1
Зимой Даниэл Каминер заболел. У него был жар и сильный кашель. Целина поила мужа чаем с малиной, натирала терпентином, но ничего не помогало. По утрам Даниэл пытался одеваться, но у него не было сил даже встать с кровати. Однажды он потребовал зеркало и увидел свои ввалившиеся щеки и растрепанную бородку клинышком.
— Целина, я умираю, — сказал Даниэл.
Она расплакалась и послала в Скаршов за доктором. У Даниэла Каминера было воспаление легких. Врач поставил банки и пиявки, но больному с каждым часом становилось все хуже. Клара была далеко, и от нее из-за границы приходили неутешительные известия. Она поссорилась с Ципкиным и проигралась в Монте-Карло. Ципкин бросил ее, и она связалась с русским евреем, купцом первой гильдии. Клара писала отцу короткие письма, полные намеков и многоточий. Но было ясно: его дочь опускается все ниже. А у него и без Клары семеро по лавкам, еще и Фелюша. Но, раз настало время умирать, ничего не поделаешь. Даниэл Каминер и верил в загробную жизнь, и не верил. Да, Бог есть на свете, но в голове не укладывается, что душа бессмертна. Что с ней происходит, когда человек умирает? Где они летают, эти души, сколько они могут парить над кладбищем или в пустой синагоге? Даниэл Каминер как был, так и остался насмешником: лежал, стонал и отпускал шутки. Он еще не умер, а эта дура Целина уже причитает, как по покойнику.
— Хватит орать! — прикрикнул на нее Даниэл. — Ангела смерти разбудишь…
— Что же со мной будет?
— Вдов на свете полно, станет одной больше.
— А дети как без отца?
— Ну, замаринуй их или засоли…
Шутки шутками, но за детей Даниэл и сам беспокоился. Капитала он им не оставит, последние два года были неудачные. Есть должники, но, когда лежишь в земле, попробуй с них получи. Целина, с ее-то куриными мозгами, с них стребовать не сможет. Ее мать слишком стара, уже даже шляп не мастерит, так что и на нее надежды мало. Была бы Клара, было бы на кого положиться. Но Клары здесь нет. Поразмыслив, Даниэл Каминер распорядился телеграфировать Саше, чтобы тот срочно приехал из Варшавы. Наверно, Саша все же не такой необузданный, как кажется. Правда, когда мать уехала, он совсем распоясался. Директор гимназии был им очень недоволен. Но ведь парня оставили одного в большом городе, и было бы странно, если бы он не пустился во все тяжкие. Даниэл Каминер понимал, что Саша — далеко не дурак, на ходу подметки рвет и людей видит насквозь. Кто знает, вдруг у него проявится коммерческая жилка. Недаром он внук Даниэла.
Саша приехал. Даниэл Каминер послал за полковником Шаховским, с которым последнее время вел дела. Они недавно поссорились, но как только полковник, престарелый кацап, увидел, что Каминер лежит больной, он тут же забыл об их размолвке и пообещал прислать полкового врача. Полковник, вытирая слезы, успокаивал Даниэла и желал ему скорейшего выздоровления. Но никто не может избежать ни болезней, ни смерти.
— Ваше благородие, — сказал Каминер, — я уже одной ногой в могиле. Вот этот молодой человек — мой наследник.
— О, отличный парень!
— Он позаботится о моих детях.
Полковник Шаховский расплакался. Целина поднесла ему стаканчик водки, чтобы немного его приободрить. Он поклялся Даниэлу Каминеру, что сделает для Саши все возможное. Пришел полковой врач, поставил банки, но Даниэлу становилось хуже прямо на глазах. Его прерывистое дыхание напоминало скрежет пилы, из носа капала кровь. Староста погребального братства пришел узнать, как больной себя чувствует, и намекнул, что пора бы прочитать исповедальную молитву. Но Даниэл Каминер упрямо ответил:
— Лучшая молитва — это жирная пища.
На другой день он умер. Полковник Шаховский приказал похоронить своего поставщика с военными почестями и музыкой. Раввин сказал, что у евреев с музыкой не хоронят, но вмешался аптекарь Грейн и обозвал раввина невеждой. В Ямполе было немало просвещенцев, и они встали на сторону аптекаря. Из Варшавы приехала тетка и привезла Целине шляпу с черной креповой лентой. Погребальное братство заломило невиданную сумму, но полковник припугнул, что сошлет их всех в Сибирь. Так и получилось, что похоронами Даниэла Каминера занялось начальство и безбожники. Грейниха, Тамара Шалит и Соня Соркес сшили саван. За гробом шла рота солдат, оркестр играл военные марши. Над могилой произнесли речи аптекарь Грейн, бывший бухгалтер Калмана Давид Соркес и сам полковник Шаховский. Офицерские жены обливались слезами, глядя на Целину и толпу ребятишек мал мала меньше… Сашу уже все знали. Женщины утешали его, мужчины похлопывали по плечу. Все твердили одно и то же: лучше бы ему было окончить гимназию и пойти в университет, но ничего не поделаешь, придется стать преемником деда. Ему помогут, научат. Бог его не оставит.
