Откинув одеяло, Макс прошлепал в ванную комнату. Аккуратно притворил дверь и щелкнул выключателем. Яркий свет разогнал последние остатки сна. Напольные плитки приятно холодили босые ступни, и Макс воспрял духом, ощутив себя сопричастным действительности. Не дай бог снова пережить подобный кошмар. Опершись о раковину, он уставился на отражение в зеркале и содрогнулся: побелевшее лицо, вылезшие из орбит глаза, стоящие дыбом каштановые волосы. Удостоверяясь в собственной подлинности – такое чувство, что минуту назад он был кем-то другим, а не Максом, – он коснулся щетины на подбородке.
Когда-то он пытался разгадать мистерию бесконечно повторяющегося сна. В юности он считал, что ночное видение связано с его желанием стать военным, по примеру отца. Но после того, как он покинул «Королевских и синих», британский гвардейский кавалерийский полк, эту версию пришлось отбросить. Также он думал, что сон таит пророчество или предсказание будущего. Однако и это предположение не выдерживало никакой критики. И тогда Макс решил, что сон, возможно, имеет отношение к его прошлой жизни. Макс вполне допускал нечто подобное. Он с малолетства увлекался эзотерикой и прочел немало интригующих книг по интересующей его теме. Он знал, что обычно сновидения о прошлой жизни посещают человека в детском возрасте, а затем исчезают, разбиваясь о железобетонный опыт взросления. В последний раз Макс видел этот сон в тринадцать лет. Почему он вернулся снова?
Макс ополоснул лицо под струей холодной воды, несколько раз глубоко вздохнул и тряхнул головой, отгоняя жуткие образы. Посмотрел на часы – шесть тридцать, суббота. Самое время пробежаться в парке, и неважно, что за окном хмурое февральское утро.
Стараясь не потревожить спящую невесту, Макс на цыпочках вышел из спальни и переоделся в соседней комнате. Нацепил наушники и сунул плеер в карман спортивной куртки. Недавно он записал специальную беговую кассету с отличной подборкой песен: Queen, Дэвида Боуи, The Rolling Stones и парочкой композиций из мюзикла «Отверженные». На улице стоял мороз. Трава серебрилась, лужи с курящимся над ними холодным туманом стянуло корочками льда, и редкие лучи мерзлого солнца, еле-еле продирающиеся сквозь белесую дымку, затянувшую небо, напрасно пытались разогреть стылую землю. Под звуки «Богемской рапсодии» Макс затрусил по бетонной дорожке. В этот час в парке было немноголюдно. Изредка в поле зрения попадали одинокий собачник со своим четвероногим питомцем или закутанный в толстое пальто велосипедист с натянутой на уши шапкой. У всех изо рта валил пар. Свет непогашенных фонарей, вытянувшихся вдоль широкой дорожки, отбрасывал причудливые тени на платаны: заледеневшие на морозе деревья смахивали на скрюченных и скособоченных монстров. Макс сокрушенно вздохнул, жалея, что не взял фотоаппарата. Парк выглядел изумительно, словно театральный зал после третьего звонка – вот-вот вспыхнут огни рампы и поднимется занавес, – и явно просился в кадр. Но за фотоаппаратом бежать поздно: к тому времени, когда Макс вернулся бы в парк, все очарование пропало бы, и волшебную светотень неминуемо сменила бы угрюмая хмарь нарождающегося дня.
Элизабет поджидала его дома, на кухне. Завернувшись в кашемировый халат, она ела кукурузные хлопья, запивала их кофе и читала «Дейли Мейл». Волнистые с рыжиной волосы она убрала в хвост, а ее бледная, как у истинной англичанки, кожа источала внутреннее сияние. Когда он вошел, Элизабет не подняла глаз от газеты. Макс стянул с головы наушники и залюбовался утренней свежестью невесты.
– Привет, принцесса, – улыбнулся он.
– Как пробежка? – спросила она, переворачивая страницу.
– Там такая красотища – ух. Мороз, туман…
– Дженнифер вновь угодила в колонку Демпстера, – прервала его Элизабет.
За Дженнифер, сестрой Элизабет, увивался дальний родственник королевы, и почти еженедельно Найджел Демпстер, ведущий колонки светских новостей, оттачивал на Дженнифер свое острое перо.
– И что она сотворила в этот раз? – поинтересовался Макс, доставая из шкафа кружку.
– По всей видимости, отплясывала на столах в «Трампе».
– Не удивлен.
– Да уж, – рассмеялась Элизабет.
В отличие от сестры, Элизабет умела держать себя в руках. Она была консервативна, благоразумна и никогда не забывала, к какой социальной прослойке принадлежит, а принадлежала она, по собственным словам, к высшему классу, предваряющему класс наивысший, то есть аристократию. Она ничего не имела против того, чтобы Дженнифер ухлестывала за аристократом или мелькала на страницах газет. Однако неподобающее поведение сестры выводило Элизабет из себя: ее возмущало, что завистники треплют честное имя их семьи на каждом углу.
– Надеюсь, журналисты не испортят нам свадьбы, – задумчиво протянула Элизабет. – Иначе это будет не свадьба, а вульгарный водевиль.
– Да кому мы нужны.
– Журналистам! – Элизабет испепелила его взглядом. – Им нужны Дженнифер и Арчи, Макс! А значит, они заявятся и на нашу свадьбу.
Макс вытащил из перколятора емкость с кофейной гущей, опорожнил ее в мусорную корзинку и засыпал свежий молотый кофе.
