– Поверить не могу, что ты не жалуешь людей. Ты, завсегдатай вечеринок! Нельзя же веселиться в одиночку.
Руперт вздохнул, словно разговор утомил его.
– Это все – спектакль, Флосси. Попытка приспособиться, быть как все. А что еще остается таким, как я? Нельзя все время плыть против течения – надорвешься. Лучше отдаться на волю волн – пусть несут тебя вдаль. Чем, собственно, я и занимаюсь. Отдаюсь на волю волн.
«Так вот он какой, – подумала Флоренс, позабыв про свой страх перед Рупертом. – Потерянный и несчастный».
– А что ты хотел бы делать? – тихо спросила она.
– Снимать жизнь во всей ее красе. – Руперт поднял фотоаппарат.
– Прекрасная камера, – улыбнулась Флоренс.
– Рад, что тебе нравится. Это «лейка». Бесценное мое сокровище.
Он посмотрел в объектив и навел камеру на изобильную россыпь лютиков, вольно разросшихся среди одуванчиков в высокой траве.
– Я мечтаю о тишине и спокойствии, о коттедже посреди поля с лютиками, о безмятежных днях, проводимых в чтении книг Фрэнсиса Скотта Фицджеральда.
– И это говорит наследник Педреван-парка! – рассмеялась Флоренс.
– Знаю, знаю. Паскудная жизнь. Прости… – Руперт ухмыльнулся. – Недостойно ругаться при юной леди.
– Да какая я леди?
– Не такая, как прочие, верно, – сощурился Руперт. – Ты неистовая и отчаянная. Большинство мужчин сочтут тебя чересчур вызывающей. Ты ведь это понимаешь, а, Флосси? Большинство мужчин боятся смелых женщин.
Флоренс смутилась. Если в словах Руперта кроется зерно истины, то что тогда думает о ней Обри? Он также находит ее чересчур вызывающей? Особенно по сравнению с Элиз, в которой ничего вызывающего нет и в помине?
– Мне кажется, ты ошибаешься, – сказала она с робкой надеждой.
– Ты уверена в себе, Флосси. У тебя твердые, независимые взгляды. Полагаю, твои учителя немало от тебя претерпели.
– Делала что могла, – хихикнула Флоренс.
– И ты собираешься стать великой актрисой.
– Если когда-нибудь попаду на сцену.
– Зачем тебе сцена? Мир – это театр. Жизнь – сплошные трагедии. Хочешь – разыграй в ней свою собственную.
– Мне больше нравится выступать на сцене, играть разные роли. Мне нужны публика, аплодисменты. – Хохот Руперта только придал ей сил, и она продолжила: – Мне нужны занавес, огни рампы и тишина, охватывающая зрительный зал, когда начинается пьеса. Я хочу меняться, быть кем-то другим. Всегда и везде быть только собой – это так скучно.
– Думаю, ты в силах добиться всего, чего только захочешь, Флосси.
Руперт нацелил на нее камеру и спустил затвор. Флоренс резко отвернулась и уставилась на море.
– Прежде мне надо уломать дедушку, – призналась она, скрывая неловкость, сковавшую ее, когда Руперт щелкнул фотоаппаратом. – Он уверен, что работа в театре подходит для… хм… не отягощенных моралью девушек.
– То есть для проституток? – вздернул бровь Руперт.
– Дедушка называет их «легкодоступными женщинами», – засмеялась Флоренс, и Руперт снова нажал на затвор «лейки».
– Превосходно, – пробормотал он, сделав еще один снимок. – Значит, твой путь к мечте выстлан отнюдь не розами. Но у тебя железный характер, ты своего добьешься.
– Ты прав. Без боя я не сдамся.
– Уверен, ты всегда получаешь желаемое.
– Стараюсь изо всех сил. Правда, удача не всегда на моей стороне.
– Вспомни, как ты расправилась с Обри на теннисном корте. Вот это я понимаю – воля к победе.
– На самом деле матч выиграл Джон, я же просто отбила удар.
– Джона забудут, а твой удар войдет в историю.
– Обри проиграл достойно. Не упал духом, – улыбнулась Флоренс.
При имени Обри лицо ее озарилось, точно его пронзило солнечным светом.
– Но он редко проигрывает. Проигрыш для него в новинку, – сухо бросил Руперт.
– Неужели ты не любишь своего брата, Руперт?
– Конечно, я его люблю, сильно люблю. Кровь – не вода, сама понимаешь. Но я всего добиваюсь тяжелейшим трудом, а Обри порхает по жизни с легкостью мотылька. Меня это раздражает. Для Обри не существует препятствий, у него все получается как бы шутя. Его все любят. Им все очарованы: и женщины, и мужчины. Его неотразимого шарма хватило бы на десятерых. Людей так и влечет к нему.
– Он унаследовал обаяние ваших родителей.
Лицо Руперта мучительно исказилось.
– Ты тоже превозносишь его до небес, Флосси?
– Никого я до небес не превозношу. Непорочен один лишь Господь, мы же все несовершенны.
– Отлично, Флосси. У тебя своя голова на плечах, верно? – Руперт стряхнул пепел в траву. – Жаль, Обри не старший сын и не наследует Педреван. Он продолжил бы традиции нашей семейки: устраивал бы шарады и теннисные турниры, играл бы с домочадцами в настольные игры. Боюсь, когда Педреван достанется мне, о летних забавах придется напрочь забыть. Я запру ворота и никого не пущу в парк, словно Великан-эгоист из сказки Оскара Уайльда.