Офицеры Ямпольского гарнизона сдержали слово. Полковник Шаховский любил потянуть с оплатой, но в этот раз тут же покрыл все расходы. Конкурент Даниэла Каминера Майер-Йоэл тоже занимался поставками, но его лишили заказов и передали их Саше. В нем, похоже, проснулись еврейские способности к торговле. Саша так быстро во всем разобрался, что оставалось только удивляться. Он сразу сообразил, что надо вести двойную бухгалтерию, одну для полковника Шаховского, а другую для генерала Горна, который теперь был вместо генерала Риттермайера.
Сначала Майер-Йоэл хотел начать войну против Саши и его покровителей. Майер-Йоэл арендовал поместье и владел мельницей, он мог поставлять провиант дешевле, чем Саша. Майер-Йоэл хотел поехать в Варшаву, подмазать, где надо, и отобрать у Саши подряды. Но тут вмешался Калман. Его слово все еще имело вес. На нем по-прежнему оставались известковые разработки и поставка шпал. Калман отговорил Майера-Йоэла. Во-первых, Саша — не чужой человек, он все-таки сын Калмана, а Майер-Йоэл — зять. Стыдно будет перед гоями, если брат и сестра начнут друг другу глотки рвать из-за денег. Во-вторых, Майер-Йоэл и так далеко не беден. Сколько ему надо? С собой в могилу все равно не заберешь. В-третьих, Саша должен содержать вдову и сирот. В-четвертых, государство на его стороне. Калман все прекрасно видел. Саша дни и ночи просиживает в клубе, разъезжает с начальством в санях, увивается за офицерскими женами и дочерями. Когда он жил в Варшаве, Калман не так страдал из-за сына, а теперь Саша позорил его перед всем Ямполем. Но из ссор и ругани ничего хорошего не выйдет. Если парня вывести из себя, он, не дай Бог, и креститься может…
2
Соня получила от Ципкина письмо из Парижа — два исписанных листка. Она прочла:
Дорогая Сонечка, давно хотел тебе написать, но не знал твоего адреса. Когда я уезжал из Варшавы, у тебя не было постоянного жилья, было неизвестно, чем ты будешь заниматься и где окажешься завтра. Я узнал от родителей, что ты скитаешься по углам, и могу то же самое сказать о себе. За последние пару месяцев я сменил столько гостиниц, меблированных и всяких прочих комнат, что просто голова кругом. Должен тебе сказать, что я так и не сообщил родителям всех обстоятельств своего отъезда, хотя она требовала этого при каждом удобном случае. Инстинкт сразу подсказал мне, что эта авантюра долго не продлится. По письмам от родителей я вижу, что ты выполнила обещание ничего им не говорить, и я благодарю тебя за это от всей души. Я думал, что они узнают обо всем от Сабины, но она тоже молчит. Хорошо, что их не втянули в это болото.
Да, моя милая Соня, ты была права, тысячу раз права. Я поступил, как глупец и самоубийца. Я всегда считал себя практичным человеком, а тебя романтичной барышней, но должен признать, что ты разбираешься в людях гораздо лучше меня. Даже не могу рассказать, сколько я испытал за это время. Кажется, с тех пор как я уехал из Варшавы, прошли не месяцы, а годы. Мне уже не верится, что у меня есть сын, хотя я безумно скучаю по Кубусю, не забываю о нем ни на минуту и часто вижу его во сне. Понимаю, что не должен вываливать на тебя эту грязь, но нужно кому-нибудь выговориться. Я буквально раздавлен, и морально, и физически, поэтому выложу тебе всё. Наверно, я бы покончил с собой, если бы не папа с мамой. Не хочу причинить им такое горе на старости лет. У них и так не очень-то сладкая жизнь.
