В первые же выходные после приезда в Великобританию он завел свой красный «альфа ромео спайдер» и помчался в Хэмпшир, погостить у родителей. Игравший в волосах ветер и светившее в лицо солнце наполнили его животворной радостью. Он вспомнил, как мать рассказывала о помешанной на генеалогии двоюродной сестре дедушки, создававшей семейное древо. В то время он пропустил слова матери мимо ушей, теперь же гадал, завершила ли дедушкина кузина свой нелегкий труд и сохранилась ли у матери копия генеалогического древа, которую он мог бы изучить.
Детство и юность Макса прошли на окраине Альресфорда, в маленьком, барочного стиля особняке, который Джордж и Кэтрин Шелбурн приобрели незадолго до рождения сына, и всю дорогу до Хэмпшира Макса не покидало теплое чувство возвращения на родину. Апрель только начался, и едва-едва проклюнувшиеся листики создавали иллюзию нежно-зеленого марева, плывущего над ветвями деревьев и кустарников. Распустившиеся нарциссы трубили о приходе весны желтыми, налитыми солнцем, пухлыми конусовидными коронками. Напоенный жаром и светом воздух звенел от птичьих трелей, и очнувшаяся от зимней спячки природа с восторгом приветствовала наступление ясных и долгих весенних дней.
Припарковавшись, Макс вбежал в дом и закричал:
– Эй! Где вы?
Через секунду из кухни в сопровождении трех мелких шавок, оживленных, словно подружки невесты, показалась Кэтрин.
– Сынок! – воскликнула она, бросаясь в объятия сына. – Как же я рада тебя видеть!
Она отстранилась, тяжко вздохнула и участливо посмотрела на высоченного Макса.
– Не сладко тебе пришлось, верно?
– Верно. Чуть руки не опустил, ну да Южная Африка меня излечила, – улыбнулся он, заглядывая в обеспокоенное лицо матери.
– Надеюсь, с Элизабет все хорошо. Что уж греха таить, я никогда ее особо не любила, но и зла ей не желала. Ужасно, когда тебя бросают перед самой свадьбой. На твоем месте я бросила бы ее раньше, но дело твое. Незачем бередить старые раны. Что было, то прошло. Давай лучше кофейку выпьем. Твой отец возится в саду, а я пеку фруктовый пирог. Надеюсь, не откажешься? Твой отец уже слюни пускает. Прелестный сегодня денек, согласен? Просто прелестный.
Охраняемая собаками мать повела Макса в кухню. Он догадывался, что ее необычная словоохотливость вызвана тревогой и беспокойством: страшно представить, что ей пришлось пережить, когда слухи о его бесчестном поступке разнеслись по всему Хэмпширу. Бедная мама наверняка сгорала со стыда из-за своего непутевого сына.
Пока Кэтрин заваривала в кофе, Макс, примостившись на кухонном островке, услаждал ее слух африканскими историями.
– Чудесно, – ахала Кэтрин. – Именно этого тебе и недоставало.
– Прости, что втянул вас в это, – повинился Макс. – Я не сообразил, что на вас обрушится шквал вопросов. Не представлял, как мое поведение отразится на вашей с папой жизни.
– Брось. Лучше уж так, чем осознать ошибку, стоя у алтаря. Знала я одну девушку: она поняла, что совершила непоправимую глупость, когда произнесла клятву в любви и верности. Но было уже поздно. Только представь себе! А ты поступил правильно. Я так всем и отвечаю: вам с Элизабет выпала несладкая доля, но жизнь все расставит по местам. Ибо все, что ни делается, – к лучшему. Это уж точно.
Макс криво усмехнулся. В детстве мать любила обратиться к житейской мудрости.
– Мам, а ты помнишь двоюродную сестру деда, которая составляла наше семейное древо?
– Кто же не помнит Берту Клэрмонт?!
– А она его составила?
– Разумеется. Впрочем, я в этот вопрос не вникала. Я не особо интересуюсь предками твоего отца. Для меня гораздо занимательнее живые люди.
– Я хотел бы взглянуть на ее работу.
– С чего вдруг? Впрочем, у меня где-то затесалась копия созданной ею родословной. В гостиной лежала… И куда я ее сунула? Наверное, в комод! Если хочешь, я поищу.
– Да, спасибо.
На пороге кухни мелькнула тень. Макс обернулся и увидел отца.
– Макс! – закричал сияющий улыбкой Джордж, стянул рабочие перчатки и ринулся к островку, чтобы обнять сына. – Какой приятный сюрприз!
– Привет, пап. Как сад?
– Цветет и пахнет. Эта зима обошлась с нами милосердно, мороз не повредил деревьев. Хочешь взглянуть на мои новые саженцы?
