Он выбрался из постели и переоделся в соседней комнате. Выскользнул из дома, тихонечко притворил дверь, вдохнул свежий морозный воздух и сразу почувствовал удивительно мощную волну облегчения. Сунул руки в карманы и зашагал по безлюдным улицам. Сквозь туманную пелену оранжево поблескивали фонари. Моросил мелкий дождь. Не считая двух автомобилей, промчавшихся мимо, дорога была пуста. Он шел и думал о людях, спящих в темных домах, скрытых за плотно задернутыми шторами и опущенными жалюзи. Погруженный в тишину город казался ему фантастически нереальным.
А еще Макс размышлял о сне. Он помнил его досконально, словно нечто, приключившееся с ним наяву. Обычно с наступлением утра сновидения меркли, но эта ночная греза преследовала его неотступно. Постоянно напоминая о себе, она вошла в его плоть и кровь, как пережитый в действительности фантом. Его тело действительно колола военная форма, а ноги стискивали армейские ботинки, на его голову действительно давила каска, а руки оттягивала винтовка. Он действительно слышал канонаду и грохот пальбы. Помнил металлический привкус страха. Заурядный сон не мог бы оставить столь ярких переживаний.
Он ускорил шаг. Подумал об Элизабет, ее язвительных насмешках и вскипел от негодования. Какие же они с ней разные! Конечно, три года назад, когда они познакомились на вечеринке, эти различия ничего не значили: они с Элизабет слишком любили друг друга. Но сейчас его разум вновь и вновь сверлила пугающая, уже давно омрачавшая его существование мысль: а что, если Элизабет – не его вторая половинка?
По мосту Альберта Макс припустил чуть ли не бегом. Добрался до середины, перегнулся через перила и уставился в воду. Злой ветер вздымал мелкую рябь, и горевшие медью блики, отражавшие свет фонарей, расплывались по поверхности, словно жидкий металл в домне. «Красота», – мечтательно вздохнул Макс, и сердце его заныло от тоски – гнетущей, невыразимой тоски. Не понимая, что с ним творится, Макс глотнул воздуха, и его объяла тревога. Он любил Элизабет, но ее нетерпимость, скудоумие и непрошибаемый материализм выводили его из себя. Им никогда не понять друг друга. Они живут словно в параллельных Вселенных, и между ними – глубочайшая пропасть. Никогда еще Макс не чувствовал себя таким одиноким. Через три месяца он соединится узами брака с другим человеком. И в горе, и в радости. На всю оставшуюся жизнь. Пока смерть не разлучит их. Макс застонал, погружаясь в пучину отчаяния.
Если он разорвет помолвку, то причинит Элизабет невыносимую боль. Он выругался, запустил пятерню в волосы и зажмурился. Нельзя обижать Элизабет. Все что угодно, только не это. Хотя родители наверняка поддержат его. Они так и не приняли Элизабет. Ее повадки закоренелой горожанки пришлись им, сельским жителям, не по сердцу. А вот Майкл и Антуанетта будут рвать и метать. Они не простят ему унижения дочери, проклянут его, обвинят в черной неблагодарности. Кто как не они обеспечили его хорошей работой и безоблачным будущим? И неважно, что ни о чем подобном он их не просил.
Нет, помолвку разрывать нельзя. Ну не разделяет Элизабет его убеждений, и что из того? Разве так важно, что она не верит в жизнь после смерти, реинкарнацию, мир духов и саморазвитие? Разве так важно, что она ограниченная и недалекая? Разве так важно, что у нее совсем иные жизненные ценности? Макса затошнило. Он зря пытался себя обмануть. Все это было важно. Необычайно важно, гораздо важнее всего остального. И, глядя в темные воды Темзы, он понял, чего так страстно жаждала его душа, чего ей так отчаянно не хватало: общения с родственной душой, встречи с глубоким и понимающим человеком. С единомышленником, с которым можно отправиться в путь по дороге самопознания. И пройти этот путь до конца.
Макс схватился за голову. Господи, что ему делать, что?
Глава седьмая
Утром Макса охватило привычное возбуждение. И жар тела спавшей рядом Элизабет только усиливал это возбуждение. От ночного смятения, погнавшего его на прогулку, не осталось и следа. В мягком утреннем свете ему хотелось лишь одного – немедленно овладеть Элизабет и утолить сиюминутную страсть.
Он обнял ее. Элизабет шевельнулась. Он прильнул к ней сзади и осторожно скользнул рукой под ночную рубашку. Погладил бархатистую кожу, упругие холмики грудей, округлые бедра. Элизабет довольно заурчала. С чего он взял, что следует разорвать помолвку? Его ладонь нырнула в щель между ее ног – такую горячую и притягательную. Элизабет утробно застонала и широко развела колени.
Остаток утра они провели на кухне: не спеша, с аппетитом позавтракали и пролистали газеты. Теплота недавней близости укутала их, словно кокон, надежно оградив от ночных кошмаров и душевных мук. Элизабет улыбнулась, Макс улыбнулся в ответ и внезапно осознал, что его метания и сомнения – не более чем свадебная лихорадка. А на самом деле все хорошо и Элизабет – именно та женщина, которая ему нужна. Это же ясно как день. Да если бы она во всем с ним соглашалась, он взвыл бы от скуки! Элизабет – крепкий орешек, и в этом ее неотразимость.
В компании друзей они пообедали в местном пабе. Макс заказал стейк с жареным картофелем. Элизабет стянула с его тарелки картофельный ломтик, обмакнула в соус, запихнула в рот и хитро улыбнулась. У Макса потеплело в груди, и на душе стало легче. В конечном счете его ведут под венец, а не на плаху. Нечего сгущать краски.