Если бы я захотел рассказать тебе обо всех своих злоключениях, обо всем, что я вытерпел от этой авантюристки, пришлось бы написать целую книгу. Так что буду краток. Едва мы уехали из Польши, она совершенно переменилась, в нее словно какой-то бес вселился. Она стала ужасно нервной, начала жаловаться, что скучает по детям, что она больна, что она сделала глупость и так далее. В Берлине она так оскорбила горничную, что я не смог поверить своим ушам. Она стала ужасно скупой, ругалась с официантами и с кем ни попадя, постоянно напоминала, что у меня нет денег. Вдруг ей пришла в голову безумная идея: ехать не прямо в Париж, а сначала в Монте-Карло. Там в гостинице она познакомилась с евреем из России, неким Миркиным. Чтобы описать этого типа, надо быть Тургеневым или Прусом. У него есть привычка: он просыпается среди ночи и требует подать жареную утку. Он везде появляется с телохранителем, который еще приводит ему уличных девок. Прости за такие слова, но это правда. Денег у него как грязи, он экспортирует меха из Сибири в Западную Европу, продает бухарские ковры и черт знает что еще. У него где-то жена и взрослые дети, ему лет шестьдесят пять, не меньше, и вдобавок он слеп на один глаз. Ты бы видела, как быстро спелись эти два проходимца, он и Клара. Будто уже сто лет знакомы. Я сразу словно перестал для нее существовать. Когда-то она продала себя Калману Якоби, а теперь нашла еще более старого и отвратительного. Калман-то хотя бы человек порядочный.
Сонечка, ты, наверно, смеешься, читая эти строки. Ведь ты меня предупреждала. И почему я тебя не послушался? Надо было плюнуть сразу же, но я был растерян и совершенно измучен всеми этими событиями. У меня просто не было сил принять какое-нибудь решение. Я, как последний идиот, потащился с ней в Монте-Карло и получил по заслугам сполна, а может, и чересчур. Там этот старый пес начал играть в рулетку и спустил несколько тысяч. Клара тоже захотела испытать судьбу и тоже проиграла больше тысячи рублей. Похоже, у нее были великие планы: она хотела увести этого Миркина у жены и опять стать миллионершей. Но он тоже не дурак. Пока ему не надоело, он развлекался с ней, кормил ее икрой и поил шампанским, но потом получил какую-то телеграмму (а может, и соврал, что получил) и срочно уехал. Обещал вернуться, даже оставил в Монте-Карло своего секретаря или кто он там ему. Черт его знает, что он придумал, но, так или иначе, его секретарь тоже скоро исчез. Разумеется, наши отношения на этом закончились. Я увидел всю ее жестокость. Сонечка, ты не поверишь, но были дни, когда я буквально голодал. Двести рублей, которые у меня были, ушли на дорожные расходы. Короче говоря, мы простились, вернее, расстались, не простившись. Она потом еще пыталась помириться, загладить свою вину, но, каким бы негодяем я ни был, все-таки я пал не так низко, как она. Я ушел от нее с проклятиями на устах, но проклинал я не столько ее (грязь — она и есть грязь, что с нее возьмешь), сколько себя и свою глупость. Я долго не решался написать Сабине, просто не мог. В конце концов написал, но она не ответила, и я не могу ее за это осуждать. Я предал всех и вся: ее, себя, сына. Но самое страшное, что я полностью потерял уважение к себе. Ужасно каждый день засыпать и просыпаться с мыслью, что ты подонок и тряпка. Надеюсь, ты никогда не испытаешь ничего подобного.
Зачем я тебе жалуюсь? Чем ты можешь мне помочь? Я в тяжелейшем положении, у меня не осталось ни франка. Продал золотые часы и вообще все, что у меня было. Я мог бы вернуться домой или уехать в Америку, но нет денег на дорогу. Я должен за гостиницу, в которой сейчас живу. Завидую каждой собаке на улице, каждой кошке, каждому червяку. Это не просто слова, это действительно так. Сонечка, скажу прямо: ты обязана мне помочь. Вышли мне сто пятьдесят рублей. Где ты найдешь эту сумму, я не знаю. Ты говорила, родители скопили для тебя приданое. Естественно, я всё тебе верну с огромной благодарностью. У меня нет никого, кроме тебя. Если ты тоже от меня отвернешься, мне останется только одно: умереть.
Сонечка, не обижайся на меня за такие слова. Мне очень плохо. Никогда бы не подумал, что за столь короткое время человек может пройти через такой ад. В Париже не топят, в комнате жуткий холод, но еще холоднее у меня на душе. Хочу попросить тебя еще об одном. Не могла бы ты встретиться и поговорить с Сабиной? Я ужасно с ней поступил и готов заглаживать вину всю оставшуюся жизнь. Расскажи ей, в каком я положении. По ее ответу ты поймешь, сможет ли она меня простить.