– Возможно, ты женишься на девушке, которая не станет чураться увеселений, – засмеялась Флоренс. – И пока будешь посиживать в шезлонге, укрывшись в одной из аллей, и почитывать своего Фицджеральда, она будет организовывать пикники и охоту за сокровищами и закатывать вечеринки.
Руперт выпустил дым уголком рта и не мигая посмотрел на Флоренс.
– Ты могла бы стать такой девушкой, Флосси?
Флоренс уверенно кивнула: разумеется могла бы, осталось только выйти замуж за Обри!
– Думаю, я такая же радушная, как и твои родители, – затараторила она, мысленно любуясь прочно застрявшим в ее голове образом младшего брата Руперта. – Я обожаю вечеринки. Я устраивала бы роскошные званые обеды. Кстати, в конце августа на нашем пляже состоится грандиозное закрытие сезона. Это будет нечто фантастическое, обещаю. Большущий костер, свечи в баночках и танцы. Оркестр я уже наняла. Надеюсь, ты придешь, Руперт. Уинни и бабуля убеждены, что я провалюсь, но они пожалеют о своих словах, когда увидят, какое волшебное празднество я организовала.
Руперт мечтательно улыбнулся.
– Возможно, чтобы не скатиться по наклонной, мне нужна такая девушка, как ты.
Флоренс расхохоталась. У нее и мысли не возникло, что Руперт имеет в виду ее.
– Точно. Тебе нужна добросердечная девушка, которой будут не в тягость ни развлечения, ни твоя мизантропия.
– А я заделаюсь сварливым брюзгой, запрусь в мансарде и буду шпионить оттуда за игроками в крокет или теннис, мечтая, чтобы они убрались поскорее с лужайки и вернули мне мою очаровательную жену. И когда моя мечта осуществится, мы уединимся с ней вдвоем, выпьем по бокалу хереса и будем наслаждаться закатом.
– Вот не думала, что ты такой романтик, – удивленно покачала головой Флоренс.
– А что ты обо мне думала?
– Ну, честно говоря, я о тебе особо и не думала: ты же намного старше меня. Но ты всегда представлялся мне несколько зловещей фигурой. Да и репутация за тобой закрепилась соответствующая: ловелас, сибаритствующий на Лазурном Берегу, перемахивающий с цветка на цветок, словно беззаботный шмель, и не пропускающий ни одной вечеринки. Я и не догадывалась, что ты брюзгливый затворник, предпочитающий читать книги, а не пить шампанское в кругу европейских сливок общества.
– Ты очень плохо меня знаешь, – усмехнулся Руперт.
– Мне кажется, тебя никто не знает, Руперт.
Он улыбнулся и бросил окурок в высокую траву.
– Никто не знает и не узнает меня, Флосси. Никто, кроме тебя.
Лето шло своим чередом: неспешно, медленно, но ни на секунду не сбавляя шага. В самом начале июня, когда солнечные дни, заполненные балами и играми, расстилались перед Флоренс нескончаемой чередой, ей казалось, что осень не наступит никогда. Мыслимое ли дело – прервать упоительный полет лета? Но лето кончилось. Июль сменился августом, ночи удлинились, и на морской глади расплылись золотисто-медвяные крапинки – отражения румяного, перезревшего осеннего солнца.
В те дни Флоренс повсюду натыкалась на Руперта: аскет, некогда избегавший общества как огня, теперь неукоснительно появлялся на всех светских мероприятиях залива Гулливера. Посещал церковь по воскресеньям и мелькал на пикниках, званых обедах и сельских праздниках. Добровольно, пусть и в качестве судьи, поучаствовал в крикетном матче, где беспрестанно махал рукой восседавшей на пледе Флоренс, не спускавшей глаз с Обри, и даже в охоте за сокровищами! Усадив Флоренс, Синтию и Элиз в «астон мартин», он осторожно – об этом его попросила Флоренс – колесил по окрестностям и, сверяясь с длиннющим списком, помогал им искать «сокровища», необходимые для победы в игре. Позже он признался Флоренс, что находит все эти аристократические развлечения нелепыми, однако в голосе его не слышалось раздражения, да и выглядел он при этом довольным и даже счастливым.
– Глазам не верю: надменный старина Руперт наслаждается радостями обыденной жизни.
Уинифред в купальном костюме лежала на животе на пляжном полотенце и с любопытством разглядывала Руперта, Обри и других юношей, лепивших из песка монументальный замок. Рядом с ней, примостив подбородок на руки и укрывшись за круглыми стеклами модных солнцезащитных очков, загорала Флоренс.
– Вряд ли ему нравится строить на песке замок, – протянула Флоренс. – Он не любитель подобных забав и предпочитает уединяться с книгами.
– Он старше нас, – заметила Уинифред. – Вероятно, раньше мы наводили на него тоску, но теперь все изменилось: мы повзрослели, и ему больше не зазорно общаться с нами.
– Об этом я не подумала. Возможно, ты права. В прошлом году, когда мне было шестнадцать, а ему, хм, двадцать, он не удостаивал меня и взглядом, а сейчас стал для меня чуть ли не другом.
– Сложно, должно быть, находиться в тени такого совершенного младшего брата, – задумчиво произнесла Уинифред, скользя глазами по Обри.
Обри, в шортах и расстегнутой рубашке, азартно шлепал бронзовыми от загара мускулистыми руками по песочной горке, из которой проступали скорее контуры будущего дворца, чем песчаного замка.