, как назло, ни копейки на счету. Здесь, словно сжалившись над нами, помирает теща начальника водоканала. Повезло мужику! Он ее к нам среди ночи привез.
— А зачем взял? Отказался б принять!
— К чему? Я его, как дорогого гостя, сразу в морг привел. Усадил за свой стол. Кофе налил, не пожалел. Он уже позеленел от запахов, а я с ним разговариваю, вопросы задаю, мол, по какому адресу живете, сколько лет покойной, короче, все необходимые данные записываю не спеша. Вижу, как мужик синеть стал. Морда вытягивается ровно у индюка. Нос платком затыкает, глушит рвотные позывы. А я в соболезнованиях бисером рассыпался. Начальник тот уже задыхается, а я выход ему загородил. Я, слава Богу, комплекцией не обижен, за сутки вокруг не объедешь, и он не легче. Смотрит, как ему протиснуться, но куда там, мимо меня — без просвета. А у гостя уже глаза на лоб лезут. О воде и канализации словом не обмолвился. Зачем? Я его просто придержал. Он сам взмолился. Взвыл: «Выпусти! Включим все! Дай выйти отсюда, твою мать! Покуда с тещей рядом не свалился замертво! Умеешь пытать!»
Он не вышел — выскочил. Тут же дал команду по сотовому, и нам все включили. Но куда денешь целую неделю мучений? Ну, я и оторвался на его теще. Такую рожу ей изобразил перед тем, как выдавать из морга, что даже уборщица выскочила, отказалась убирать. Тут и этот возник. Как увидел, волосы дыбом даже из-за ушей. Глаза по тазику, губы дрожат. И говорит: «Петрович! Что с ней? Отчего она страшней черта? Ну как такую родне покажу? От нее на погосте покойники сбегут, со страху поусираются. Сделай что-нибудь, будь другом, умоляю!»
Я долго отказывался. Мол, оно, конечно, можно выправить, попытаться что-то сгладить, но зачем мне это нужно? А покойной все равно.
Вот тут он и взвыл. Мол, назови, сколько хочешь, только не допусти срама, не дай опозориться и никому не говори, как повело тещу, какой стала безобразной, Пусть, мол, это и природное изменение, но, увидев такое, откинуться можно запросто.
Вечером он приехал глянуть на покойницу. Я уже успел снять зажимы изнутри, теща выглядела пристойно. И он забрал ее.
— Ты хоть что-нибудь поимел?
— Жаль, что у него второй тещи нет! — усмехнулся Петрович вместо ответа.
— Что тебя пригнало ко мне? — внезапно изменил Бронников тему разговора.
— Посоветоваться хочу. Стыдно сказать, племянница моя вовсе от рук отбилась. Шалавой стала. Ну а сеструха ко мне с воем — спаси! Иначе до беды недолго ждать. Вчера трое ментов приволокли домой Верку. Знаешь откуда? Из зоны привезли. Она с зэками трахалась, с целой сворой. Под забором дыру проковыряла и ныряла в нее, сама, никто ее не звал. Ну хоть бы с одним каким-нибудь поганцем скрутилась, так хрен бы с ней, на любовь можно было б подумать. Тут же куча всяких хорьков, сопляки и старики, все, кому охота, ее сопливят. А этой сучке всего тринадцать лет. Поверишь, ее отец каждый день лупит солдатским ремнем. Мать с бабкой все тарелки на ней побили, чугунными сковородками вламывают по всем местам. А ей до транды. Чуть зудеть перестанут синяки, она хварью в охапку — и понеслась новые приключения на жопу искать. Чуть какого мужика увидит, рожу хоть мелом припудрит, чтоб синяки не увидел, и подваливает, начинает сама клеиться. Никакой совести, удержу нет. Ей все равно, день или ночь, готова сутками развратничать! Может, ты знаешь, как ее остановить? Я уж с кем только не советовался. С невропатологами и гинекологами, с сексопатологами. Сколько Верке сделали уколов против сексуальных потребностей, у другой бабы от таких препаратов все наглухо срослось бы, но у Верки наоборот. Чем больше лекарств и уколов, тем сильнее желание. Ей мало одноклассников, старшеклассников — мужиков-учителей совратила. Ее знают городские бомжи и милиция. Уж не говорю о крутых и всякой городской шпане. Секс-бомба, не баба! Она любую путанку за пояс заткнет шутя. Пытался вразумить, она ответила: «Вот если б по сексу были соревнования, я бы первое место шутя отхватила и получила б золотой хер в награду!»
«Ты еще и деньги берешь?» — спросил ее.
«Когда дают — беру! А что такого? Сдохну и ее черви сожрут. Чего ж я хварью беречь буду, коль она имеется? Пусть вкалывает, пока спросом пользуется…»
Ну, тут и я не выдержал. Вмазал Верке по соплям. А она через десяток минут уже с соседом — пожилым мужиком, на чердаке у него шашни крутила* Ее и в холодную воду окунали, на целые сутки привязывали к постели, жрать не давали, одежду забирали — ничего не помогло. Может, ты знаешь, помоги нам, пропадает девка! Зацепит заразу, и все, сдохнет под забором как собака! А жаль, молодая еще, глупая. Помоги!
У патологоанатома тряслись руки. Куда делись его добродушная улыбка, насмешливый, озорной взгляд? Перед Бронниковым сидел очень добрый и несчастный человек. Он по-своему любил людей и каждому старался помочь. Вот только не всегда это у него получалось.
Глава 3. ПОМОГИ СЕБЕ САМ
— Сможешь привезти ко мне ее? — спросил Бронников через паузу. И добавил: — Понаблюдаю с неделю. А уж потом вывод сделаю, сумею помочь или нет.