Милая Сонечка, Европа прекрасна, элегантна, свободна, но я не вижу ее красот, слезы застят мне глаза. Я не могу рассмотреть ни Елисейских Полей, ни площади Согласия, ни Лувра, ни Монпарнаса. Вокруг меня только мрак и печаль. Я думал, что знаю французский, но, наверно, я все забыл, а может, никогда его и не знал. Поляки, которые здесь живут, ненавидят евреев, а у евреев одно достоинство: благотворительная столовая, куда я хожу обедать, чтобы не помереть с голоду. Это столовая Израильского альянса[82]. Да, твой брат стал попрошайкой. Что за типы здесь встречаются, просто невозможно описать. Никогда бы не подумал, что на свете есть такие уроды. Конечно, тут есть и другие люди, но у меня не хватает смелости, чтобы попытаться с ними сблизиться.
Впрочем, моя дорогая, получается слишком много желчи для одного письма. Целую тысячу раз. Если ты не сможешь ничего для меня сделать, хотя бы напиши. Твой ответ уже будет большим утешением.
Твой несчастный брат Александр
3
Милый мой, дорогой, любимый брат Александр!
Помнишь, что я сказала тебе тогда, утром, у Клары? Что бы ни случилось, я всегда буду тебя любить. Тогда я сама не поняла смысла своих слов, но, видимо, у меня было предчувствие. Я безумно любила тебя всегда, с самого детства. Может, грех так говорить, но я люблю тебя больше, чем папу с мамой, даже не знаю почему. Наверное, потому, что ты такой горячий, можно сказать, такой дикий. Помню, иногда ты даже бил меня (как давно это было!), а я все тебе прощала. Но оставим сантименты!
Отвечаю не сразу, потому что, как только получила твое письмо, стала думать, что делать. Но, сколько ни ломала голову, так и не придумала, где найти хотя бы сто пятьдесят копеек, не то что рублей. У меня у самой произошла трагедия, но об этом лучше промолчу, тебе и своих бед хватает. Скажу только, что Миреле все еще очень плохо себя чувствует, лежит в больнице, и ходят слухи, что в ее болезни виноват ее лучший друг. Страшно подумать, что такое возможно. Он, конечно, все отрицал, но при этом посчитал за лучшее скрыться. Как я сама смогла этого избежать, для меня загадка. Ты атеист, а я всегда верила в Бога, и, может быть, это меня и спасло. Я разочаровалась, страшно разочаровалась, но не во всем человечестве, а только в отдельных людях. И до сих пор верю, что настанет утро и опять засияет солнце. Без этой веры я бы не могла жить, не могла дышать.
Я устроилась в галантерейный магазин. Да, я стою за прилавком и продаю воротнички, носки и запонки. Работа тяжелая, приходится очень рано вставать, потому что я должна открывать магазин. Закрывается он в семь вечера, но я остаюсь дольше, ведь еще надо все там привести в порядок. Пока поужинаю и вернусь домой (дом — одно название!), уже одиннадцать. Падаю в кровать и засыпаю как убитая.
Это просто чудо, что твое письмо пришло в пятницу, потому что в субботу магазин не работает. Расскажу тебе все по порядку. В субботу утром я пошла к Сабине. Кубусь очень милый, но Сабина — злая как черт. Сначала вообще не хотела меня впускать. Вылила на меня всю свою злобу, потом состроила саркастическую мину и стала меня высмеивать. Она хочет только одного, если не врет: чтобы ты прислал ей разводное письмо по еврейскому закону. По крайней мере, она так говорит. И ее мать, само собой, подливает масла в огонь.
А дальше было очень смешно. Представь себе, вышла от Сабины, иду Краковским предместьем, и вдруг кто-то меня окликает. Смотрю — какая-то дама в трауре. Я даже немножко напугалась. И как ты думаешь, кто это был? Клара собственной персоной! Я хотела убежать, но она схватила меня за руку с такой силой, что до сих пор локоть болит. Оказывается, у нее умер отец. Я сразу сказала, что не хочу иметь с ней дела, но она стала уговаривать меня куда-нибудь зайти, расплакалась посреди улицы, и я испугалась, что сейчас начнется скандал. Мы пошли в кафе, и там она битых два часа рыдала и говорила без остановки. Хорошо еще, что посетителей не было. Я и сама расплакалась. В наших чашках слез стало больше, чем кофе. В общем, что я могу тебе сказать? Я знаю все ее недостатки, но она не такая бессердечная, как Сабина. Бывает, у вульгарных людей тоже есть душа. Не могу передать все, что она рассказала, но суть в том, что она сожалеет о своих поступках. Тот торговец мехами разыскал ее в Варшаве, но она указала ему на дверь. А слышал бы ты, с какой нежностью она говорила о тебе! Конечно, это смешно, но она говорила, что тоскует по тебе и что готова твои ноги мыть и воду пить (ее слова). Хотела, чтобы я дала ей твой адрес, но я категорически отказалась. Она готова выслать тебе денег, но я знаю, как это тебя унизит. Вместо этого я экспресс-почтой переслала твое письмо родителям и сегодня (в четверг) получила телеграмму, что они отправили тебе деньги переводом. Прости, что я им сообщила, но не могла же я оставить тебя в Париже умирать.
