1
Маршиновские хасиды, те, что жили в Варшаве, давно поговаривали, что пора бы реб Йойхенену приехать в их город. Все великие ребе, гурский, александровский, коцкий, иногда приезжают в Варшаву. Правда, это хасиды должны ездить к ребе, а не наоборот, но если праведник собирается в Варшаву — это другое дело. Сотни евреев встречают его на вокзале, он останавливается у какого-нибудь богача, его приезд — это, можно сказать, праздник, а заодно и хороший укол образованным. И ведь дядя реб Йойхенена реб Шимен уже не раз приезжал, старается перетянуть на свою сторону тех, кто побогаче. Сейчас не то время, когда хасиды пешком приходили в Маршинов. Нужно противостоять разбушевавшейся Гаскале[25], держаться друг за друга. При этом к гурскому ребе стягивается все больше народу, он уже породнился со всеми богачами и даже занимается торговлей. Если другие ребе будут и дальше жить по старинке, Гур скоро захватит все. Вот маршиновские хасиды и пытались завлечь своего ребе в Варшаву. Но реб Йойхенен не поддавался. Что ему там делать? Зачем отвлекаться от Торы? Он никогда не был в большом городе, но его и не тянуло. Ребе знал, что в Варшаве полно просвещенцев, а коли так, зачем идти по пути злодеев и сидеть в собрании насмешников? В Варшаву надо ехать поездом, а реб Йойхенен не любил поездов. В Маршинове были слышны гудки далеких паровозов и шипение пара, ветер доносил до местечка едкий, вонючий дым. Ребе до сих пор не мог избавиться от подозрения, что машины приводит в движение колдовство или нечистая сила. Ну, пусть не колдовство, но все же чувствуется в них злое начало. К чему эта спешка? Зачем пытаться подчинить себе силы, которые не принадлежат человеку? Реб Йойхенен слышал о воздушном шаре, об увеличительных стеклах и телескопах, через которые видно, что происходит на Луне, о холодном огне под названием электричество. Но ведь подобные фокусы уже были. Было поколение, которое пыталось построить башню до неба, а сегодняшнее поколение пытается участвовать в сотворении мира. У тех перемешались языки, у теперешних перемешались мозги. Знания приводят к безверию. Во всем, что происходит, надо видеть величие Всевышнего, а человек думает, что может всего добиться своим умом, отбрасывает веру и начинает поклоняться сам себе, как фараон, царь египетский. Все эти поезда, газеты, воздушные шары и театры нужны лишь для того, чтобы гневить Господа и доказывать, что мир развивается по законам природы. Все это создано для грешников, а не для праведников.
А если так, зачем искать на свою голову приключений? Реб Йойхенен прекрасно знал, что такое поездка в Варшаву. Евреи бросят торговлю, чтобы его встретить и воздать ему неподобающие почести. Он остановится у какого-нибудь богача, будет есть его хлеб и спать в его кровати, пока жена и дети хозяина не начнут проявлять недовольство. Реб Йойхенен слышал, что творится, когда в Варшаву приезжает гурский. Сразу собирается столько хасидов, что по улице не пройти. Солдаты разгоняют толпу, бьют евреев. Хасиды рвутся в дом, где он останавливается, а прислуга их не пускает. Это унижение для бедняков и святотатство, да еще на глазах у христиан. Нет, не хотелось реб Йойхенену ехать в большой город. Варшавские хасиды приглашали на свадьбу, обрезание, праздник или выкуп первенца, а реб Йойхенен отказывался выполнить заповедь. Он придерживался правила: сиди и ничего не делай — так лучше.