Всю следующую неделю Макс ходил на работу. Топтал парковые дорожки, шел по мосту, нырял в подземку на Слоун-сквер и мчался в Сити. Путь неблизкий, и прогулка в парке только удлиняла его, но без этой прогулки Макс чувствовал себя разбитым. Обнаженные, дрожавшие на ветру деревья поднимали ему настроение. А при виде подснежников, лужицами белевших на прогалинах, или зеленых ростков нарциссов, пробивавшихся из-под земли, его переполняла чистая радость. Солнце по утрам сияло все ярче, и щебетавшие птицы голосисто приманивали весну. Если бы не эти утренние прогулки, Макс вообще не видел бы дневного света: домой он возвращался в полнейших сумерках.
Работу он ненавидел и прикладывал неимоверные усилия, чтобы выполнять возложенные на него обязанности. Впрочем, обязанности были довольно просты, да и сама работа не требовала особых стараний. И Макс с его смекалкой и интеллектом понимал, что если продержится здесь достаточно долго – например, так же долго, как его предполагаемый тесть, то добьется успеха и взлетит по карьерной лестнице на самый верх. Но рабочий день завершался, и грудь его ныла от боли, словно невесть каким образом поселившаяся внутри мышь по кусочкам обгладывала его душу, приняв ее за сыр. Тоска, раздражение и подавленность не покидали его. В глубине души он знал, что ему тут не место, что в этот каменный мешок, где в окно едва просматривалась голубая полоска спрятанного за высотками неба, его заманили, как в ловушку, а его истинное призвание – мотаться по свету и щелкать затвором «лейки», запечатлевая удивительную красоту мира.
И, бредя домой по ночному парку, он боролся с отчаянной, валившей его с ног безнадегой. Теперь вместо подснежников и нарциссов его взгляд выхватывал блестевший в оранжевом свете фонарей бетон, закатавший под свою приглаженную цивилизацией поверхность живую природу. От столь жалкой замены отлогим холмам, лесным чащам и синим озерам Макса выворачивало наизнанку. Что до Элизабет, то она работала в магазине Аннабель Джонс на Бичем-плейс. До Челси она добиралась на автобусе, а затем, смотря по погоде, либо шла пешком, либо брала такси. Работу свою Элизабет обожала. Ее клиентами, по заверениям Антуанетты, были «приличные и достойные люди», похожие на Антуанетту и Майкла. Не проходило и дня, чтобы в магазин, вызывая у Элизабет бурю восторга, не заглядывал какой-нибудь ее знакомый. Элизабет наслаждалась жизнью. У нее было все, что требуется для счастья, и будущее представлялось ей по-домашнему уютным и предсказуемым.
Макс же, раздираемый противоречиями, день ото дня метался все сильнее. И когда наступала ночь и внешний мир с его материальными благами терялся во тьме, Макса, оставшегося наедине со своими мыслями и чувствами, вновь и вновь одолевало мучительное беспокойство. Через три месяца он женится. И что дальше? Погрязнет в мещанской рутине? Неужели жизни больше нечего ему предложить? Сердце его билось о ребра и стучало, стучало звонко и громко, эхом отдаваясь в ушах: «Жизни есть что тебе предложить, но тебе надо встать и отправиться на поиски». Макс молитвенно складывал руки, взывал к Высшей силе, которая, он не сомневался, незримо присутствовала в каждом мгновении его жизни, и смиренно просил ее о том, о чем, как ни странно, не догадывался попросить раньше: «Помоги мне».
Через неделю Макс и Элизабет отправились на званый ужин в Кенсингтон. Макс не хотел идти, но Элизабет настаивала: Валери Олкотт, хозяйка вечера и ее крестная мать, пригласила на ужин и родителей Элизабет, Антуанетту и Майкла. Макс отбрыкивался как мог, но Элизабет оставалась непреклонной. Даже его робкое предположение, что он, возможно, подцепил грипп, не возымело на нее никакого действия. И вот в назначенный день Макс очутился в доме Валери, больше смахивавшем на магазин мягкой мебели. Он растягивал губы в вежливой улыбке, напропалую врал, когда его спрашивали о работе в Сити, что все замечательно, и преувеличенно восторгался неумолимо приближающейся свадьбой.
Майкл Пембертон, высокий и грузный, с пышной копной темно-русых волос и широко расставленными глазами, любил находиться в центре внимания и тем вечером царил в обеденном зале, взяв на себя обязанности хозяина и задвинув в тень миниатюрную жеманницу Валери. В мягкой бархатной куртке цвета бордо и бархатных туфлях с инициалами «М. П.», вышитых золотой нитью, он разливался соловьем, держа одну руку в кармане, а другой, с бокалом шампанского, властно размахивая. Массивное кольцо с печаткой на левом мизинце, ярко вспыхивая в отблесках пылающего камина, придавало ему величественности. На женщин он внимания не обращал. Самое лучшее, что они, по его мнению, могли сделать, – это украсить собой гостиную на манер цветов и не вмешиваться в мужские разговоры. Двух сыновей он отправил на учебу в Итон, где сам провел лучшие годы отрочества, а двух дочерей устроил в частную школу-интернат «Северный Форленд» в Хэмпшире, надеясь, что там, в благопристойной компании «правильных» девочек, их должным образом подготовят к семейной жизни. Окруженный толпой мужчин, он верховодил в одном конце комнаты, тогда как в другом ее конце рассевшиеся возле камина женщины обсуждали предстоящую свадьбу.