Да, забыла сказать, что сын Клары, Саша, бросил гимназию и перенял дело деда. Клара рассказывает какие-то чудеса: дескать, он прекрасный подрядчик, очень быстро делает карьеру и скоро станет миллионером. А Фелюша вместе с Луизой вернулась в Варшаву.
Александр, еще я хочу тебе сказать, что мне нечего делать в Польше. Вернуться домой я тоже не могу. Боюсь, не заболеть бы, как Миреле. Здесь таких больных очень много, чуть ли не все… Ты сам понимаешь, что моя работа мне не нравится. Я устала от разочарований. Теперь у меня одно желание: уехать в Америку. Это свободная страна. На дорогу как-нибудь наскребу, но я не хочу ехать одна. Александр, дождись меня, я приеду к тебе. Ты собирался туда эмигрировать, и будет лучше, если мы поедем вместе. Ответь как можно скорее.
Крепко обнимаю и целую тебя, твоя сестра Соня
Р. S. Напиши сразу же, каждый день дорог!
Дорогой Александр!
Я только вчера отправила тебе письмо, а сегодня пишу снова. Клара пришла ко мне в магазин и стала умолять и требовать, чтобы я дала ей твой адрес. Просто не давала мне работать. Эта женщина совершенно буйная. Я испугалась, что старик (так мы хозяина называем) меня уволит. Адреса я ей не дала, но пообещала, что перешлю тебе ее письмо, что и делаю. Видно, она и правда тебя любит, но, ей-богу, не понимаю я такой любви. Все-таки я провинциалка, «куневская барышня», как ты когда-то меня называл… Как бы то ни было, ответь быстрее. Ты получил деньги? Хватит ли их тебе?
Целую,
Соня
Р. S. Если наша переписка прервется, знай, что я больна… Однако я все еще надеюсь на лучшее.
4
Письмо Клары Ципкину.
Мой дорогой Александр!
Пишу тебе и не могу сдержать слез. Может, они послужат доказательством, что я говорю правду. За короткое время я потеряла двух самых близких людей: отца и тебя. Я действительно не знаю, за что Бог так меня наказал. Недавно я несколько часов поговорила с твоей сестрой и по ее словам поняла, что ты считаешь себя правым и всю вину перекладываешь на меня. Но Бог знает, что это не так. Едва мы выехали из Варшавы, ты так переменился, словно в тебя вселился какой-то бес. Я была счастлива, что после стольких испытаний мы наконец-то вместе, но ты сидел в вагоне молчаливый и мрачный и почти не отвечал, когда я к тебе обращалась. Я подумала, что у тебя такое настроение, и решила оставить тебя в покое (ведь у меня тоже есть немножко гордости), но это «настроение» затянулось на всю дорогу. Боюсь, ты забыл, как ты себя вел, или же притворяешься, что забыл. Не хочу опять с тобой ругаться, но тогда ты был готов испепелить меня взглядом. Поджал свои тонкие губы и сидел, от тебя ни слова было не добиться. Смотрел на меня, как на врага. Понимаю, тебе нелегко было оставить семью, но ведь я тоже бросила детей, а еще раньше развелась ради тебя с богатым мужем. Больше ни для кого я не приносила таких жертв, и чем ты мне отплатил? Презрением и ненавистью. Когда я разговорилась с дамой в желтой шляпе, ты начал вставлять такие замечания, что я чуть не сгорела от стыда. Ты даже не посчитал нужным поднять мою сумку, когда я ее уронила, будто хотел продемонстрировать всем пассажирам свое равнодушие. Мне пришлось выйти в коридор, чтобы там поплакать. И это в первую ночь нашего долгожданного путешествия, нашего «медового месяца»! В Берлине ты каждый день куда-то уходил, до вечера оставляя меня в гостинице одну. Куда ты ходил, я так и не узнала, потому что ты не отвечал, когда я спрашивала. Никогда не пойму, как человек может так перемениться. У меня есть только одно объяснение: это моя злая судьба, которая преследует меня, сколько себя помню. Так было в пансионе, в гимназии, с Гришей и с другими. Все ненавидят меня, будто я тиран, сатрап, который мучает всех подряд, хотя я желаю всем только добра. Знаю, что тебе не понравились мои костюм и шляпа, но почему ты не пошел со мной к портному, как я тебя просила? Ты даже не захотел глянуть в журнал. Но потом, когда я потратила столько денег и сил, ты посмотрел и сказал: «Вульгарно!» Ты вынес смертный приговор и моему туалету, и мне самой. Что там было вульгарно? Шелк, бархат и страусовые перья повсюду в моде. Все осыпали меня комплиментами, дама, которая ехала на горячие источники, спросила