Но в конце концов у него не осталось выбора. Его сын Цудекл оказался очень способным к учению. У парня был настолько острый ум, что иногда родителям даже становилось страшно. В восемь лет Цудекл уже сам изучал Талмуд, в одиннадцать знал «Пней Иешуа»[26], «Циюн ленефеш хая»[27] и комментарии Магарама Шифа[28]. Цудекл сам, не посоветовавшись с отцом, начал вести переписку с величайшими раввинами, и они отвечали ему как равному. Его называли книжником, мудрецом и гордостью Израиля. Но способности Цудекла проявлялись и в другом. Среди книг он отыскал древнееврейскую грамматику и проштудировал ее за одну ночь. Достиг он успехов и в математике. За одну минуту Цудекл мог сделать такой расчет, на который опытному бухгалтеру понадобилось бы не меньше часа. Один молодой хасид показал ему, как ходят шахматные фигуры, и вскоре Цудекл стал обыгрывать лучших шахматистов Маршинова. Ребе прятал от сына философские сочинения, но тот находил другие книги. Он все схватывал на лету. Цудекл даже попросил отца заниматься с ним каббалой. Реб Йойхенен встревожился не на шутку. Он знал, что светские науки до добра не доводят, и потом, чем более велик человек, тем более велико в нем злое начало. Осталось одно: женить сына, и как можно скорее. Парню уже идет пятнадцатый год. Реб Йойхенен опасался, как бы не оказалось слишком поздно. Надо было поступить, как делали в старину: найти сыну невесту, когда ему было одиннадцать лет.
И тут Цудеклу как раз нашли невесту. В Варшаве жил старый маршиновский хасид, реб Исруэл Вальден, виноторговец и автор нескольких религиозных сочинений. Его сын, реб Ешайя Вальден, вел оптовую торговлю импортным вином и ликерами, а также лососем, сардинами и икрой. У него покупала вся шляхта. Сам реб Ешайя никогда не пробовал своих деликатесов, хотя все они были кошерные. Его сыновья и зятья постоянно ездили в Маршинов. У него было две незамужние дочери. Старшей, Дишке, было семнадцать, младшая, Ханеле, была ровесницей Цудекла. Многие хасиды в Варшаве отдавали девочек в школу, но реб Ешайя нанял для дочек учителя и учительницу, которые приходили к нему домой.
Варшавский сват, реб Лейзер Кутнер, предложил для Цудекла Дишку. Реб Ешайя согласился сразу, реб Исруэл тоже был не против. Но Ципеле считала, что Цудекл — еще ребенок, и не хотела, чтобы невестка была старше сына. Однако, во-первых, Дишка была невысокая, а Цудекл, чтоб не сглазить, был рослый, крепкий парень. Во-вторых, пока это только помолвка, а когда дойдет до свадьбы, разница в возрасте будет и вовсе не видна. Все бы хорошо, но колебалась и бабка жениха Иска-Темерл. Она не доверяла Ципеле и хотела сама посмотреть на невесту. Когда-нибудь Цудекл станет ребе, и его жена должна выглядеть прилично, а то сейчас такое время, что людям только дай повод сказать о праведнике дурное. А реб Йойхенен без одобрения матери и шагу ступить не мог. В общем, сват и реб Ешайя Вальден предложили, чтобы ребе, его жена, его мать и сам жених приехали в Варшаву. Реб Ешайя давно хотел пригласить ребе к себе. А теперь иначе и быть не могло, невеста к жениху не ездит. Хоть реб Йойхенену и не хотелось отправляться в большой город, ради сына все же придется, да и спорить с матерью он не мог. Видно, так предначертано свыше. Если Небеса решили послать человеку испытание, никуда не денешься.
