К завтраку дядюшка спустился в добром здравии и без следов похмелья. Он поздоровался, засунул за воротник салфетку, после чего взялся за поедание оладьев, макая их в мисочку со сметаной.
Мы с Таней переглянулись, и подруга закатила глаза, демонстрируя таким образом свое отношение к этому человеку.
Всю ночь я вертелась в кровати, размышляя над тем, как вывести липового дядюшку на чистую воду. В голову приходили идеи одна заковыристее другой, но самое простое почти всегда оказывалось и самым действенным. Итак, нужно напоить этого любителя «водочки» и уж тогда взяться за него конкретно.
- Расскажите-ка мне голубушки, как хозяйство ваше? Гляжу, на столе и сметанка, и маслице, и мясом вы не обделены… - дядюшка отложил столовые приборы и вытер жирный подбородок. – Деньгами вашего дражайшего супруга, Лизонька, вы ведь еще не имеете права распоряжаться?
- Откуда вам это известно? – Головин повернулся к нему, и мужчина слегка покраснел, понимая, что ляпнул лишнего.
- Павел Михайлович, дорогой… разговоры ходят по всему городу уже давно. Сами знаете ведь, что такое людская молва. Она впереди нас бежит, - это объяснение прозвучало не очень убедительно, и он быстренько перевел тему. – Так значит хорошо дела идут?
- Да как сказать, - ответила Таня, тяжко вздыхая. – Может, хотите на хозяйство сами посмотреть?
- Чего же не посмотреть? Я с удовольствием! Посмотрю, поголовье посчитаю… - закивал дядюшка. – Ну… я к тому, что не посчитаю, а порадуюсь за вас, если прибавление в хлеву есть.
Опять ляп. Поголовье он посчитает. Значит, плохого актеришку действительно интересует, как идет хозяйство в «Черных водах». Вернее не его, а того, кто послал этого человека.
- Да какое прибавление? Коровы худые, молоко дают плохо… - гнула свое подруга, горестно качая головой. – Сена заготовили мало… Птица дохнет…
- Куры не несутся, одно яичко ежели найду, и то счастье… - загундосила рядом Глашка. – Беда, барин с пропитанием.
Девушка улыбнулась ему, и плотные, наеденные щечки подпрыгнули под самые глаза. Мне даже смешно стало. Самая голодающая.
- Слышал я, что заводик заработал, на который брат имел надежды… - продолжал топить себя наш гость. – Продали, небось? Оттуда и средства? Это правильно, чего его держать?
- Да, надеемся, что дотянем как-нибудь до весны, а там видно будет, - сказала я, заметив, что Головин отворачивается, чтобы скрыть улыбку. – Но наши чаяния только об арестованных средствах Павла Михайловича. Вот только полтора года немалый срок.
- Ничего, все образуется, - дядюшка похлопал меня по руке. – Мы, Засецкие, как кремень! Не согнешь нас и не сломаешь!
Собравшись в кабинете на семейный совет, мы разделились во мнениях, как поступить с самозванцем. Я предлагала вывести его на чистую воду и с позором выгнать из дома или сделать вид, что в усадьбе все очень плохо. Пусть передаст Потоцкой, и та порадуется.
Но Павел был против, ведь мы не знали, что именно задумала Дарья Николаевна. А теперь она еще и узнает, что Головин на свободе.
- Хватит уже в их игры играть. Пора бы дать Потоцким понять, что мы настроены решительно, - муж уперся кулаками в столешницу и выглядел довольно грозно. – Надоели они мне до чертиков. Буря закончится, пошлю записку Петру, пусть они с Андреем явятся сюда. Станем решать, как поступить.
Что ж, если Павел считал, что так будет правильно, я перечить не собиралась. Головин был умным мужчиной и уж точно понимал, что делает.
- А я - за! Нужно избавляться от Потоцких. Похлеще клещей в нас вцепились! – поддержала его Таня. – Неизвестно, что им еще в голову взбредёт!
Вечером, после ужина, вся наша семья устроилась у горящего очага. Аглая Игнатьевна принесла графин с водкой, а к ней малосольных огурцов, грибочков да квашеной с яблоками капустки.
Дядюшка не сводил масленого взгляда с запотевшего графина, который нянюшка специально держала в холоде. Когда Павел наполнил две рюмки, он нетерпеливо заерзал в кресле, вытирая рот платочком.
Рюмка за рюмкой, и дядюшка становился все веселее и разговорчивее. Головин выпил всего один раз, но увлеченный таким приятным занятием самозванец не обращала на это внимания.
Когда дядюшка начал громогласно хохотать, размахивать руками, и топать здоровой ногой об пол, я поняла, что нужная кондиция достигнута.
- Леонид Яковлевич, дорогой, может, вы блинков с мясом хотите? – спросила я, на что мужчина возмущенно ответил, посмотрев на меня осоловелым взглядом:
- Да вы что, голубушка! Какой я вам Леонид Яковлевич?! Семеном Гавриловичем меня кличут! Колодкин Семен Гаврилович! Я играл в комедиях! И вы бы видели, как я играл… «Акт о царе перском Кире и о царице скифской Томире» чего стоит!
- Да вы комедиант, батюшка… - Павел уже веселился вовсю. – Что ж вы так наследили, любезный?
- Я не комедиант! Я – актер! – самозванец резко встал, вскинув руку, но не удержался на ногах и снова рухнул в кресло. Через секунду раздался оглушительный храп.