адрес портного, и уверяю тебя, она весьма благородная, ее муж играет на бирже, и они живут на Маршалковской. Не могу понять, почему ты был так груб и жесток. Я не раз попыталась с тобой поговорить, разобраться, что происходит, но ты прекрасно умеешь игнорировать близкого человека, у тебя есть для этого свои «благородные» способы. Ты буквально не давал мне рта раскрыть. Что бы я ни сказала, ты всегда цеплялся к словам и смеялся надо мной. Ведь это из-за тебя все ночи в Берлине мы провели отдельно, вместо того чтобы быть вместе каждую минуту, каждую секунду. Ты сам знаешь, что это правда, а если я вру, то пусть я не доживу до свадьбы моего сына. Да, я клянусь, будто рыночная торговка, как ты выражаешься, но поверь, у рыночных торговок зачастую больше души, чем у таких, как ты. Ты срывал на мне свое плохое настроение, зная, что я завишу от тебя и стерплю и не такое. Твои издевательства над моим немецким тоже были отвратительны. А как еще я должна была говорить с немцами, если не по-немецки? Там все знали, что мы из России, и даже удивлялись, что я так хорошо говорю на этом языке. В Берлине я попросила тебя хоть раз сходить со мной за покупками, но ты отказал, и мне пришлось ходить по незнакомому городу одной. И хотя я делала хорошую мину при плохой игре, на сердце у меня было очень горько. Если бы ты смог его лизнуть, ты бы отравился этой горечью.
Теперь об этом старике, Миркине, из-за которого ты выстроил целую башню всяких обвинений, одно нелепее другого. Его единственный грех заключается в том, что он веселый и дружелюбный человек. По возрасту он годится мне в отцы, и ему хватило ума и жизненного опыта, чтобы понять, что между нами происходит, тем более что ты сам демонстрировал свою неприязнь ко мне. С кем еще я могла поговорить, если ты все время злился и молчал, как капризный ребенок? Мне надоело сидеть одной, и я надеялась, что ты не будешь против, если пожилой человек, да еще и калека, проявит ко мне отцовские чувства, немного позаботится обо мне и покажет мне город, который он прекрасно знает. Даже собака скучает в одиночестве. Но ты, кажется, только искал повода для ссоры и сразу стал изображать ревность, хотя надо быть сумасшедшим, чтобы заподозрить меня в таких отношениях. Неужели я бросила детей ради старика, который одной ногой стоит в могиле? Где был твой разум, где логика? Нет, ты прекрасно понимал, что я ни в чем не виновата, но тебе нужен был повод, как антисемитам, которые подкидывают евреям мертвого ребенка и говорят, что те зарезали его, чтобы испечь на его крови мацу. Теперь о Монте-Карло. Это была твоя, а не моя идея. Я хотела ехать из Берлина прямо в Париж, но вдруг ты стал с Миркиным запанибрата, причем на какой-то неестественный лад. Я-то заранее знала, что Монте-Карло до добра не доведет, но ты потащил меня туда, рассчитывая, что сможешь там от меня избавиться. Ты заманил меня в ловушку, но, сколько я об этом ни размышляла, не могу взять в толк, зачем. Фактически ты сам отдал меня в руки старому ловеласу Миркину. Ты шутил с ним, и я не раз замечала, что ты делаешь все возможное, чтобы скомпрометировать меня и выставить в ложном свете. То ли ты делал это просто так, то ли у тебя был заранее приготовленный план. Если ты все рассчитал загодя, это самый низкий поступок, на который только способен человек. Я устала, мне было тоскливо и одиноко, и ты этим воспользовался. Это была какая-то дьявольская игра, цивилизованный европеец никогда так не поступит. Даже если это получилось инстинктивно, все равно это довольно мерзко, поскольку показывает твою далеко не благородную сущность. Богом клянусь, ты сам заставил меня играть в рулетку. Наверно, надеялся, что я проиграюсь и покончу с собой. Господи, и это ты называешь любовью?! Злейший враг не загнал бы меня в такую западню. Ты хотел моей смерти, это чистая правда, и я даже стала опасаться, что ты меня отравишь или задушишь. Я до сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю, сколько жестокости было тогда в твоих глазах. И вот я не выдержала и обо всем рассказала Миркину. Если бы рядом со мной оказался не он, а холодный камень, я рассказала бы камню, потому что у меня не было сил молчать.