2
Цудекл расхаживал по саду. Молодой человек был похож и на отца, и на мать. От Ципеле он унаследовал черные глаза, высокий рост и крепкое сложение, он был гораздо сильнее, чем отец и дед в его годы. У него был прекрасный аппетит, это был здоровый и веселый парень. А от отца ему достались прекрасная голова и привычка во всем доходить до самой сути. Цудекл был одет в репсовый кафтан, на ногах чулки и туфли, на голове бархатная шляпа. Он не переставая крутил кисть пояса, наматывая ее на указательный палец правой руки. Тонкие губы улыбались, черные глаза горели, длинные вьющиеся пейсы раскачивались в такт шагам. Цудекл считал в уме, извлекал квадратные и кубические корни из огромных чисел. Он сам выводил алгебраические формулы. Вместо иксов и игреков он использовал еврейские буквы: алеф, бейс, шин. Цудекл остановился под деревом и негромко сказал нараспев:
— Пусть у Рувена есть пол-алефа, а у Шимена алеф помножить на алеф… Если алеф помножить на алеф равняется шин, то…
В Маршинове почти не водилось светских книг, но Цудекл изучал сочинения Рамбама[29], «Цофнас панеях»[30] и «Сейфер габрис»[31]. Он собирал знания по крупицам и, как истинный мудрец, делал собственные выводы. Цудекл знал о теории Коперника, что Земля вращается вокруг Солнца, и о законе всемирного тяготения Ньютона, он разобрался, как устроены паровой котел, телескоп и микроскоп. Один из маршиновских просвещенцев подсунул ему книгу Слонимского о телеграфе, и Цудекл сразу понял, как электрический ток передает по проводам человеческую речь. В отхожем месте Цудекл случайно нашел номер «Гацфиро»[32] и прочитал о кислороде, азоте, водороде и других элементах, из которых состоит материя. Он и сам ставил опыты. Цудекл выкачивал воздух из сосуда, раздобыл магнит и компас. Для него было величайшим наслаждением обточить напильником какую-нибудь железку, а потом наблюдать, как стружки собираются вокруг северного и южного полюсов магнита, или намагнитить гвоздь, чтобы тот сам начал притягивать. Цудекл получал электричество с помощью шелка и кусочка янтаря. В маминой комнате висела люстра из треугольных стеклышек, которые сверкали всеми цветами радуги, и Цудекл прочитал в «Сейфер габрис», что это призмы, преломляющие свет…
На свете множество вопросов, но и множество ответов. Отец предупреждал, что такой интерес к природе может привести к безверию. Но почему же? Ведь кто-то должен был все это создать. У всего должна быть первопричина. Хотя, с другой стороны, кто создал Бога? Всевышний был всегда…
Лавочники, снабжавшие двор продовольствием, заворачивали товар в бумагу, на которой было что-то написано по-русски, по-польски или по-немецки. Цудекл собирал обертки. Он не знал чужих языков, но к любой загадке существует ключ. Польские слова Цудекл спрашивал у матери. Немецкий язык похож на идиш. У дяди Шимена были учебники русского языка, написанные на древнееврейском, он оставил их в Маршинове, и Цудекл разобрался, что такое имя существительное, имя прилагательное, глагол. Только длинные русские слова было тяжело запоминать, еще тяжелее, чем арамейские. Да, по клочкам бумаги, в которые заворачивали селедку, свечи и мыло, Цудекл изучал языки. На одной бумажке — стихотворение, на другой — рассказ или научная статья без начала и конца. В больших городах, Париже, Лондоне, Берлине, люди влюбляются, танцуют на балах, занимаются наукой, делают открытия. Цудекл не мог понять лишь одного: откуда берутся природные силы? Почему магнит притягивает железо? Почему большее тело притягивает меньшее? Почему есть положительный и отрицательный заряд и разноименные притягиваются, а одноименные отталкиваются? Сколько Цудекл ни бился, он нигде не мог найти ответа на этот вопрос.
Когда отец отказался заниматься с ним каббалой, Цудекл сам засел за каббалистические книги: «Шефа тал», «Шаарей ойреях» и даже «Эц хаим» с пожелтевшими страницами в деревянном переплете. Каббала ответила на множество вопросов. Мир не возник из ничего, он часть Божественного света. Всевышний ограничил Себя, поэтому и появились нечистые оболочки. Но все же, откуда каббалистам знать, что происходит на небесах? Возможно, на них снисходил Святой Дух, но если так, почему учение Ари отличается от учения рабби Мойше Кордоверо?[33]
В голову стали приходить грешные мысли. Что все живое совокупляется, Цудекл знал уже давно, ведь он с девяти лет изучал «Ксубойс»[34]. Да он и сам не раз видел, как петух взлетает на курицу, а кобель забирается на суку. Однажды видел, как прямо в луже кабан взгромоздился на свинью, а мальчишки кидались в них камнями. Совокупляются даже мухи, хотя непонятно, как они сами различают, кто у них самец, а кто самка. До поры до времени такие вещи не занимали Цудекла, но вдруг против воли он стал о них думать. Цудекл начал присматриваться к служанке Кайле, заметил, что у матери есть грудь. Понял, почему мужское и женское белье не одинаковое. Грешные мысли не давали покоя: ему хотелось спрятаться в микве, чтобы посмотреть, как женщины совершают омовение. Цудекл отдавал себе отчет, что подобные желания ведут прямо в ад. Но если это грех, почему Всевышний создал человека таким? Ему стало страшно. Значит, и родители это делали? Отец и мама? Это же конец света! И отца считают праведником? Хотелось и плакать, и плеваться…
Однажды ночью произошло то, от чего так предостерегают святые книги. Во сне Цудеклу явилась Лилит. Дьяволица выглядела очень похожей на мать, она была совершенно голой, с распущенными волосами. На утро Цудекл не мог смотреть маме в глаза. Ему принесли завтрак, но он решил поститься. Он заперся в комнате и принялся читать псалмы. Цудекл боялся не только наказания в аду, ему было страшно, что он может сойти с ума. Когда он читал псалмы, кто-то постучался в дверь. Это была Ципеле.
