Такие же бесцветные, как мои, они таили в себе невероятную мощь. Казалось, если их хозяин разозлится — запросто выпустят лазерные лучи, как в старых комиксах про Супермена.
— Ну и затеяли вы бучу, — голос князя шелестел, как чешуя рептилии по холодным камням. — Взбаламутили наш тихий пруд. Не на то я рассчитывал.
— У нас всё под контролем, — наконец тихо, словно бы себе под нос, сказал Алекс. — У меня есть план.
— Добро. Делай, что должно, — слова упали веско, как гири на прилавок продовольственного магазина. — Время тебе — до полуночи.
Дверь лимузина беззвучно закрылась и тот сразу двинулся с места — я не услышал даже шепота двигателя. Словно бы автомобиль, содержащий в себе загадочного незнакомца, и вправду был призраком.
Господа дознаватели ещё секунд тридцать оставались в тех же подчинённых позах, и лишь потом разогнулись.
— Что это такое было? — отряхнув изрядно помятые брюки, я с удивлением поглядел на шефа.
— Явление Великого князя Скопина-Шуйского простому народу.
Когда Алекс называл Светлым князем стригоя Неясыть, в его голосе слышались нотки иронии. Чуть заметной снисходительности — словно бы мы, все, согласились играть в детскую игру, и он лишь придерживается правил.
Сейчас в его голосе было неподдельное уважение и восхищение, а иронические слова должны были скрыть трепет, который Алекс — Алекс! — испытал перед дряхлым призраком в лимузине.
— Но что это значит?
— Нужно выпить, — обратился шеф к Владимиру, игнорируя мой вопрос.
— Я знаю одно местечко, — кивнул тот. — Здесь недалеко.
Мы свернули в небольшой переулок, прошли мимо старушек, занимавших ранние посты на скамейках — Владимир церемонно раскланялся; вошли в пахнущий детьми и собаками подъезд многоквартирной хрущевки, поднялись на третий этаж, где московский дознаватель открыл бронированную дверь своим ключом.
— Конспиративная квартира, — пояснил он на наши недоумённые взгляды, закрывая вторую, внутреннюю дверь и защелкивая по очереди четыре замка. — Стараюсь в каждом районе иметь подобное логово — мало ли, что может случиться… Проходите, чувствуйте себя, как дома.
— Но не забывайте, что в гостях, — пробормотал Алекс. Я понял, что он тоже находится под впечатлением.
— Тут шесть комнат, — продолжал Владимир, идя перед нами по коридору и распахивая, одну за другой, двустворчатые двери. — Я выкупил весь этаж. Остальные двери на площадке, разумеется, фальшивые.
— И почему мы в Петербурге не завели себе такой роскоши? — спросил Алекс, разглядывая интерьеры в стиле довоенной номенклатуры. — Как было бы удобно: не надо возвращаться под утро с другого конца города… Пришел, принял душ, выпил водочки — и снова человек.
— Думаю, девчонки будут против, — сказал я. — Они не очень-то жалуют, когда с утра напиваются.
Я с интересом разглядывал интерьеры.
Тут были и крашеные серой канцелярской краской стены. И стол, обитый старым вытертым плюшем, а на нём — зелёного стекла, как у самого товарища Ленина, лампа; и красный палас на полу, и даже фикус с широкими лопастеобразными листьями. Почти целую комнату занимал исполинский деревянный секретер с множеством отделений, для хранения документации…
— Сам по комиссионкам бегал, — с затаённой гордостью поведал Владимир. — Все предметы — настоящие. Вот этот стул, например, принадлежал Осе Бродскому.
Мы с шефом посмотрели на невзрачную, изрубленную по краю ножом табуретку с овальным отверстием в центре сиденья, и на всякий случай уважительно ахнули.
Кухня была под стать квартире. На окнах — белоснежные занавески в мелкий голубой цветочек и весёленькую надпись «Миндзрав». Вместо плиты — настоящий примус, а холодильник я не сразу опознал в небольшом овальном гробчике с надписью «Зил».
Стол покрыт чистой клеёнкой в зелёно-коричневую клетку, вместо обоев на стены была поклеена та же клеёнка. Из динамика негромко вещало радио.
— Я здесь душой отдыхаю, — мы уселись на табуреты — обычные, не Бродского, а Владимир принялся хлопотать. — Как чувствую — не могу больше: интернет, айфоны, гиперзвуковые ракеты, автомобили, которые заряжаются от обычной розетки… Так прихожу сюда, закрываю окна, и представляю, что я всё ещё «там». Сейчас выпью чаю, и отправлюсь на поэтический вечер в кружок слесарей завода «Серп и Молот».
Рассказывая, он достал из холодильника хрустальный лафитничек, тарелочку с нарезанной, посыпанной лучком, селёдкой, другую — с прозрачным розовым салом. Сосиски улеглись рядом с сваренной в мундире картошкой, нам с Алексом достались разнокалиберные рюмки. Ему — водочная, похожая на небольшой гранёный стаканчик — в народе такие зовут «чекушка», а мне — ликёрная, с золотым ободком, от какого-то помпезного сервиза.
— А ты всегда хранишь на конспиративных квартирах свежие, готовые к употреблению продукты? — как бы невзначай спросил Алекс, сооружая себе бутерброд из чёрного хлеба и селёдки.
— Наш девиз: всегда готов, — отшутился Владимир. — А впрочем, ты прав, Сергеич. Я уже давно здесь живу.
— А как же твой домик на Клязьме? — удивился шеф. — Ты же мечтал, я помню… Рыбалка на рассвете, жареные караси… И женщина.
