1
Да, Колю по ночам мучили кошмары. Но и Коля, и его сестра Наташа были прекрасно воспитаны, обучены хорошим манерам, отлично говорили по-русски и по-польски и были аккуратно одеты. У мадам Беликовой были две комнаты и кухня. В квартире подметен каждый уголок. Азриэл принес матери цветы, детям коробку шоколада. Мадам Беликова покраснела, восьмилетняя Наташа сделала реверанс, Коля неловко последовал ее примеру. Служанка Ядзя тут же поставила цветы в воду. Деревенская русоволосая девушка с пухлыми щечками тоже покраснела от радости, что в гости пришел мужчина. Вечер выдался теплый, но в квартире было прохладно, как весной. Легкий ветерок залетал в окно, за которым темнели густые кроны деревьев. Пахло ночной свежестью, улица была зеленой, словно сад. Казалось, еще только канун Пейсаха… Паркет блестел, как зеркало. Каждая вещь находилась на своем месте. Нигде ни пылинки. Азриэл считал, что прогрессивные евреи идеализируют своих христианских соседей, но такой чистоты в еврейском доме ему видеть не приходилось, разве что у самых богатых и совершенно ассимилированных. Он сам никак не мог приучить Шайндл к порядку, хоть какую-то грязь у них в доме всегда можно найти.
Азриэл осмотрел Колю. Он посадил мальчика на табуретку, постучал по коленкам молоточком, послушал сердце и легкие. Физически малыш был совершенно здоров. Мать велела Наташе сыграть для пана доктора на пианино. Прежде чем Ядзя увела брата и сестру в спальню, они поклонились, пожелали доброй ночи и поблагодарили за подарок.
Азриэл сидел на стуле, мадам Беликова на диване. Торшер с зеленоватым абажуром горел мягким светом. Как держалась эта женщина, как умна и тактична была ее речь! Как легка улыбка! В этом доме европейская культура — не просто слова. Азриэл, прочитавший немало трудов по психопатологии, рассказал мадам Беликовой все, что знал о ночных кошмарах. Неизвестно, откуда берется это нервное расстройство и как от него избавиться. Но все же он спросил, не было ли в семье психических отклонений, эпилепсии или еще каких-нибудь заболеваний. Госпожа Беликова задумалась.
— Андрей был довольно нервный.
— Так…
— У меня тоже есть кое-какие причуды.
— Ну, у кого их нет.
— Бывают люди, у которых все делается быстро и легко, будто само собой.
Девушка подала чай, пирожные и фрукты. Потом спросила у хозяйки разрешения немножко погулять.
— Конечно, — улыбнулась мадам Беликова, — сколько хочешь.
— До свидания, пан доктор.
Они пили чай и беседовали, как старые знакомые. Она расспрашивала его о практике, он рассказывал о пациентах больницы бонифратров. Есть тихие, которые только грезят наяву, и буйные, на которых приходится надевать смирительную рубашку; меланхолики, равнодушные ко всему на свете, и параноики, которые считают себя обладателями спрятанных в земле несметных сокровищ или членами императорской семьи. Среди евреев необычайно много тех, кто считает себя мессией. Женщины больше, чем мужчины, склонны к сексуальной патологии. Сумасшествие — это, конечно, заболевание мозга, но оно сильнее, чем другие болезни, связано с социальными условиями, культурой, религией. Азриэл заметил, что психиатрия в широком смысле включает в себя все науки, искусства и идеи. Мы изучаем психику, даже когда учим латынь или осваиваем портняжество. Госпожа Беликова улыбнулась.
— Значит, портного можно назвать психологом?
— Некоторые философы считают, что все вещи суть идеи. Это самая логичная философская теория.
— Андрей любил поиграть с такими мыслями. Какое-то время он слушал лекции на философском факультете. В России и в Германии.
— Он за границей учился?
— Да, недолго. Когда мы познакомились, он уже закончил. Думали поехать в Швейцарию, Францию, Англию, но не получилось. Дети…
— Я бы тоже хотел побывать за границей, посмотреть, как там живут.
— Вы еще молоды, у вас все впереди. Он часто говорил об Альпах.