— Мама, что?
— С чего это ты за псалмы взялся? Сынок, тебе невесту нашли.
Цудекл вспыхнул и тут же побледнел.
— Ты шутишь?
— Какие шутки? Из Варшавы, из богатой семьи. Так что скоро к ним поедем.
Цудекл и смутился, и обрадовался. Он давно мечтал прокатиться на поезде. Ему так этого хотелось, что поезда снились ему по ночам. Воображение нарисовало девушку в нарядном платье, с волосами, заплетенными в косы, похожую на маму, но моложе и красивее одетую.
— Ну, что скажешь? — спросила Ципеле.
— Я же молод еще.
— Верно. Но твой отец, дай ему Бог здоровья, боится, как бы тебе не пропасть…
«Знал бы он, что я уже пропал! — пронеслось у Цудекла в мозгу. — Все мерзости давно знаю. Даже как любовью занимаются…»
Мать улыбнулась.
— Спустись вниз, поешь. Набирайся сил по варшавским мостовым ходить.
3
В Варшаве был переполох: приезжает ребе! Реб Йойхенена готовились встречать не только маршиновские, но и другие хасиды. Ребе сидел в вагоне, с ним ехали мать, жена, служанка Кайла, сын Цудекл, старосты Мендл и Авигдер-Майер и еще несколько хасидов. Хасиды прихватили с собой несколько бутылочек водки и воду, чтобы омывать руки, потому что в поезде воды взять негде. Без конца благословляли Всевышнего, поев, попив или справив естественные надобности. Ребе взял с собой «Тикуней Зогар»[35] как оберег, ведь в поезде нет мезуз[36]. В одной руке реб Йойхенен держал святую книгу, другой сжимал край сиденья. Паровоз ревел, как дикий зверь, вагон качался, и казалось, он вот-вот сойдет с рельсов. Дорога будто сама бежала навстречу, за окном летели поля, леса и реки, но ребе зажмурил глаза. Он боялся и за тело, и за душу. Сквозь перестук колес он ясно слышал стон: «Ой-вей, ой-вей!» Может, это стонет чья-то грешная душа, истязаемая демонами? Вошел кондуктор, что-то сказал по-польски или по-русски, оторвал корешки билетов. Хотя был день, он держал в руке фонарь. Этим фонарем кондуктор посветил под скамьи и накричал на хасидов, за то что налили воды на пол. Презрительная мина кондуктора, длинные усы, золотые пуговицы и низкий голос нагнали на реб Йойхенена страху. Кто знает, вдруг на него, не дай Бог, написали какой-нибудь донос, оклеветали, и сейчас его отправят в тюрьму? В голову пришла нелепая мысль: а если он уже похоронен, и кондуктор — это ангел ада? Ребе забормотал покаянную молитву. А тем временем Цудекл объяснял Мендлу, как работает паровоз:
— Все очень просто. У пара есть природное свойство расширяться. И если у него на пути находится какое-нибудь препятствие, он его толкает…
Реб Йойхенену не понравился этот разговор. Всюду, видишь ли, природные свойства. Захотелось спросить: «Ну а откуда взялось это свойство у пара?» Пара. «Стадо овец, у каждой пара ягнят»[37]. Все от Бога, и свойства пара тоже. Реб Йойхенен начал тихо молиться, чтобы Цудекл, сын Ципойры, не попал в трясину безбожия. Неожиданно поезд остановился. Снаружи доносился гул голосов. Мендл открыл дверь, и реб Йойхенен увидел море голов, как на Рошешоно[38] в синагоге. Реб Йойхенен знал, что его будут встречать, но неужели все эти люди ждут его? «Вот она, Варшава, — подумал он. — Сколько же здесь евреев!»
