее, в специальном, заполненном вакуумом ящике.
— Князь.
Не обращая внимания на возможных свидетелей, Алекс упал на одно колено, прижав правую руку к сердцу.
— Князь.
Владимир сделал то же самое, с одним отличием: правой рукой он опирался на молот.
Почувствовав, нежели услышав, немой приказ шефа, я повторил действия дознавателей.
Вышло у меня не так ловко и непринуждённо, как у них. Но я старался: незнакомец произвёл на меня впечатление. И запахом древних забытых эпох, и надменной осанкой, а более всего — глазами.