— А я никогда не видел гор. Ни гор, ни моря.
— То же самое могу про себя сказать…
Госпожа Беликова предложила выйти на балкон. Там стояло два стула. Азриэл и Ольга сидели и разговаривали. Небо было усеяно звездами. Здесь, на окраинной улице, царила тишина. Азриэл почти не видел лица Ольги, только слышал ее голос. Он удивлялся, насколько ему с ней легко. А она рассказывала о семье, родителях, гимназии. Она всегда была серьезной. Девушки любят солнце, а ей больше нравился дождь. Она любила читать умные книги и фантазировать. Особенно после смерти родителей. Ольга часто беседовала с мамой, словно та была жива. Она буквально видела ее перед собой. А у кого-нибудь еще так бывает?.. Мадам Беликова вспоминала родственников. В Барановичах у нее дядя, брат отца, он прекрасно знает Талмуд. И двоюродные сестры есть.
— Когда я крестилась, разумеется, я со всеми порвала. Наверно, они каждый день меня проклинают.
— А дети знают о своем еврейском происхождении?
— Знают. От детей ничего не скроешь.
— У вас есть знакомые в Варшаве?
— Почти никого. До сих пор не могу понять, что я делаю в этом городе. Случайно попала сюда после смерти Андрея и застряла. Вообще, Варшава для меня чужая. Разве что Валленберги. Единственные, с кем поддерживаю отношения.
— Они играют здесь важную роль.
— Я знаю. Но мне не хочется использовать свою дружбу с ними, это не в моем характере. Я даже сомневалась, можно ли вам написать насчет Коли…
Госпожа Беликова замолчала. На Азриэла вдруг нашел кураж.
— Мадам, если бы вы не написали, я бы сам вам написал…
И он осекся на полуслове.
Повисла долгая пауза.
— Почему вы так говорите?
— Сам не знаю. Я думал о вас. Иногда случайное знакомство производит сильное впечатление.
— Да, вы правы. Я по природе не дерзкая. Но вы в чем-то остались ешиботником.
— Боюсь, что так.
— Это как раз приятная черта. Андрей был человеком, уверенным в себе, но при этом скромным. Странное сочетание смелости и стеснительности. Мог, глазом не моргнув, сказать правду хоть генералу. Говорил такие слова, за которые могут и в Сибирь сослать. Но иногда становился робок, как гимназист. Наташа в него, а Коля больше на меня похож…
— У вас замечательные дети.
— Спасибо.
— Взгляните, как ярко звезды горят.
— Да, звезды. Я, кажется, рассказывала, что Андрей увлекался астрономией.
— Да, рассказывали.
— Целую ночь мог просидеть. Я иногда тоже в телескоп смотрела. Млечный Путь и все остальное. Какой в этом смысл, как вы думаете?
— Не знаю. Мы ведь вообще почти ничего не знаем.
— Когда опять придете, я достану телескоп. Лежит где-то запакованный. Он маленький, но видно через него хорошо. Особенно интересно на Луну смотреть. Что за человек ваша жена?
— Добрая еврейская женщина. Прекрасная мать.
— Конечно, как же иначе? Большинство мужчин довольно своими женами. Мы с Андреем были еще и друзьями. Нам всегда было о чем поговорить. Но видно, слишком большое счастье долгим не бывает…
2
Когда же это произошло, на третий или на четвертый раз? Он обнял ее и поцеловал. Она дернулась, но не стала вырываться. Перед этим они сидели на балконе. Ольга встала, чтобы принести Азриэлу воды. Он тоже поднялся. Азриэл думал об этом, но все произошло словно само собой. Ольгина ладонь легла ему на локоть.
— Нет, не надо, — тихо сказала она, чуть отстранившись.
— Почему?
— Еще не время… Я очень серьезно к этому отношусь… Мы пока не готовы…
Ее голос дрожал в полутьме.