Его то ли сопровождали, то ли несли. Со всех сторон тянулись руки, чтобы поздороваться с ребе. Огромный, толстый солдат в шинели, увешанной какими-то побрякушками, головою возвышаясь над толпой, орал на хасидов и расталкивал их с нечеловеческой силой. Кто-то закричал от боли. «Господи, это все из-за меня, из-за моих грехов», — думал реб Йойхенен. Толпа вынесла его на улицу, его посадили в дрожки. Мендл подложил на сиденье подушку: кто знает, вдруг в нем шерсть и лен[39]. Мама и Ципеле потерялись в давке. Ребе хотел спросить, где они, но не решился: еще, чего доброго, подумают, что он какой-то дурачок… Реб Йойхенен видел высокие дома, дворцы, трубы, из которых поднимался дым до самых облаков. По мосту с ажурными железными перилами переехали широкую реку. На высоком постаменте — идол с мечом в руке, внизу какие-то черти, полулюди-полурыбы, пьют из огромных бокалов. Они напомнили ребе Бала и Астарту. «А где хасиды? — удивился он. — Их прогнали или, может, арестовали, не дай Бог?» Проносились, позвякивая, красные дома — трамваи. Люди спешили, кричали на разные голоса. Ребе чудилось, что он где-нибудь в Риме, Афинах или Карфагене, о которых он читал в агодах. Как тут можно жить? Как не заблудиться? Как соблюдать субботу? Мендл обратился к нему, но ребе не расслышал, из-за шума казалось, что в уши попала вода.
— Молиться надо, — сказал он себе.
Дрожки остановились, и ребе снова увидел толпу хасидов. Прибежали с вокзала или это другие? За что ему такие почести? Он все получит в этом мире и потеряет мир будущий. «Да не наступит на меня нога гордыни…»[40], — шептал ребе, пока его вели по высокой лестнице. Перед ним распахнули дверь. Хотя ребе и был растерян, он все же не забыл поцеловать мезузу. Хасиды попытались проникнуть за ним следом, но их не впустили, дверь захлопнулась. Из-за нее донеслись недовольные вопли и ругань, кто-то крикнул: «Зараза!»
«Вот так, — подумал ребе. — Я даже не грешник, я злодей…» Его вели по просторным залам. Он заметил мать и Ципеле. Ему поднесли медный таз, кружку и полотенце. Все рвались ему услужить. «Разве можно воздавать такие почести человеку? Неправильно это, нехорошо…» Ребе вспомнил, как Иаков отказался от почестей в Египте, потому что боялся, что ему начнут поклоняться, как идолу.
Ребе хотелось тут же сесть за Тору, но его не оставили в покое. Сразу пошли посетители и посетительницы. Хасиды рвались к нему, колотили в дверь. Когда ребе понадобилось выйти по нужде, пришлось пройти через комнату, полную женщин. Миква вообще оказалась на другой улице. Когда его туда вели, за ним шли, за ним бежали, как, прости Господи, за сумасшедшим. Но реб Йойхенен не сердился на евреев: «Разве они виноваты? Они считают меня праведником, но и праведника нельзя так почитать. Почитать надо только Его, только Всевышнего…»
Едва он остался в комнате один, вошла Иска-Темерл в новой шубе и новом чепце. Реб Йойхенен встал.
— Мама!
— Сиди, Йойхенен, сиди.
— Мама, я домой хочу! — протянул он, как маленький.
Иска-Темерл покачала головой, улыбнулась.
— Что за спешка? Только приехали. Никуда не денется твой Маршинов.
— Плохо мне здесь.
