Никита Тимофеевич Козлов не получил такой известности, как Арина Родионовна, но он заслуживает ее. Он пестовал Пушкина с детских лет; 6 мая 1820 года, провожая сына в ссылку, родители «дали ему надежного слугу, человека довольно пожилых лет, именем Никиту». Никита Тимофеев Козлов — болдинский крепостной, дворовый, по ревизии 1816 года ему было тридцать семь лет, значит, при высылке Пушкина — сорок.
Никита был человек выдающийся среди дворни Пушкиных. Он даже не чужд был поэтическому искусству. Л. Н. Павлищев называет его доморощенным стихотворцем, поклонявшимся одновременно и Музе, и Вакху, и рассказывает, по семейным воспоминаниям, как он состряпал однажды из народных сказок нечто вроде баллады о Соловье-разбойнике, богатыре Еруслане Лазаревиче и царевне Миликтрисе Кирбитьевне. Чем не Арина Родионовна!
В Кишиневе Никита жил в одной из двух комнат, отведенных Пушкину в доме Инзова, и остался в памяти кишиневских приятелей по двум строчкам какого-то шуточного стихотворения:
Дай, Никита, мне одеться
В митрополии звонят.
В Михайловском Пушкин жил без Никиты, который перешел в это время к старому барину, Сергею Львовичу. Между прочим, он был очевидцем восстания декабристов 14 декабря 1825 года на Сенатской площади и насмерть перепугал трусливого Сергея Львовича спокойным и равнодушным рассказом об ужасах, свидетелем которых он был и участником которых он считал и Льва Сергеевича. В 1826 году он ездил с барином в Кистенево вводиться во владение. Калашников в своих записях упоминает о тулупе, которым был награжден Никита. Он жил у Пушкина в Москве перед женитьбой.
Князь В. С. Голицын начал одно свое письмо к Пушкину следующим диалогом:
«Князь Вл. Голицын.
Никитушка! скажи, где Пушкин Царь-поэт?
Никита.
Давным-давно, сударь, его уж дома нет,
Не усидит никак приятель Ваш на месте,
То к дяде на поклон, то полетит к невесте.
Князь Влад. Г
А скоро ль женится твой мудрый господин?
Никита.
Осталось месяц лишь гулять ему один. Вот мой разговор с вашим слугой…»
Никита вообще шел по литературной части. Так он укладывал книги, перевозил библиотеку Пушкина. 14 января 1832 года Пушкин просил П. А. Осипову: «Умоляю оказать мне последнюю милость — потрудиться приказать спросить у моих людей в Михайловском, нет ли там еще сундука, присланного в деревню вместе с ящиками, в которых уложены мои книги. Подозреваю, что Архип или другие удерживают один ящик по просьбе Никиты, моего слуги (теперь Левинова). Он должен заключать в себе (т. е. сундук, а не Никита), вместе с платьями и вещами Никиты, также и мои вещи и несколько книг, которых я не могу отыскать».
Из этих строк видно, что Никита отходил одно время от Александра Сергеевича к брату. Но последние годы жизни Пушкина Никита Козлов жил в доме Пушкина, присутствовал при его кончине и вместе с А. И. Тургеневым проводил гроб с телом своего барина в Святогорский монастырь. В воспоминаниях Н. В. Сушкова о «Пушкина шляпе» находим несколько подробностей о Никите Козлове. «Камергерскую шляпу, треугольную с плюмажем, я видел на гробе Пушкина 1 февраля 1837 года, когда весь Петербург, как бы представитель изумленной поразительной вестью России, отдал ему последний долг… На другой день после отпевания эту шляпу принес Отрешкову старый дядька покойника Никита Козлов, который, можно сказать, не покидал своего питомца от колыбели до могилы. Он был, помнится, при нем и в Москве, где шаловливый и острый ребенок уже набирался ранних впечатлений, резвясь и бегая на колокольню Ивана Великого и знакомясь со всеми закоулками и окрестностями златоглавой столицы. Не знаю, был ли при нем верный дядька в Лицее, где вдохновенный юноша испытывал свои поэтические силы, и позже в Одессе, и в Бессарабии, где так еще живо помнят беспокойного и милого поэта? Но он был с ним и в псковском уединении — в сельце Михайловском, где восторженный юноша созревал духом творчества, и на пути — уже славного — писателя из северной столицы в последний приют: в Святогорский Успенский монастырь, Псковской губернии, Опочецкого уезда… В полночь 3 февраля отправлен гроб с земными останками улетевшего на родину гения — и 6-го числа Пушкин… засыпан навсегда землею. Только добросердечному А. И. Тургеневу и старику дядьке Козлову довелось не расстаться с ним до этой торжественной минуты».
О Никите Козлове вспоминает и И. И. Панаев, которому пришлось один вечер вместе с Краевским и Сахаровым заняться разборкой книг в кабинете Пушкина в феврале 1837 года.
«Во время наших занятий, на пороге дверей кабинета появился высокий, седой лакей.
Он, вздыхая и покачивая головой, завел с нами речь:
— Не думал я, чтобы мне, старику, пришлось отвозить тело Александра Сергеевича! (он сопровождал А. И. Тургенева). Я помню, как он родился, я на руках его нашивал…
И потом старик рассказал нам некоторые подробности о том, как они везли тело, в каком месте Святогорского кладбища погребено оно, и прочее…»
И после смерти Пушкина Козлову пришлось состоять по литературным делам покойного Пушкина. В делах опеки сохранилось следующее отношение опекуна Н. И. Тарасенко-Отрешкова в опеку:
«Для надзора за движимым имуществом А. С. Пушкина и для употребления по необходимым рассылкам по изданию сочинений его нужно нанять отдельного человека. Для чего надежнее было бы назначить крепостного человека его Никиту Тимофеева, и прежде употребляемого Пушкиным по таким же делам, назначив ему и жене его обоим — 30 руб. асс. харчевых, считая со дня употребления его, а именно с 1 февраля 1837, и с производством жалованья обоим 40 руб. в месяц, считая срок с того же 1 февраля.