Да, он влюбился в меня и сделал мне предложение. Он готов был жениться на мне сразу, вернее, как только добьется развода у жены, с которой он и так давно не живет. Разве я виновата, что пока еще могу кому-нибудь понравиться, особенно человеку, который скитается по свету и не знает, что такое тепло домашнего очага? Он золотые горы мне обещал. Поверь, он хоть и стар, но пользуется у женщин немалым успехом. Я своими глазами видела, как молодые красотки вешались ему на шею. Он сказочно богат и при этом умен. Но, несмотря на все его посулы, я ни минуты не воспринимала его всерьез. Я сразу ясно дала ему понять, что люблю только тебя и никто другой мне не нужен. Он очень огорчился и сказал, что наша с тобой любовь не взаимна и что мне нечего ждать от тебя, кроме презрения и насмешек. Он хотел подарить мне жемчужное ожерелье за двадцать пять тысяч рублей. Я сама была у ювелира, который его оценил. Но я только посмеялась над таким рыцарским поведением. И все это произошло потому, что ты где-то спрятался и меня бросил. Между прочим, этот Миркин меня не забыл. Он нашел меня в Варшаве, и я еле от него отделалась. Он хочет отписать мне целое состояние, и, поверь, хотя он стар и некрасив, он гораздо благороднее, чем ты. Если бы я могла его полюбить, я была бы самой счастливой женщиной на свете, но, к сожалению, я из другого теста. Могу тебе поклясться, что он до сих пор пальцем ко мне не прикоснулся, но мне все равно, поверишь ты или нет. Мне уже не важно, после этой злосчастной поездки я решила, что хватит бороться с судьбой. Вся моя жизнь — одно сплошное поражение, цепь ошибок и неудач. Смерть отца напомнила мне, что я тоже не вечна. Я надела траур и решила, что не сниму его до конца своих дней. Кроме того, я не совсем здорова и чувствую, что мне, как говорится, недолго осталось.
Твоя сестра ни за что не согласилась дать мне твой адрес, но пообещала переслать тебе это письмо. И на том спасибо. Хочу добавить еще только одно: если ты признаешь свои недостатки и захочешь вернуться ко мне, я всегда приму тебя с распростертыми объятиями. Твоя Фелюша — чудесный ребенок. Саша после папиной смерти взял на себя все его дела, и я уже вижу, что у него жизнь сложится куда лучше, чем у меня. Он умный и за последнее время так развился и духовно, и физически, что я его просто не узнаю. Фактически он моя единственная радость.
Ответь мне, пока не поздно!
Твоя Клара
5
Ответ Ципкина.
Дорогая Клара!