— А чего ты хочешь? Тебя как царя встречают, на руках носить готовы. А враги бесятся от зависти.
«Какие враги, кто мне завидует?» — удивился Йойхенен. До сих пор он никогда не думал, что у него есть враги. Хотел спросить у матери, но решил, что это приведет к злословию. Женщины несдержанны на язык. Да и какая разница?.. Иска-Темерл оперлась рукой на стол, на пальце сверкнул перстень с двумя камнями.
— Йойхенен, я видела девушку.
— Какую девушку?
— Которую хотят выдать за твоего сына.
Реб Йойхенен не ответил.
— Даже не спросишь, понравилась ли она мне?
— Все еврейские девушки — дочери царя.
— И у царя дочери бывают разные, — нашлась Иска-Темерл. — Йойхенен, она мне не понравилась!
— Мама!
— Что, уже нельзя правду говорить? А если и так, за это меня накажут, а не тебя. Как не сказать-то? Свадьба — это тебе не фунт изюму. Девушка выглядит старше восемнадцати и далеко не красавица. Не для Цудекла она!
— Хорошо, мама, хорошо, как ты решишь, так и будет. Но унижать ее…
— Фу-ты ну-ты! А что я такого сказала?
4
В Маршинове ребе уделял Цудеклу больше внимания, но здесь было тяжело уследить за сыном. Цудекл один пошел гулять по большому городу и не заблудился. У него были деньги, и он накупил книжек, которые лучше бы не читать. Ребе был занят молитвой и Торой, к нему приходили раввины и даже праведники. А Цудекл сидел в гостиной и играл с реб Исруэлом Вальденом в шахматы. Вокруг стояли сыновья, дочери, зятья, невестки и просто знакомые реб Ешайи. Реб Йойхенен был застенчивым человеком, а Цудекл, наоборот, словно был создан для общества. Реб Исруэл Вальден вполголоса тянул напев без слов, и Цудекл негромко подпевал. Реб Исруэл теребил кончик седой бороды, а Цудекл поглаживал голый подбородок. Реб Исруэл шутил, и Цудекл отвечал шуткой. Женщинам было весело. Реб Исруэл считался сильным шахматистом, но Цудекл ставил ему один мат за другим. Старик все дольше размышлял над каждым ходом, а Цудекл, едва взглянув на доску, тут же передвигал фигуру. Пока реб Исруэл морщил лоб и раскачивался, словно над комментарием Магаршо[41], Цудекл расспрашивал зрителей. Сколько в Варшаве улиц? Какой высоты самое высокое здание? Почему на балконе ратуши все время крутится какой-то человечек? Откуда взялось название Варшава? А Висла? Оно как-то связано со словом «повисла»? Все отвечали наперебой, даже женщины и девушки, но, услышав ответ, Цудекл тотчас задавал следующий вопрос. Малкеле, жена реб Ешайи Вальдена, полная и румяная, в завитом парике, принесла чай. Старшая невестка, Двойра-Ройза, положила Цудеклу варенья, младшая невестка насыпала ему в чашку сахару. Цудекл всех поблагодарил. Дишка стеснялась подойти к столу, но сестры ее слегка подтолкнули. Цудекл попросил глоток воды, от чая ему только больше хотелось пить. Дишка побежала и принесла стакан воды на подносе. У нее так дрожали руки, что она расплескала чуть ли не половину. Цудекл пристально посмотрел на нее горящими черными глазами.
— Спасибо большое!
— Не за что, — тихо сказала Дишка, и ее круглое, бледное лицо залилось краской.
Дишка Цудеклу не понравилась, она показалась ему слишком толстой. Но здесь была и другая девушка, ее младшая сестра по имени Ханеле. У Ханеле было белое личико, веселые глаза и вьющиеся волосы. Когда она улыбалась, у нее появлялись ямочки на щеках. Она была выше и подвижнее сестры. Ханеле тоже смущалась, но при этом поддразнивала других, и Малкеле уже не раз повторила, что пожалуется отцу. Она напомнила Ханеле, что та как-никак младшая дочь, как говорится, «выскребок». Женщины якобы секретничали, но так, чтобы Цудекл все слышал. Они немножко красовались перед ним, показывали свои знания законов и святого языка. Выбранив Ханеле, Малкеле поцеловала ее в чепчик.