Ольга вышла на кухню (у служанки был выходной). Она пробыла там долго, гораздо дольше, чем нужно, чтобы налить стакан воды. Азриэл стоял, слегка смущенный, обеспокоенный. Вдруг он ее оскорбил? Вдруг она воспримет его поступок как грубость? Что, если она не вернется и ему придется уйти, не попрощавшись? Другие влюбляются в совсем юном возрасте, а с ним это случилось только сейчас. Азриэл плохо представлял себе, что надо делать в подобных случаях. Он смотрел на небо и думал: «Какое значение имеет мой поступок для Вселенной?..» Азриэл прислушался к ударам своего сердца. На окраинной улице было тихо, как за городом. Деревья застыли, в воздухе висел негромкий, легкий звон: то ли стрекочут кузнечики, то ли это звенит у него в ушах. Ему казалось, что летняя ночь чего-то ждет, замерев в космической любви. Азриэл услышал шаги. Ольга принесла стакан воды на подносе.
— Вот вода, пейте. — В ее голосе слышались и упрек, и прощение.
Азриэл выпил воду одним глотком, как утоляют жажду все влюбленные. Ольга приняла у него стакан и поставила на пол. Она стояла в шаге от него, спиной к улице, прислонившись к парапету. Чуть наклонится назад и упадет. Ее лицо было в тени, но черные глаза светились радостью, смущением и игривой иронией умного человека, который вынужден притвориться глупым и наивным.
— Который час? — спросил Азриэл, хотя понимал, что такой вопрос не к месту.
— Посидите еще. Еще рано.
— Осторожнее, вы так упасть можете.
— Если и упаду, невелика беда. Детей вот только жалко.
Она снова села с ним рядом и придвинула стул чуть ближе. О чем-то задумалась.
— Странно, до того как с ним случилось несчастье, я думала, что скоро умру. Не знаю почему. Я была совершенно здорова. Но было какое-то предчувствие. Мне с детства всегда становилось страшно, когда все было слишком хорошо. Значит, должна случиться беда. Но совершенно не могла представить, что она случится с ним. Вы, конечно, не верите в такую ерунду.
— Я уже сам не знаю, во что верю, во что нет.
— Андрей был рационалистом. Полным. И все-таки иногда меня поражало, что он говорит. Я-то склонна к суевериям. Всегда верила в судьбу, «мазл», как говорят на жаргоне. Что-то ведет человека, какая-то невидимая рука. Но зачем Богу заниматься каждым человеком отдельно?
— Если Бог есть, Ему и такое по силам.
— Но для чего? Что вы думаете о спиритистах? Их сейчас много в Варшаве.
— Вот в это я не верю.
— Я тоже, но… Одна женщина меня уговаривала. Утверждала, что я смогу войти в контакт с ним. Но мне пришла в голову одна кощунственная мысль. Если бы он мог, он сам нашел бы способ подать мне знак. Сколько ночей я лежала без сна и молила об этом! Даже сказать не могу. Сначала он мне даже не снился, лишь потом стала его видеть.
— Что вам снится?
— Трудно сказать. Не помню. Словно не знаю, что он мертв, но знаю точно: он тяжело болен, как будто у него был сердечный приступ или что-нибудь такое. И я понимаю, что он в опасности, и поэтому он мне особенно дорог.
— Ага.
— Что такое сны?
— Это неизвестно.
— А что известно? Ради чего эти страдания? Я рано осиротела, и сначала отец снился мне каждую ночь. Потом, когда мама тоже умерла, он как бы отошел назад, а она заняла его место, будто обоим было слишком тесно. Странно, правда же? А теперь каждую ночь приходит Андрей. Бледный, тихий, грустный, даже описать не могу. Будто стыдится того, что с ним произошло.
— Что он говорит?
— Не помню, забыла. Что-то не очень важное. Когда просыпаюсь, удивляюсь, зачем он говорит о таких пустяках, а потом все забываю напрочь. Почему сны так легко забываются?
Из спальни донесся детский плач. Мадам Беликова вскочила и схватила Азриэла за руку. Это проснулся Коля, чего-то испугавшись во сне. Ольга потянула Азриэла в спальню и опрокинула стоявший на полу стакан.