По лицу Владимира прошла судорога.
— Был, — разлив из лафитника в три рюмки, он хлопнул свою, не закусывая и налил повторно. — И домик был и женщина была… Как её там? Ниночка? Манечка?.. Но видишь ли, Сергеич…
— Вижу, — кивнул Алекс. — Да не оправдывайся, сам такой. Любовь — она бывает только один раз. Всё остальное — пародия. Мучительная и беспощадная, — Алекс тоже выпил, словно это был тост. — Вот и Сашхена пытаюсь вразумить, чтобы не наделал тех же ошибок, что и мы…
Самое смешное: и Алекс, и Владимир выглядели так, что им нельзя было дать больше тридцати. Я до сих пор не до конца верил в их разговоры про бессмертие. Доказательств-то никаких.
— Кто был в том лимузине? — рассуждения о смерти натолкнули на мысль о загадочном старике. — И почему вы испытываете к нему такой пиетет?
— Великий князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, — Алекс откусил сразу половину бутерброда и принялся со вкусом жевать.
— Это я уже слышал. Дальше-то что?
— Это глава Совета, — ответил Владимир. — Собственно, он и основал его, после подавления мятежа Лжедмитрия, в одна тысяча шестьсот десятом году.
— Он же тогда умер, — я уже успел взять телефон и открыть нужную страницу в википедии.
— С кем не бывает, — пожал плечами Алекс. Я вот тоже умер — как ты знаешь, стрелялся и не перенёс ранения в пах. А Володенька — покончил самоубийством. Все мы, знаешь ли… — он покрутил пальцами в воздухе. — Ты, например, тоже мёртв — зарезан бомжами в старом метро. И ничего.
— Умер — шмумер, — произнёс Владимир с непривычным акцентом. — Лишь бы здоров был…
Я моргнул. Услышал, как скрипят собственные зубы и попытался ослабить челюсти.
— Умер?
— А что, я тебе не говорил? — Алекс легкомысленно махнул наколотой на вилку и надкушенной сосиской. — Извини, запамятовал. Но документы все Котов выправил — комар носу не подточит. Можешь на кладбище сходить. Вполне приличная могилка.
Я стал лихорадочно перебирать в памяти тех, кого известие о моей смерти могло потрясти. Отец — сам давно на кладбище; одноклассники и однокашники, по-моему уверены, что я погиб ещё в Сирии… Так что, по большому счёту, никого эта новость не шокировала.
— Саша прав, — неожиданно сказал Владимир. — Когда ты видел князя в последний раз?
— Дай Бог памяти… Лет тридцать назад, — задумчиво ответил Алекс. — Дело о Голубятне на желтой поляне, помнишь? Его тогда сильно занозило.
— Похоже, сейчас его занозило не меньше, — буркнул московский дознаватель.
— Совет — его детище, — кивнул шеф. — И мысль о том, что внутри, в самом яблочке, завёлся червь…
— Это вы про мага, который делает запрещённые артефакты, — догадался я. — Значит, всё это время… вы искали именно его?
Алекс кивнул.
— Мы не можем рисковать. Почуй этот сморчок опасность — и непременно разразится несчастье. Так что действовать надо было тонко, я бы сказал, ювелирно. И тут подвернулось это дело с вервольфами, — он посмотрел на Владимира.
Московский дознаватель поморщился, затем с силой провёл рукой по лицу, словно стряхивая паутину.
— Они мне доверяли, — сказал он. — А я позволил их убить.
— Так было нужно, — Алекс наклонился над столом и похлопал московского дознавателя по плечу.
А я подумал, что с этой стороны Алекса ещё не знал. Нет, я догадывался, что он одержим своей работой. Что отдаёт ей всего себя, целиком. И требует того же от других. Он просто не понимает: как можно работать по-другому…
Но чтобы лишать кого-то жизни ради идеи, ради того, чтобы что-то доказать… Это для меня было ново.
Интересно: а меня он может вот так… ради идеи?
Я посмотрел на часы. Ходики с еловыми шишками вместо гирь исправно отмеряли секунды.
— Десять утра, — мне дико, до одури захотелось выпить. Но моя рюмка стояла нетронутой, и впредь так и будет.
— Нич-чего себе! — вскричал шеф, вскакивая и чуть не опрокидывая табурет. — Еле-еле хватит, чтобы поспать.
Мы с Владимиром переглянулись.
— Сергеич, ты не перегрелся? Какой сон? — спросил московский дознаватель.
— Обыкновенный, — пожал плечами Алекс. — Надеюсь, у тебя найдутся продавленный диван и кушетка для двух уставших друзей?
Он встретил дружное непонимание.
— Ладно, слушайте, — шеф взял алюминиевый чайник, наполнил его водой, и ловко запустив примус, водрузил его на горелку. В кухне запахло горячим металлом и керосином. — Всё так или иначе решиться на балу. Мы об этом уже говорили, — он по-очереди посмотрел нам в глаза. — Сейчас рыпаться смысла нет — только нарвёмся на очередные неприятности. — Бал начинается в десять. У нас будет целых два часа, чтобы во всём разобраться — прорва времени!
— Ты уверен? — неожиданно робко спросил Владимир.
— Нет, — честно ответил Алекс. Чайник засвистел, и он, обжигаясь, снял его с примуса. — Но другого плана я пока не придумал. Если хотите слышать всё до конца, скажу: мы с этим делом облажались. Ладно, я облажался. Думал, приеду в Москву — и тут же всё станет ясно. Я забылся. Привык, что в Питере все меня боятся. Старею, наверное…