— Сперва Дишку, а потом, даст Бог, и тебя пристроим.
— Мама, ну что ты!
— Гляньте только, как покраснела!
— Ничего я не покраснела!.. — И Ханеле высунула кончик розового язычка.
— А ну, тихо! — прикрикнул реб Исруэл.
— Свекор опять проигрывает?
— С этим парнем шутки плохи, хорошо соображает.
— Тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы! — сплюнула Малкеле.
— Да, тут уже ничего не поделаешь, — протянул реб Исруэл, глядя на доску.
— Еще можно спасти партию, — возразил Цудекл. — Если реб Исруэл хочет, я покажу.
— И как же? Ну, покажи.
Реб Исруэл и Цудекл поменялись местами. Казалось бы, для белых позиция была безнадежной, и Цудекл напряженно думал, накручивая на палец пейсу, но через несколько ходов отыграл-таки ладью. Зрители не смогли сдержать восторга. Женщины смеялись и падали друг дружке в объятья. Реб Исруэл поднял седые брови.
— Тут все против меня! Полон дом врагов. Куда же лучше королем отойти?
— А где тут король? Это? — спросила Ханеле.
— Это ферзь, — объяснил Цудекл.
— Ферзь? А королева где?
— Ферзь — это и есть королева.
— А чем она от короля отличается?
— Король больше, и у него корона.
— У королевы тоже корона.
— Но не в шахматах.
— Долго ты будешь мне мешать, коза? — рассердился реб Исруэл. — Корона-шморона, королева-шморолева. Как же походить-то? С этим парнем лучше не играть.
— Дедушка, можно, я тебя поцелую?
Реб Исруэл строго посмотрел на внучку.
— Потом! Разбаловалась тут!
— Нет, дедушка, сейчас!
— Малкеле, убери ее с глаз моих.
— Один разочек!
— Потом, я сказал!
— Ну пожалуйста.
— Нет.
— Вредный!
И Ханеле, подскочив к деду, принялась целовать его в лоб, щеки и седую бороду. Она чуть не опрокинула доску. Женщины смеялись до слез. Одна фигура упала, Цудекл наклонился и поднял ее с пола. Реб Исруэл встал.
— Не могу я играть, когда так шумно.
— Реб Исруэл сдается?
— А что, есть выбор?
Вошла служанка Кайла.
— Цудекл, тебя бабушка зовет.
— Иду!
Иска-Темерл сидела над книгой, на носу очки, в руке платочек. На столике стояли графинчик вина и поднос с нарезанным бисквитом.
— Бабушка, звала?
— Садись.
— Бабушка, что случилось?
— Цудекл, ты не должен сидеть в гостиной с женщинами.
— Мы с реб Исруэлом в шахматы играли.
— Реб Исруэл у себя дома. Ты сын ребе, у нас полно недоброжелателей, им только дай повод что-нибудь сказать…
— Но я же ничего не сделал.
— Все равно так нельзя. Твой отец — маршиновский ребе… Не перебивай! Хочу у тебя кое-что спросить.
— Что, бабушка?
— Тебя сговаривают с Дишкой, старшей. Что ты об этом думаешь?
— Не знаю.
— Цудекл, твой отец, дай ему Бог здоровья, великий человек, но он немного не от мира сего. Твоя мать еще слишком молода, она ненамного тебя самого старше. Ты у меня умница, чтоб не сглазить. Понравилась тебе Дишка или нет? Говори смело. Я никому не скажу.
— Младшая, кажется, поумнее…
И Цудекл покраснел до ушей. Иска-Темерл кивнула головой.
— Что ж, ты прав. И покрасивее. Не хочу грешить, но Дишка уж очень толстая.
— А сколько лет младшей?
— Ханеле? Твоя ровесница.
Цудекл посмотрел на бабку большими черными глазами.
— Да, бабушка, — сказал он, немного помолчав.
— Ну, сокровище мое, иди-ка позанимайся. Никто тебе плохого не сделает, бабка не позволит…