В делах опеки есть сведения об уплате жалованья Никите Козлову в 1843 и 1846 годах.
За этими заслуженными рабами тянется длинный ряд слуг разных возрастов и положений. Они известны нам только по именам, только по упоминаниям Пушкина в письмах к жене и к Нащокину. Иногда эти упоминания в двух-трех фразах дают живой образ крепостного слуги.
Холостой Пушкин обходился услугами одного человека, женатый Пушкин должен был окружить себя плотной стеной слуг. Их было чрезмерно много: обслуживающих было в 3–4 раза больше, чем обслуживаемых. Со времени женитьбы придворный штат Пушкина непрерывно увеличивается. Женатый Пушкин собирался вести скромную жизнь. Он просил Плетнева в апреле 1831 года «нанять ему фатерку: нас будет: мы двое, 3 или 4 человека да 3 бабы». Итак, в начале семейной жизни двух Пушкиных обслуживало 6–7 человек. Челядь возглавлялась дворецким: он вел все хозяйство, на нем лежали все расчеты по закупкам для дома. Первым за ним лицом был повар и вторым — человек при особе барина, его слуга. При барыне состояли камеристки и горничные. Прислуга пополнялась преимущественно крепостными: родители Пушкина уступили ему в услужение своих подданных, да Наталья Николаевна привела в дом нескольких гончаровских крепостных. Но приходилось и нанимать на стороне, вольных и от других господ, спецов, которых не находилось среди своей дворни.
Особенно трудно было с поварами. Поваров приходилось перехватывать. Так в 1832–1833 годах у Пушкина служил повар, который оказался крепостным госпожи Мятлевой, матери приятеля Пушкина. В один прекрасный день госпожа затребовала своего человека, и Мятлев не мог помочь своему другу. На просьбу Пушкина Мятлев отвечал ему: «Твоего повара, любезнейший друг, мать моя отдала сестре моей Бибиковой. Года три он шатался без места, и даже оброка с него никакого не поступало, когда тысяча таких же, пример опасный. Наконец, понадобился сестре повар, я на этого и указал. В первых числах февраля от конторы моей за ним послано; он тогда мне поведал, что он у тебя служил и забрал денег на расход; то я, в уважение тебе, оставил его до 1 марта и так объяснил матушке и сестре; они теперь на него считают, и он не в моей уже власти. Если хочешь, то я спрошу Бибиковых, могут ли они дать ему еще срока, дабы ты достал другого на место его, и надеюсь, что они не откажут, буде только возможно, о чем я тебя уведомлю».
Преемственную поварскую традицию осуществляли далеко не все помещичьи хозяйства; мелкопоместным и среднепоместным дворянам приходилось обращаться в крупные помещичьи дома с просьбой оказать услугу принять в обучение поварскому искусству мальчика. Так было и с Пушкиным. Надо было и ему думать о собственном поваре. Из села Михайловского был выбран и отдан крепостной мальчик в обучение к повару псковского губернатора Алексея Никитича Пещурова. Сохранился в бумагах Пушкина любопытнейший документ, не требующий комментариев:
«Щет за мальчика
Его высокородию Милостивому Государю Александр Сергеичу
Находитца ваш мальчик у меня вученьи с 1834-го года поты 1836-й гот по 1-е число актября 1 гот и 9 месицов следует ему за содержание по 15 ру на месяц всей сумы выходит 365 р.
заученье его мне следует 260
на одеяние ему назимние и летние платья 65 руб.
зделана ему шинель и две фурашки 50
на сапоги ему издержано 60
рубашек на два года и передников зделано 45
ножи поварские ему куплены 6 руб.
всего выходит 851 руб.
Покорнейша Прошу вас зделайти милости ращытайти меня его превосходительство Алексей Никитич требуить засодержание ему денги покорнийший слуга ваш его привосходительства человек Евстигней Александров 20-го Сентября 1836 года».
Первые месяцы семейной жизни Пушкина прошли в Москве. Здесь и было положено начало штату Пушкина, здесь он приговорил дворецкого и повара. В этом деле поспособствовал ему, конечно, Нащокин. Дворецкий Александр Григорьев сопровождал из Москвы в Царское Село обоз с вещами Пушкина. Нащокин, принявший заботы о пушкинских делах, выдал Александру Григорьеву вперед за месяц деньги — 50 рублей — и посоветовал проверять его счета. В начале июня пришел обоз вместе с Александром Григорьевым, а в сентябре кончилась его служба. Разыгрался скандальный инцидент, о котором Пушкин сообщал Нащокину: «Дома у меня произошла перемена министерства. Бюджет Александра Григорьева оказался ошибочен; я потребовал щетов: заседание было столь же бурное, как и то, в коем уничтожен был Иван Григорьев; вследствии сего Александр Григорьев сдал министерство Василию (за коим блохи другова роду). В тот же день повар мой явился ко мне с требованием отставки; сего министра хотят отдать в солдаты, и он едет хлопотать о том в Москву; вероятно, явится и к тебе. Отсутствие его мне будет ощутительно; но может быть все к лучшему. Забыл я тебе сказать, что Александр Григорьев при отставке получил от меня в виде аттестата плюху, за что он было вздумал произвести возмущение и явился ко мне с военною силою, т. е. с квартальным; но это обратилось ему же во вред; ибо лавочники, проведав обо всем, засадили было его в яму, от коей по своему великодушию избавил я его».