Я твердо решил больше никогда тебе не писать, но не могу удержаться, чтобы не сказать несколько слов. По твоему письму видно, что ты совершенно искренна, но я убежден, что искренность прекрасно сочетается с фальшью, искренним может быть даже преступник. Твое письмо доказывает, что ты понятия не имеешь, кто ты и на что ты способна. Дело в том, что каждый, даже вор или убийца, считает, что он прав. Объясню, в каком свете я тебя вижу. Возможно, я ошибаюсь, но я привык доверять своим глазам и мозгам. Тебе с самого начала захотелось считать себя богатой дамой, а меня — нищим, которого ты милостиво взяла на содержание. Так ты относилась ко мне с того момента, когда я к тебе пришел, это было совершенно очевидно, и я никогда не поверю, что ты сама этого не замечала. Я сразу стал при тебе кем-то вроде слуги, мальчика на побегушках. Только очень грубый, невоспитанный человек способен так явно, открыто унижать другого. Ты утверждаешь, я что-то демонстрировал. Кто бы говорил. Да ты просто кричала: «Смотрите, у меня есть деньги, а у него — нет!» О твоем платье скажу только, что оно было таким вульгарным, словно ты сошла с карикатуры. Когда я увидел тебя на вокзале, меня чуть не вытошнило от отвращения. Шляпа размером с овцу, а на ней целый сноп перьев. Украшения и вышивка на твоем костюме — образец безвкусия, так ты еще вылила на себя столько дрянных духов, что в носу щипало. Над тобой же все смеялись. Неужели ты настолько слепа, что этого не видела? Поверить не могу. Но твое отсутствие вкуса — это еще полбеды. Только мы сели в вагон, ты сразу начала флиртовать со всеми мужчинами подряд, а они перемигивались и отпускали шуточки в твой адрес. Можно было подумать, что ты пьяна. Женщины смотрели на тебя (и на меня) с презрением. Я боялся, что кондуктор отправит нас в третий класс или вообще высадит на ближайшей станции. В Берлине ты оскорбила горничную, официанта и даже гостиничного клерка. Если мы не муж и жена и у нас в паспортах разные фамилии, зачем эта болтовня о медовом месяце? Зачем рассказывать всем подряд, что ты оставила в Варшаве детей? Зачем изливать душу первому встречному идиоту? Ты делала из себя посмешище, и я даже начал подозревать, что ты тронулась умом. Во всяком случае, ты была очень близка к истерии. То хохотала, как шансонетка из дешевого ресторана, то бормотала что-то бессвязное, как будто тебя только что выпустили из сумасшедшего дома, прости за грубое слово. К сожалению, все было именно так. В Берлине на тебя напала мания покупать все подряд. Ты потратила семьсот марок на тряпки и еще какое-то барахло, которое мы даже не могли взять с собой. Совершенно лишние расходы, тем более что пришлось покупать чемоданы и доплачивать за багаж. Ты до того довела гостиничную прислугу, что она стала плевать тебе вслед, а когда мы появлялись в холле, там становилось тихо, будто мы — два дикаря из Африки. В номере ты каждую минуту звонила в звонок, а когда я говорил, что ты ведешь себя неприлично, ты отвечала площадной бранью, как проститутка, или даже драться лезла. Понимаю, у тебя были расшатаны нервы, но я тоже был совсем измотан, а твой показной кураж просто приводил меня в отчаяние.
Все, что ты пишешь о Миркине, — это ложь. Я не ревную, и если вы хотите пожениться, желаю счастья вам обоим. Но вела ты себя, как последняя шлюха. Ты пишешь, что он к тебе пальцем не прикоснулся, но я-то помню, как он тебя лапал. Поверь, я не страдаю галлюцинациями. В Монте-Карло ты совсем с цепи сорвалась. Один раз выиграв, ты решила, что сможешь сорвать банк. Миркин стал для тебя настолько своим, что заявлялся к тебе в шлафроке и домашних туфлях. Ты не только доверяла ему интимнейшие подробности, но еще и проклинала меня на чем свет стоит перед ним и его секретарем или прихлебателем. Или скажешь, что я выдумываю? Днем ты ходила с ним на прогулку, ночью, после казино, вы втроем до рассвета играли в карты. А как ты там пила! И неправда, что я показывал тебе свою ненависть или над тобой смеялся. Я слишком дорого заплатил, чтобы не обращать на это внимания, и я был потрясен до глубины души. Уже несколько недель я один, и ты никогда не сможешь себе представить, как мне больно. У меня было достаточно времени подумать, но я до сих пор не понял, что с тобой случилось и почему ты разбила все наши мечты. Ты же просто растоптала их, ты всё смешала с грязью. Когда ты нагулялась, а твой Дон Кихот со своим Санчо Пансой ушли к другой Дульсинее, ты возвратилась в Варшаву. Как ты сама говоришь, ты встретилась там с Миркиным, твой Саша делает карьеру, а я остался в чужом городе буквально без куска хлеба и без крыши над головой. Сам удивляюсь, как я пережил такие испытания и не покончил с собой. Таковы факты. Из-за тебя я лишился всего. Но я не в претензии. Ты такая, как есть, и я сам виноват, что плохо разбираюсь в людях. Об одном тебя прошу: оставь в покое меня и Соню. У нас была не любовь, а животная страсть, и такие отношения раньше или позже неизбежно заканчиваются похмельем. У нас все кончилось слишком быстро. Не буду отрицать, меня все еще влечет к тебе, но я знаю, что наша новая встреча привела бы к еще большему разочарованию. Подозреваю, что в душе ты ненавидишь мужчин, может быть, именно потому, что их любишь… Впрочем, хватит. Прости за все, поцелуй Фелюшу. Я, наверно, скоро переберусь в Америку и там, как говорится, начну с чистого листа, хоть я и потерял всякий вкус к жизни.
Александр