– Этой ночью мне приснился кошмар, – сказал он. – В детстве он преследовал меня чуть ли не каждую ночь, а потом оставил в покое на много лет. И вот опять.
– Слушать про чужие сны – скука смертная, милый, – вздохнула Элизабет и вернулась к чтению газеты.
Макс заполнил резервуар водой и поставил кофейник на плиту.
– Это не просто сон, а сон повторяющийся. Раз за разом в нем прокручивается один и тот же сюжет, где я оказываюсь на поле сражения.
– Потрясающе, – равнодушно пробормотала Элизабет.
– Он настолько реальный, что я чувствую запах пороха. – Макс насупился и тряхнул головой. – Я до сих пор его ощущаю!
– Сегодня после примерки свадебного платья я обедаю с мамой в «Капризе». Признаюсь тебе, Кэтрин Уокер – перфекционист до кончиков пальцев. По-моему, платье идеальное, но на примерке Кэтрин всякий раз что-нибудь поправляет то там, то здесь. Я не собираюсь худеть, но такое впечатление, что платье висит на мне как на вешалке. Странно, я ведь ни капли не нервничаю! Может, от радостного предвкушения люди тоже сбрасывают пару килограммов?
– Мне кажется, ты не потеряла ни грамма, Зайка.
Услышав свое домашнее прозвище, Элизабет улыбнулась.
– Люблю, когда ты зовешь меня Зайкой.
Макс приблизился к ней сзади и поцеловал в шею. Элизабет хихикнула: колючая щетина царапнула кожу.
– А насколько сильно ты любишь, когда я зову тебя Зайкой? – с нажимом спросил он.
– Не настолько. – Она легонько отпихнула его. – Кроме того, тебе не мешало бы помыться.
– А когда помоюсь, ты полюбишь это обращение сильнее? – Он запечатлел на ее шее долгий и томный поцелуй, порывисто вздохнул. – Ты так вкусно пахнешь.
– Потому что я приняла душ. В самом деле, Макс, ты грязный как свинья. От тебя разит потом. Ступай в ванную. Вероятно, я ответила бы тебе взаимностью, лежи мы до сих пор в постели, но я уже встала. Встала и не намерена снова забираться под душ.
Макс разочарованно вздохнул. Он с удовольствием все утро провалялся бы в кровати, занимаясь любовью с Элизабет.
– Ладно, ладно, но я должен был попытаться. Ты такая восхитительная, что я не смог пройти мимо.
Макс пьянел от красоты Элизабет: ее длинных золотисто-каштановых волос, чистых, незамутненных голубых глаз, теплой белоснежной кожи и стройной худощавой фигуры. Пьянел от веснушек на маленьком носике и ледяной, чисто английской сдержанности. Она волновала его, сводила с ума.
– Может, пообедаешь с нами? – вдруг спросила Элизабет. – Порадуешь маму.
– Я думал, у вас намечается дамский разговор.
– Не наметится, если присоединишься к нам.
Макс растерялся. Мать Элизабет он недолюбливал и мечтал провести этот день в темноте, проявляя снимки, сделанные им в недавнюю поездку на альпийский горнолыжный курорт.
– Впрочем, я не настаиваю. Не хочешь – не надо, – сварливо добавила Элизабет.
У Макса упало сердце. Он прекрасно знал этот тон оскорбленной невинности, предвещавший затяжную обиду.
– Да почему же не хочу? – вымученно-задорно воскликнул он. – С удовольствием пообедаю с вами.
– Отлично, – кивнула Элизабет.
Кофейник зашипел, сигнализируя о готовности. Макс налил себе чашку кофе и поднялся наверх. Ему вовсе не улыбалось обедать с Антуанеттой, но на какие страдания не пойдешь ради любимой! Элизабет и Антуанетта были необычайно близки, и Максу приходилось думать дважды, прежде чем ляпнуть что-нибудь невпопад о своей будущей теще.
В фешенебельном «Капризе» Антуанетта Пембертон и ее дочь Элизабет произвели настоящий фурор. В свои пятьдесят с небольшим барственная и манерная Антуанетта выглядела потрясающе, и мужчины сворачивали шеи, лишь бы взглянуть на нее. Ее пышные рыжие волосы, тщательно высушенные и уложенные в высокую, жестко зафиксированную гелем прическу могли противостоять ураганам и бурям. Длинные ухоженные ногти густо покрывал алый лак, подобранный под цвет губной помады. Белоснежные зубы ослепляли. Чуть-чуть выпяченная челюсть придавала ее губам милую припухлость, а глаза, такие же незамутненно-голубые, как и у дочери, светились живым и проницательным блеском. Антуанетта по-дружески поболтала с хорошо знакомым метрдотелем и, сбросив на руки подбежавшей гардеробщице меховое пальто, осталась в изумрудно-зеленом костюме: юбке и приталенном жакете с тонким ремешком и острыми накладными подплечниками. Туфли на низком каблуке сверкали маленькими позолоченными уздечками. Элизабет, точно в таком же костюме, оглядела зал, выискивая друзей и приятелей. Однако таких, к ее неудовольствию, не нашлось: по субботам «Каприз» заполняла понаехавшая из окрестных городков разношерстная публика, и Элизабет раздраженно вздохнула. Да и Макс привычно запаздывал.
Когда он наконец-то явился, женщины успели заказать коктейли, и Элизабет, наблюдая за женихом, лавирующим между столиками, сменила гнев на милость. Ее избранник сражал наповал – все женщины и даже парочка мужчин буравили его восхищенными взглядами. Он был высок, хорош собой и великолепно сложен. В походке сквозила уверенность, и Элизабет мгновенно простила его неспешность.