Наше семейство спокойно отправилось спать, зная, что «великий актер» никуда не денется. А под утро, когда раздались крики, мы с Павлом рассмеялись, примерно представляя, что происходит.
В гостиной разыгралась целая трагедия. Колодкин Семен Гаврилович истерично топал ножкой, потом пытался прорваться к двери, у которой стоял Захар, но поняв безуспешность своих попыток, ловко забрался на окно, несмотря на короткую ногу.
- Я выпрыгну! Я разобьюсь! Не сметь меня трогать!
- Семен Гаврилович, во-первых, окна закрыты. А во-вторых, падать-то недалеко. В сугробе побарахтаетесь, на том и закончится. – Головин присел в кресло, насмешливо наблюдая за растрепанным актером «больших и малых театров», – Слезайте, давайте поговорим.
- Бить будете? – мужчина не спешил покидать подоконник. – Ежели что, у меня здоровье плохое! Забьете, кто станет Агафью Акимовну кормить? Супружница моя, единственна-а-ая!
- Будет вам ерундой маяться. Никто вас бить не собирается. По крайней мере, пока, – Павел указал глазами на кресло. – Слезайте и садитесь.
Мужчина не двинулся с места, но когда Захар направился к нему, быстро соскочил на пол.
- Не подходи, сам я! Сам!
- Господи… как это у Потоцкой хватило ума прислать сюда это чудо? – прошептала Таня.
Глашка, стоящая рядом деловито протянула:
- Да… фуфлыга* и хухря**… чего с него взять?
- Бесстыдница! Быстро за самоваром беги! – шикнула на нее нянюшка, а потом, вздохнув, произнесла: - Хухря и есть…
Семен Гаврилович бочком приблизился к креслу и сел на самый краешек, готовый сорваться в любую минуту.
- Не виноват я! Ей Богу ни в чем моей вины нет! – он смотрел на Головина горящими глазами. – Меня заставили! Принудили самым бессовестным образом! Оттого, что воскресным вечером я, будучи пьяным, лобызался с Парашей Митюниной, меня сюда прислали! Иначе моя дорогая супружница была бы поставлена в известность, после чего мне хоть в гроб ложись! Не знаете вы норова моей Агафьи Акимовны! Строга, ой, строга баба!
- Кто прислал? Потоцкая? – уточнил муж, но актер покачал головой.
- Нет, сынок ее! Барин Потоцкий! Все девки театра в его койке побывали! – он обернулся и жалобно произнес: - Простите меня, барышни. Вы бы не слушали такие речи…
Ну, в общем, все начинало проясняться. Александр таскался с актрисками самого низкого пошиба. Там и нашел этого немолодого любителя лобызаться… Немного шантажа, чуток денег, и актёришка у него в руках. Только вот поспешил барин, и его лазутчик оказался слишком уж слабым, да жадным к водке.
*«Чтобы унизить неприятного мужчину, женщины на Руси могли назвать его "фуфлыга" что означало "невзрачный хилый мужичонка». Фуфлыгой также на Руси называли любителей жить за чужой счет. Сам глагол фуфлыжничать имел значение «шататься без дела, нахлебничать».
**Неаккуратный, вечно растрепанный человек мог получить обидное прозвище «хухря» от глагола хухрить, то есть растрепывать, клочить».
Глава 19
- И что прикажете с вами делать, Семен Гаврилович? – Павел задумчиво смотрел на мошенника, а тот трясся от страха.
- Помилуйте, барин! На коленях вас прошу! – мужчина действительно рухнул на колени и пополз к мужу, подволакивая ногу. – Не губите!
- Господи, да что вы творите! Встаньте немедленно! – раздраженно произнес Головин, поднимаясь с кресла и отходя в сторону, чтобы не дать схватить себя за ноги. – Действительно театр одного актера!
Захар поднял причитающего актера за воротник и вернул его на место.
- Сиди уж, окаянный, иначе привяжу!
- Что Потоцкий приказал вам? Зачем он послал вас сюда? – Павел спросил это строгим голосом, в котором звучала угроза. – Отвечайте.
Я никогда не видела мужа таким. Он гневался, но это была холодная ярость, не имеющая ничего общего с желанием причинить физическую боль. Головин контролировал себя, и от этого вызывал у самозванца еще больший страх.
- Он сказал, чтобы я выведал, что в усадьбе творится, чем живут барышни. А еще он просил разведать, есть ли в доме черный ход! – Семен Гаврилович трясся всем телом, вызывая у меня приступ отвращения. Что за гадкий человек!
- Зачем ему черный ход? – Таня подошла ко мне и взволнованно прошептала: - Он что, хочет в дом пробраться?
- Я должен найти черный вход, а потом, когда барин Потоцкий изволят к дому незаметно подойти, впустить его! – мужчина громко высморкался в грязный платок. – Для чего, не ведаю! И знать не знаю, что он задумал! Боюсь я его, барин! До смерти боюсь!
Но мы-то догадывались, зачем Александру понадобилось незамеченным пробраться в дом. Он готовился совершить какое-то преступление.
- Неужели он испытывает такую ненависть к нам? – я искренне недоумевала, почему они с матерью так отчаянно хотели погубить нас. – Но за что?
- Меня это тоже интересует, – Павел не сводил взгляда с актера, словно размышляя о чем-то. – Вы пока останетесь здесь под присмотром. Погостите в нашем доме, Семен Га