От бесконечной, всепоглощающей нежности, сквозившей в его взгляде, у Флоренс засосало под ложечкой. Таким Руперта она никогда не видела.
– Если бы мой дедушка застукал нас здесь вдвоем, он приказал бы тебя повесить, колесовать и четвертовать.
– Не думаю, что он нас найдет, – усмехнулся Руперт, протягивая ей руку. Как и Флоренс, его мало заботили правила и условности. – Не желаешь потанцевать?
Заглушаемые плеском волн, до них долетели слабые звуки музыки. Оркестр играл вальс.
– Ну же, Флосси, танец поднимет тебе настроение, – тормошил он ее. – Тебе надо немного развеяться, взбодриться.
Руперт притянул ее к себе, одной рукой сжал ее ладонь, другой ласково обнял за талию и закружил по пещере. Никто из них не промолвил ни слова. Руперт оказался искусным и умелым партнером и уверенно вел ее в ритме танца, молниеносно подхватывая, когда она спотыкалась на мягком неровном песке. Флоренс доверчиво покоилась в его объятиях, и хотя они с Рупертом чуть ли не сливались воедино, она не испытывала неловкости, как и в тот день, когда сидела бок о бок с ним на тесовых воротах. Ее не покидало ощущение, что она давно знает Руперта и давно привыкла к его рукам, таким надежным и утешительным. Смущенная столь внезапными переменами своего непостоянного сердца Флоренс наступила Руперту на ногу и рассмеялась. Он подхватил ее смех. Все получилось, как он и предсказывал, – танец развеселил ее.
– Ну что, тебе полегчало?
– Ага, – ответила Флоренс, отстраняясь от него и переводя дыхание. – Обожаю танцевать.
– Если не брать в расчет, что ты поскользнулась на песке и чуть не отдавила мне ногу, то ты – прирожденная танцовщица.
– Как и ты, Руперт. Но думаю, все в вашей семье танцуют по-королевски.
– Возможно, я ничего собой не представляю на теннисном корте или крокетном поле, зато по бальному залу я летаю бабочкой. По крайней мере, я придерживаюсь такого мнения.
Руперт стеснительно улыбнулся.
– Да кому сдались теннис и крокет?! Главное в человеке не его мастерство в игре, а его личность. Вокруг нас полным-полно серых и скучных людей. Но никому и в голову не придет назвать скучным тебя, Руперт. Ты же, как ни крути, Орел-скоморох.
– А ты – Солнечная ласточка, Флосси. – Его голос зазвенел от переполнявших его чувств. – У нас с тобой много общего. Наверное, поэтому ты мне и нравишься. Я вижу в тебе родную душу.
– Потому что мы оба сорвиголовы?
– Отчасти – да, не спорю. Мы не терпим над собой власти. Но дело не только в этом. Мне довольно сложно это объяснить, но нас связывает не только и не столько это… – Руперт скривился, зажмурился, подыскивая верные слова, и закончил: – Я понимаю тебя.
Флоренс опешила. Она не поняла, к чему Руперт клонит, но его немигающий, пронзительный взгляд смутил ее.
– Спасибо за твою доброту, Руперт, – пробормотала она.
Руперт схватил ее за руку. Глаза его полыхнули огнем. Непреклонной решимостью. От страха и вместе с тем от неописуемого восторга у Флоренс замерло сердце. Руперт привлек ее к себе, обхватил ладонью ее шею и поцеловал в губы. Флоренс так растерялась, что безвольной марионеткой застыла у него в руках. Никто прежде никогда ее не целовал, но, как ни странно, прикосновение чужих губ ей понравилось. Она не отстранилась, не возмутилась, не запротестовала. Язык Руперта нежно раздвинул ее губы и скользнул внутрь. Флоренс задохнулась. Ее словно окатило горячей волной, а живот пронзило резкой и сладостной болью. И такое непозволительное, порочное наслаждение захлестнуло ее, что она не сказала Руперту: «Перестань». Ей недостало сил. Она закрыла глаза и отдалась новому для нее чувству, бросившись в него безоглядно, как в омут с головой. Она всегда поступала именно так и постоянно попадала из-за этого в крупные неприятности. А поцелуй длился, губы Руперта становились все более настойчивыми, и тело Флоренс затрепетало от желания, страстного желания, которого она никогда прежде не испытывала, даже во сне. Неожиданная реакция собственного тела испугала ее. Она оробела и сконфузилась. Вздрогнула и распахнула глаза.
Она и не думала, что может нравиться Руперту. И не представляла, что у Руперта возникнет желание ее поцеловать, что именно она окажется той самой девушкой, о которой он говорил. Которая ему нравилась.
Она приложила руку к груди Руперта и ласково оттолкнула его.
– Нет, Руперт…
Он тихонечко рассмеялся, одной рукой продолжая обнимать ее за талию, другой – поглаживать по щеке.
– Моя милая Флосси, неужели ты до сих пор не поняла, что я люблю тебя? Так-таки и не поняла? – улыбнулся он, заметив ее изумленный взгляд. – А зачем тогда я, по-твоему, бесконечно изнурял себя кошмарными светскими раутами? Чтобы лицезреть, как Обри подает резаные мячи на теннисном корте или одним ударом зарабатывает шесть очков в крикете, посылая мяч за пределы поля так, что тот ни разу не касается земли? Или чтобы упиваться строительством песочных замков? Нет, Флосси. Чтобы быть рядом с тобой, наслаждаться твоей близостью.
– О, Руперт…
– Ты особенная, Флосси. Неподражаемая. Ни на кого не похожая. Ты смелая и сильная. Полная огня и жизни. Гляди, какой чудесный праздник у тебя получился. У кого еще хватило бы на такое смекалки? Кто бы еще вырезал звезды из мишуры и развесил их на ленточках на деревянных столбах, словно флаги? Только ты, Флосси. Только ты. Один взгляд на тебя – и я парю в небе от счастья.