Азриэл стоял возле детской кроватки и смотрел, как Ольга успокаивает сына, целует и утешает его: «Что с тобой, мой маленький, птичка моя?..» Она прикоснулась губами к его лбу. «Ой, да он весь вспотел!» Ольга гладила ребенка и шептала какие-то нежные, ласковые слова. На другой кровати посапывала Наташа. Вскоре Коля опять заснул. Мать поправила подушку и одеяло и на цыпочках пошла к двери. Азриэл взял Ольгу под руку. С минуту они стояли на пороге между темной спальней и слабо освещенной гостиной. Азриэл чувствовал тепло и дрожь Ольгиного тела.
— Это павор ноктурнус?
— Да, в легкой форме.
— Нам нельзя, — сказала она приглушенным голосом, — у вас жена… Вы должны быть ей верны… Не нужно… Как мы будем потом?..
— По логике вы правы.
— А как же без логики?
Они вошли в гостиную. На часах было полдвенадцатого.
— Что ж, мне пора.
Ольга вышла за ним в коридор и прикрыла дверь в комнату. В прихожей стало темно. Оба стояли тихо, застыв в напряженном ожидании, и прислушивались к силе, которая вот-вот толкнет их туда или сюда. Азриэл протянул руку, чтобы взять с вешалки шляпу, и не взял. Глаза Ольги светились в темноте, казалось, своим собственным светом.
— Мы ведь можем быть просто друзьями? — спросила она шепотом.
— Да, конечно.
— Наверно, я зря это говорю, но вы так напоминаете его… Точь-в-точь такой же характер… Такая же гордость… Невероятно!
Он обнял ее, и их губы слились в долгом поцелуе. Они не могли сдержать желания и не могли оторваться друг от друга. Азриэл толкнул дверь в кухню.
— Что вы делаете? Сейчас служанка придет…
3
Азриэл ехал домой. Он был не то чтобы счастлив, но доволен своей победой. Ведь он столько читал о любви, и вот теперь у него тоже любовь — самая настоящая. В его жизни появились тайна и опасность. Да, он женат, но Шайндл располнела, подурнела и давно охладела к нему… Город спал. Облокотившись на борт дрожек, Азриэл вдыхал прохладный ночной воздух. Судьба сделала ему подарок, угостила сладким пряником: он одержал победу над противоположным полом. Он начал увлекательную игру, в которой будут и риск, и тайные свидания, и запретные наслаждения. Привычная скука исчезла, началось приключение, как в романе. Но что сказать Шайндл? Где он был? Сколько он сможет ее обманывать? Она беременна, на позднем сроке. Развестись? Нет, этого он никогда не сделает. Он обязан ей очень многим, даже сегодняшней изменой. В голову полезли глупые мысли: «Я врач, у меня есть любовница. Теперь я самый настоящий европейский человек. Неплохо для бывшего ешиботника…» Он начал фантазировать, грезить наяву, но вдруг спохватился и вздрогнул. Азриэл представил себе, что Шайндл умерла при родах, а он крестился и женился на Ольге. Они ездят за границу, а живут в Петербурге, на Невском проспекте… «Боже мой! — прошептал Азриэл. — Ну и подонок же я! Пусть она живет до ста двадцати лет…» Азриэл вдруг забыл, что он атеист, и стал просить Бога: «Господи, пусть все будет хорошо, пусть она родит благополучно. Восемнадцать рублей пожертвую…! — Он не сразу понял, что молится. — Что со мной? Все симптомы неврастении! — Извозчик остановил лошадь, чтобы дать ей помочиться. — Животные — святые по сравнению с нами. Невинные и простодушные. Во всем подчиняются Богу, все делают только по Его воле…»
Он долго стоял у ворот и дергал шнурок колокольчика. Ночь была теплая, но ему стало холодно. Он один бодрствовал во всей Варшаве, погруженной в глубокий сон, — развратник, вернувшийся с гулянки. Что сказать жене? Азриэл никак не мог придумать какую-нибудь отговорку. Если мир состоит из атомов, то как они могут грешить? Как узнать, что капля воды, растворенная в твоей крови, сотню лет назад помогла потопить корабль? Разве что существует какая-то вселенская бухгалтерия: «Кому жить, а кому умереть, кому в срок, а кому до срока, кому от огня, а кому от воды…»[54] Залаяла собака. Дворник вышел отпирать босиком, в одних кальсонах. Азриэл протянул ему двадцать грошей, тот взял монету, но даже не сказал спасибо. Казалось, он зол, что страдает за чужой грех.
