Если учесть, что из нас двоих без одежды осталась именно я, по шаблону всех женских романов именно мне надлежало уступить. Что-то сказать, сдвинуться, привстать или хотя бы моргнуть. Но тело, словно окунули в теплый мед, таким плавным и ленивом оно стало. Ему нравилось оставаться в сильной позиции, изводя любовника бездействием.
И Ральфар сдался.
Набросился поцелуями, касаниями, лаской.
Со стороны это выглядело как непрерывная огневая атака на давно сдавшуюся и разоренную крепость. Не для того, чтобы окончательно разрушить эти стены, а лишь освободить дорогу. Выжечь прошлое дотла. Очистить сосуд от скверны сомнений огнем — так беспощадно и так… правильно.
Чтобы однажды на этом пепелище проросли новые цветы.
24. Больше не дом. Часть 1
Берн не хотел себе признаваться, но покидал столицу с огромным облегчением. Это было дурное, тайное чувство, которое он не мог позволить себе обналичить перед женой, детьми или слугами. Он и себе не сразу признался.
Но всё-таки признался.
Это Риш придумала. Когда дела не шли или намечался провал в производстве, она запиралась с ним в спальне и заставляла проговаривать вслух все свалившиеся на голову неприятности. Самое глупое, что странная уловка, принесенная из другого мира, обычно действовала. Безотказно.
Действовала даже сейчас, когда Риш ушла.
Только теперь ему приходилось говорить все это не заперевшись в спальне, а сидя в трясущейся карете, уносившей его семью на юг.
— «Поцелуй» провалился, объемы продаж не отвечают графику производства, — сказал он глухо. — «Маленький сон» снят с производства из-за брака, «Верность девы» снята с производства из-за возможной ошибки в технологии производства! А как?! Как это возможно?!!
Он с размаху долбанул по дверце и та, жалобно затрещав, автоматически раскрыла шторки и распахнула окно. В карету ворвался запах сладких трав, игривый ветер и веселый клик драконов, взмывающих в небо.
В небе вертелись два дракона, рея по воздушным волнам. Дан и Талье.
Талье перекинулась в первородную форму сразу, как они выехали за пределы столицы, отказавшись мучаться в душной карете, а следом перекинулся и Дан.
— Моему сыну семнадцать, а он пробудил дракона, — глухо вытолкнул он через высохшие губы. — Полную первичную ипостась. А мне почти сорок, и я едва держусь во вторичной форме с ограничением в полчаса. Это мой предел.
Когда Берн расписывался в своей беспомощности перед Риш, это работало. Работало! А теперь перестало. Он проговаривал все свои беды вслух, но легче не становилось.
Остановившийся взгляд смотрел в окно, отстраненно фиксируя картинку по ту сторону стекла.
Вот Талье, вьющаяся игривым ужом возле Дана. Сам Дан двигающийся строго по прямой, игнорируя развеселившуюся мачеху, но изредка спускающийся чуть ниже. К сестре. Дафне, весело гарцующей на лошадке, на которую сменила кайрана, когда они решили ехать обозом, чтобы Дан и Талье могли размяться. И отвратительный черноволосый вей, крутящийся около его дочери. Тоже уселся в седло, как высокородный. Хохочет, откинув красивую голову.
Где, дракон великий, она подцепила этого нищего вея? Даром, что всего лишь носильщик, а головы не склоняет, смотрит с усмешкой. И вроде ласково говорит, а в каждом слове подтекст на еще десять таких слов.
Берн скрипнул зубами, впившись пальцами в бархат обивки.
Его жизнь выходила из-под контроля.
Он тупо смотрел в окно, глядя до рези в глазах, как цветущие южные поля сменяются знакомым городком. Как, зацепив их процессию, кланяются знакомцы или приветственно приподнимают шляпу, или…
Отворачиваются.
Берн кивнул было старику Варру, получившему разоренное баронство от матери и поднявшего его до серьезных прибылей, а тот взял и отвернулся. Даже поморщился, словно гнили нюхнул.
«Плесень ты старческая, — тут же подумал с раздражением. — Смотреть не хочет, так за Ришеньку обиделся. Ничего, скоро твоя ненаглядная вернется на коленях и в слезах и станет тебе идеальной парой. Старая и морщинистая, как черепаха. Будете вместе ползать в храм на воскресные песнопения».
Риш он, конечно, к себе уже не возьмет. Побрезгует. Он, должно быть, рехнулся, когда звал её наярой. Пожалел. А бывшая в благодарность тут же рассорила его с Фрейзом и тремя надежными инвесторами. С тремя! Дрянь какая. Мстительная.
Воистину, чем бесполезнее женщина, тем больше от нее вреда. Хоть как, да напакостит. И к детям он ее тоже не подпустит. Он дал в свое время слабину, но теперь, пообтеревшись в столичных пьяных кругах, видел всю неприглядность бывшей жены. Расчетливая иномирянка, зная, что в ней нет ни капли дара, мигом подобрала обеспеченного юнца, отдавшись до свадьбы. Спутала его обещаниями и клятвами по рукам и ногам. Зачаровала сладкими лисьими речами.
Раздражение лезло из груди с такой силой, что на несколько секунд он почти испугался.
А после карета дернулась и остановилась.
Они приехали.
Берн с силой распахнул дверь и первым же делом увидел Талье, уже вернувшуюся в человеческую форму.