— Только Верку взаперти держи. Иначе смоется стерва!
— У меня лишь опасные для окружающих под замками сидят. Те, кто убить способен. Твоя не подходит к этой категории.
— У тебя напротив мужики-психи лечатся. Ты о том не забывай. Верка, как только узнает, всех оприходует. Ее, заразу, даже в морг нельзя запускать, она покойников изнасилует, ни одного в покое не оставит.
— Да брось ты! — отмахнулся Юрий Гаврилович.
— Чего? Не веришь? Сеструха привела ее в морг. Напугать вздумала, выровнять психику. Бабы посоветовали. И что б ты думал? Верка как глянула на мужиков, их на тот день пятеро лежали, ждали своей очереди на вскрытие, эта лярва мигом к ним, глаза как у кошки загорелись, и давай мертвецов за члены дергать. Я своим глазам не поверил. Да еще приговаривает сучка: «Жаль, скопытились рано! Некому было радовать и в жизни удержать! Уж я вас всех согрела бы до единого!»
Вот тебе и напугали! Кто кого? Небось покойники на том свете до сих пор хохочут, как Верка просила у меня подарить их члены…
— Зачем? — не понял Юрий Гаврилович.
— На сувениры! Ей все по барабану. Я ж ее напугать решил и стал вскрывать. Сеструшка с рвотой из морга вывалилась. А Верка даже не дернулась. Все ждала, что хоть один да оживет. Не будь меня, она и на мертвого забралась бы. Тьфу, гадость!
Верку привезли на следующий день. Она вскользь оглядела Юрия Гавриловича, отвернулась от него, скорчив брезгливую гримасу. И тут же увидела Петухова. Тот разговаривал с больными, не обращая внимания на новенькую. А Верка, немного выждав, решила действовать самостоятельно и, подкравшись сзади, ухватила Ивана за задницу. Петухов от неожиданности подскочил, шарахнулся в сторону испуганно. Он не привык к таким знакам внимания и, увидев новую бабу, густо покраснел, спросил срывающимся голосом:
— Вы что себе позволяете?
Дружный смех больных стал ответом.
— Заклеить тебя хочу! Иль не допер? Чего топчешься да время теряешь? Пошли! Я покажу, где у баб чего имеется! Ну, шустрей!
Подошла к Ивану, схватила за локоть. Врач сконфуженно вырывал руку, оглядывался по сторонам.
— Вера! Отпусти человека. Он доктор. Удели лучше мне внимание, — подошел Бронников.
Девка оглянулась и сказала, сморщившись:
— Вообще ты откуда взялся, лысая жопа, тухлый горшок? Гля на себя в зеркало, облезлое чмо, чего прикипаешься, гнилушка? Какого внимания захотел? Этого, что ли? — хлопнула себя ниже живота и рассмеялась зло, презрительно.
— Я кому сказал? А ну живо в кабинет!
Санитар схватил Верку за плечо и словно игрушку повернул лицом к входной двери. Верка, увидев санитара — громадного мужика, даже обрадовалась:
— С тобой хоть за угол, хоть на край света…
— Давай шурши, ишь размечталась, скороспелка.
Завел девку в коридор и, втащив в кабинет Бронникова, спросил главврача:
— Мне подстраховать на всяк поганый случай?
— Думаю, не стоит, — ответил коротко, но дверь оставил приоткрытой. — Присядь, — предложил девке. Та встала у окна, из него хорошо был виден мужской корпус.
— О! Да тут хахалей тьма! Скучать некогда! Гля, какие козлы носятся! Здоровенные, черти! Ночами холодно не будет! — смеялась Верка, словно забыв о Бронникове.
— Зря обрадовалась. Туда тебе дороги нет. Эти люди — больные. Душевнобольные! Поняла? К ним не пустят.
— А я не собираюсь проситься. Сама возникну. У них душа больная. Мне не она нужна. То, что меж ног растет. Это у всех здоровое. Даже не переживай. Было б желание!
— Откуда оно у тебя? Почему бросаешься на каждого встречного? Зачем себя теряешь?
— Во ханурик! Чего мозги сушишь? Живем всего один раз! А ты меня моралями поливаешь! Чего они стоят? Все мы одинаково на том свете будем. Потому не хочу недобора! Жить надо на всю катушку! Слышь, ты, гнилая колода?
— Ты считаешь, что живешь красиво?
— А мне плевать. Я живу с кайфом!
— Ну а если этот кайф смеется тебе в лицо и спину? Не считает женщиной, лишь помойкой, куда можно высморкаться, справить похоть, сплюнуть. Неужель тебе не обидно?
— С чего? Да мне забить, что про меня вслед брехнут. Я свое получила, вот это главное!
— Но какой ценой? Ценой своего имени. Не дороговато ли? Чего стоит твоя похоть в сравнении с потерянным?
— Что посеяно, то уже не очистить, — заметила с грустью.
— Ты еще жить не начала. В твоем возрасте вовсе не поздно исправить все и начать заново! Главное — захотеть!
— А я всегда хочу! — ухмылялась Верка и пускала слюни, разглядывая мужиков, уставившихся на нее из окна соседнего корпуса.
— Во, крендель плешатый, глянь, какой ферт, своего змея показывает мне! Ишь, гладит лысую макушку, знать, давно с бабой не был. Уж погоди, доберусь до тебя, шизик недоношенный! — указывала Верка на мужика, раскорячившегося в окне. Тот, приспустив штаны, и впрямь показывал ей непристойное, звал.
— Тьфу, козел! И как почуял? — удивлялся Юрий Гаврилович.