Азриэл поднимался по лестнице. Ну и темень! Он так и не смог избавиться от детского страха перед темнотой. «А вдруг на меня бес нападет?» Воображение нарисовало серого человека, высокого, словно на ходулях, и мягкого, будто сплетенного из паутины, с длинными патлами и гусиными лапами. Азриэл улыбнулся. Как трудно побороть фанатизм! Может, и есть какая-то «жизненная сила». Вейсман отрицает ее существование, но это еще не доказано. Возможно, прав Ламарк. Хотя почему не могут быть правы оба, и Ламарк, и Дарвин?.. Последние несколько ступеней Азриэл пробежал бегом. Еще ребенком, живя в Люблине, он всегда так делал, если возвращался откуда-нибудь поздно вечером. Громко постучался и сразу услышал шаги Шайндл. Наверно, она не спала. На ней была ночная рубашка, живот выпирал вперед, волосы растрепаны, лицо бледно-желтое.
— Где тебя носило? За что мне горе такое? Я уже Бог знает что тут думала!
— У больного был.
— У какого больного?
Азриэл вошел.
— Ребенок. У него павор ноктурнус. Испуганный просыпается среди ночи. Разновидность неврастении.
— И что? Ты сидел у постели и ждал, пока он проснется?
— Да. А как еще диагноз поставишь?
— А если бы он на два часа позже проснулся, что тогда?
— Я врач, а не сапожник. — Азриэл уже видел, что ложь удалась. Да это и не ложь, так и было.
— А почему заранее не сказал, куда собираешься? Знаешь ведь, что я беспокоиться буду.
— В последнюю минуту позвали, пришлось идти.
— Где это? Где они живут?
— На Жельной.
— А что, там поближе врачей нет?
— Меня им Валленберг рекомендовал.
— Что они за люди? Молодые?
— У них двое детей, девочка лет восьми и мальчик лет четырех. Крещеные. Они мои статьи в «Курьере» читают.
— Выкресты? Ну, проходи, проходи, чего встал на пороге? Ушел и пропал! — по голосу было слышно, что Шайндл больше не сердится. Она поверила, что Азриэл говорит правду, и почувствовала себя виноватой. Зря она его подозревала. Уж очень она ревнивая, сразу начинает думать невесть что. А ведь он, бедный, так много работает, и днем, и ночью. Ее охватила жалость и нежность к мужу. «Не смогу без него. Если изменит, руки на себя наложу…»
— Есть, наверно, хочешь?
— Нет.
— Тебе там хоть чаю стакан предложили?
— Да, они люди приличные.
— А муж чем занимается?
— Военный врач.
— Тоже врач? Тогда зачем тебя позвали?
— Там сложный случай, необычный. Когда тебе акушер понадобится, ты его тоже бесплатно получишь.
— Ну-ну, вот они, твои заработки. Другие врачи деньги лопатой гребут, а ты задарма со своими психами возишься. А жена как? Красивая?
— Преданная мать.
— Все матери преданные. А я уже подумала, что ты меня бросил, другую нашел и сбежал с ней, — через силу улыбнулась Шайндл.
— Глупенькая ты моя.
— Всякое может в голову прийти. Кто я такая? Неряха несчастная. У тебя из-за меня одни беды. Я, бывает, думаю, ты праведник. Ты доктор, а я? Тебе со мной даже на люди не показаться.
— Не болтай. Я тебя люблю, ты моя жена и мать моих детей. И без тебя я бы доктором не стал.
— Ладно-ладно, оставь эти комплименты. Пошли-ка лучше спать, утро скоро. Азриэл, знаешь что? Мне до сих пор не верится, что ты врач! Мой муж — доктор! Сколько лет мы вместе? А кажется, только вчера помолвка была. Когда я твою подпись увидела, мне сразу стало так… Ладно, не бери в голову!
— Дай-ка я тебя поцелую, моя любимая!