Она шла к нему, светясь от радости, как юная храмовая прислужница. Глаза горели восторгом от пережитого полета. Дан тоже перекинулся, но пошел не к нему, а к Дафне.
А ну и ифрит с ним.
— Берн! — Талье бросилась к нему, едва не плавясь от юного безвекторного счастья. — Ах, скорее бы ты мог подняться в небо со мной вместе, это так восхитительно! А теперь пойдем скорее. Я покажу, как отремонтировала дом!
А…. Дом.
Помниться еще в столице он дал Талье разве решение отделать южное поместье на свой вкус. Ей не нравилось, что в этом доме царила и властвовала Риш. Его капризная девочка ревновала к прошлому.
На сердце против воли потеплело. В груди словно майский ветерок свернулся, ластясь к сердцу весенней свежестью.
— Пойдем, — шепнул он, прижав к губам тонкую ручку супруги. — Я желаю видеть, как ты изменила мой дом.
Последнее он сказал громче, чем рассчитывал.
Сначала на него обернулся Дан, после Дафна и, наконец, мерзкий вей, которого та за собой таскала, как редкого питомца. Того гляди посадит на веревку и будет приказывать выполнять трюки. И тот ведь будет. С отвратительной двусмысленной улыбочкой и безразличными глазами, будто он не вей, а прямо повелитель ифритов. Король подземный.… тьфу на него. Лишь бы не пускала эту нечисть в дом.
— Не злись, — Талье нежно погладила его по плечу. — Это просто носильщик. Да если и спит она с ним… Пусть развлечется.
— Почему бы ей не развлечься с виконтом? — спросил язвительно. — Или с этими твоими друзьями. Ты обещала представить ей столичных дракониров, и где они?
Талье снова рассмеялась, но Берну показалось, что на этот раз принужденно.
— Не вини девочку, не по зубам они ей оказались. Пусть ловит рыбку помельче. Если Дан пробудил дракона, и теперь за ним наблюдает вся Академия, то девочка, возможно, останется без второй ипостаси. Никто не хочет поднимать порожний камень.
Берн застыл с поднятой над порогом ногой. Что значит останется без второй ипостаси?! Какой такой порожний камень?!
— Что все это значит? — спросил холодно.
В груди полыхнуло.
— Ну что я могу поделать, милый? — раздосадовано всплеснула руками супруга. — По всей столице уже бродит слух, что виконт надкусил ягодку, а та оказалась порченная. Он провел с нашей девочкой семь ночей, но в ней не то, что драконица не проснулась, в ней даже магия не поднялась. Она останется нулевкой, как ее мать! Она….
Талье не договорила. Не смогла.
Берн просто закрыл ей ладонью рот, чувствуя, как злоба, поселившаяся в груди, наконец, нашла выход. Пусть и таким странным образом.
— Не смей говорить о моей дочери в таком тоне, — сказал он ласково. — Никогда.
Глаза Талье сверкали ответной неистовой злобой, и несколько секунд он ждал, что она вопьется ему в ладонь белыми зубками. Но она лишь вывернулась и отступила.
— Я тебе не Риш, — сказала со злой усмешкой. — У меня есть отец и мать, моя семья имеет место в совете, а император даровал на мое двадцатое день рождения карету и двух кайранов. Ко мне сватались трое высокородных. Меня есть, кому защитить.
А после развернулась и зашла в дом, отдавая короткие команды носильщикам и слугам.
Берн застыл на несколько секунд посреди бесконечной суеты. Сновали слуги, ржали лошади, взбрыкивали кайраны, запертые в кайранной, мимо промчалась Дафна, а следом ее отвратный вей, жонглирующий какими-то тяжеленными сундуками. После зашел Дан, благородно помогающий служанке затащить еще один сундучище. Из дома доносился резкий, бьющий по нервам голос Талье.
Жизнь текла вокруг и мимо него.
Его никто не замечал. Эта жизнь уже очень давно обходилась без его участия.
От суеты болела голова, и вместо того, чтобы зайти в Дом, Берн тайком скользнул в сад, с недоумением отмечая его изменившийся до неузнаваемости облик. Вместо таинственного сада, словно перенесенного рукой волшебника со страниц книг, на него смотрела выстриженная до короткого травяного ежика лужайка. Скрытую в тени деревьев, обвитую с головы до ног цветущим плющом беседку снесли, а на ее месте выстроили мраморную. Тупой геометрической формы и сверкающую на солнце, как лысая макушка храмовника. Деревья спилили, чтобы те не загораживали каменное великолепие.
Кустам придали форму, которую Риш презрительно называла гробиком с шариком, а скамейки разместили кругом рядом с беседкой. Исчезли яблони и малина, вишни, клубника, растущая прямо под ногами под листьями многолетника и мигрирующая по всему саду.
Исчезли качели, и маленькое круглое озерцо, шелковистая травка, изящные ветвистые дорожки, теряющиеся в зеленых зарослях. Простые деревянные скамейки, скрытые в кустарных нишах.
Сказочный сад, полный уединения, превратился в голопузую лужайку, расчерченную мраморными костями дорожек и фонарей.
«В столице так принято, — напомнил он себе. — Что поделать. Моде надо соответствовать, если хочешь ворочать большими делами. Зато в такой сад не стыдно привести деловых партнеров, а в беседке закатить целый званый ужин. Вон она какая здоровенная».