– Но я и не подозревала…
– А почему, как ты думаешь, я катал тебя на машине? Почему так долго торчал в заливе Гулливера, если не ради тебя? Я хочу жениться на тебе. Я вижу нас обоих в Педреване: ты организуешь крикетные турниры, а я гляжу на тебя из окна и не могу дождаться, когда гости разойдутся по домам и я останусь с тобой наедине.
– Но мне еще нет восемнадцати…
– Ничего, я не тороплюсь.
– Руперт, я люблю другого.
Она не смогла бы нанести удара больнее, даже если бы заехала ему кулаком под дых. Он остолбенел. С его лица схлынула краска, а живые, еще секунду назад лучистые глаза померкли.
– Кто он? Тот, кого ты любишь?
Невыносимая мука прозвучала в его голосе, и сердце Флоренс чуть не разорвалось от горя. Нет, она не могла открыть ему правду.
– Ты его не знаешь, – промямлила она. – Да он меня и не любит. Он любит другую девушку, так что все мои старания завоевать его расположение тщетны.
– Тогда ты знаешь, что я чувствую.
– Ох, Руперт, если это так, значит, я сделала тебя несчастнейшим человеком на свете.
– Сделала, – ответил Руперт. – Но я тебя не виню.
Он горько рассмеялся, сунул руки в карманы и пожал плечами.
– Ну и парочка мы с тобой.
– Прости, Руперт…
Флоренс залилась слезами. Бедный, несчастный Руперт! Бедная, несчастная она, впервые за все это лето не понимающая, к чему стремится ее сердце.
Руперт обнял ее и поцеловал в макушку.
– Ты очень молода, Флосси, у тебя вся жизнь впереди. Кто знает, что тебя ждет. – Он зажмурился и вдохнул запах ее волос. – Ты подарила мне замечательное лето. И я несказанно тебе благодарен.
Он грустно улыбнулся, впился глазами в ее лицо, запечатлевая облик до мельчайших черточек, развернулся и зашагал к выходу из грота.
– Что ты надумал? – закричала она, не желая его отпускать, страшась лишиться с его уходом чего-то очень и очень важного.
– Пока ничего. Но завтра меня здесь точно не будет.
Не зная, как остановить его, Флоренс потерянно молчала.
– Пока, Флосси. Береги себя. И помни: ты – незабываемая девушка. Ты – Солнечная ласточка. И, кстати, тот, кого ты любишь, недостоин тебя.
– А ты?
– Я-то как раз достоин. Мы с тобой птицы одного полета. Мы созданы друг для друга. Просто ты этого еще не осознаешь.
И, прежде чем скрыться из виду, он обернулся на долю секунды и еле слышно произнес:
– Я буду ждать тебя.
Флоренс нахмурилась и провела пальцами по губам, вновь и вновь прокручивая в голове объяснение с Рупертом. В надежде, что он вернется, она жадно всматривалась в устье грота. Начался прилив, и вода медленно затопляла пляж, смывая оставшиеся на песке следы. Поняв, что надежды ее напрасны, Флоренс вскарабкалась на каменный выступ в укромном уголке пещеры, отыскала потайной вход в тоннель и тихо-тихо побрела к дому. Ее охватило отчаяние. И ей совершенно расхотелось веселиться.
Глава шестая
Оглушительно трещали автоматы, гулко бухали пушки, все вокруг тонуло в густом черном дыму. Макс ошарашенно моргал. Ужас мутил рассудок, глаза ел жгучий, орошавший лицо холодный пот. От дыма першило в горле, и Макс, будто рыба, хватал воздух открытым ртом. На плечи давила армейская форма, подбородок туго обхватывал ремешок каски, руки оттягивала винтовка, а в груди нарастал панический, разъедающий плоть страх. Небо пестрело от раскрытых куполов парашютов и походило на море, атакованное полчищами медуз. Над медленно опускавшимися парашютистами журавлями носились планеры. Несколько планеров с взрезанным брюхом и выпотрошенными внутренностями дымились на вересковой пустоши. Сквозь пелену дыма Макс разглядел рощицу высоких и стройных деревьев. Там можно укрыться и перевести дух. Но – ненадолго. Ненадолго. Во что бы то ни стало он должен выполнить приказ. Сердце его обрывалось, поджилки тряслись, но безоглядная отвага заставляла бросаться в эпицентр опасности и расправлять плечи, придавленные к земле гнетом мимолетной растерянности. Меж тем на вересковой пустоши разверзались врата ада: люди метались, вопили, падали, умирали, а их крики и стоны тонули в грохоте захлебывающихся от ярости пулеметов.
Макс громко всхлипнул и подскочил на кровати. Его трясло. Он испуганно заморгал и закрутил головой, пытаясь рассмотреть в полутьме, где он очутился. Сердце его гулко билось в груди, в висках стучала кровь. Пережитое во сне – столь явственное, столь правдивое – не отпускало, и Макса знобило как в лихорадке. Постепенно он осознал, что находится не на поле сражения, а в своей постели, в Баттерси, на юге Лондона, и мало-помалу разглядел в серых предрассветных сумерках знакомые картины на стене, буфет вишневого дерева, мягкое кресло и, наконец, спящую рядом женщину. Он успокоился. Капли липкого пота, повисшие на бровях, испарились, а вместе с ними в туманном забытьи испарились ужас и паника. Черно-белые образы поблекли, и только легкий запах кордита продолжал смущать Макса. В детстве он постоянно видел этот сон. Но он больше не мальчик, ему двадцать пять лет, так почему же сон возвратился?