– А то.
– Отлично, пойдем. Заодно поможешь мне избавиться от старого навеса. Сто лет мечтал снести его и вот вчера раздолбал его кувалдой. Такой бардак развел – страх просто. Помоги загрузить оставшийся хлам в грузовик. Сожгу к чертовой матери. Кострище зажжем – все позавидуют.
Следом за отцом Макс вышел из дома.
– Пап, а кто-нибудь из наших родственников сражался во Второй мировой войне?
– Брат моего отца, твой двоюродный дедушка. Он погиб в морском сражении в проливе Ла-Манш. Еще одного кузена, по-моему, убили на Дальнем Востоке.
– Никогда о них не слышал.
– Сложно о таком говорить.
– А больше никто не воевал?
– Спроси лучше дедушку.
– Непременно.
Джордж остановился перед саженцем.
– Из этого недоросля получится настоящий великан. Здоровенный американский вяз. Осенью эти деревца покрываются золотистыми листиками. Заметил, наверное, что я сажаю деревья как одержимый? Это моя страсть.
– Знаю, пап.
– Приятно оставить по себе хорошую память. Что-то, что тебя переживет.
– Твои труды не пропадут, пап.
Отец усмехнулся.
– Ну а теперь – за дело. Надеюсь, ты не боишься замарать руки?
– Конечно, нет.
– Вот и славно.
После обеда Кэтрин ушла в гостиную искать родословную, а Макс с Джорджем остались на кухне поговорить. Элизабет они обходили молчанием. В последний раз, когда Макс произнес ее имя на семейном ужине после Рождества, Джордж чуть не поколотил его, убеждая, что Элизабет ему не пара. Наконец Джордж не выдержал, осушил бокал вина и осторожно покосился на сына.
– Я рад, что ты одумался.
– Я тоже рад, что одумался, пока еще была такая возможность, – кивнул Макс.
Почувствовав, что сын не прочь обсудить свою личную жизнь, Джордж взбодрился.
– Майкл Пембертон – чванливая задница! – довольно изрек он.
– Папа! – растерялся Макс: отец при нем никогда не ругался.
– Прости, Макс, но иногда стоит называть вещи своими именами. Хорошо, что ты выбрался из этой переделки. Мерзкая семейка. И не забывай: яблоко от яблони недалеко падает.
– Не забываю. Потому и дал деру.
– Отлично, просто отлично. Ну да хватит об этом. Проехали. – Джордж освежил вино в бокале. – Будем здоровы!
С внушительным свитком в руках появилась Кэтрин. Глаза ее сияли.
– Нашла! – радостно возвестила она, но тотчас помрачнела, заметив у мужа полный до краев бокал.
– Все хорошо? – с тревогой спросила она.
– Лучше не бывает, – успокоил ее Макс и широко улыбнулся.
– Что это у тебя? – поинтересовался Джордж.
– Родословная, составленная Бертой.
– А, точно. И зачем она тебе понадобилась?
– Она понадобилась мне, – ответил Макс. – Меня любопытство заело.
Джордж поднял брови и отпил вина. Макс выбрался из-за стола и коварно усмехнулся.
– Мам, а папа обозвал Майкла «чванливой задницей», – наябедничал он.
– Джордж! – возмущенно всплеснула руками Кэтрин.
– Не ругай его, – заступился за отца Макс. – Он еще мягко выразился.
Улегшись в постель, Макс развернул свиток. Кто-то не поленился и создал из родословной маленький шедевр, аккуратно нарисовав фамильное древо и тщательно черной тушью надписав на его ветвях имена и фамилии. Возможно, чтобы сделать копию, Берта наняла каллиграфа. Макс пробежал свиток глазами, быстро отыскал интересующие его даты – начало и середину двадцатого века – и уставился на имя.
Глава девятая
Купленный отцом кинопроектор внушил Флоренс желание стать актрисой. Сидя на полу со скрещенными ногами и потягивая имбирное пиво, нацеженное из хранившихся в подвале дубовых бочек, она с упоением глазела на огромный белый экран, где под звуки музыки неслышно мчались ковбои и индейцы, бешено палившие друг в дружку. Взрослые снисходительно посмеивались, но малышка Флоренс, верившая всему, происходившему на экране, замирала от ужаса. Даже когда ей растолковали принципы кинематографии, она остервенело кусала ногти, искренне переживая за ковбоя, летевшего навстречу смерти.
Вслед за кинематографом она впервые открыла для себя театр, побывав на мюзикле «Паб “Белая лошадь”». У Маргарет разболелась голова, и сопровождать племянниц вызвался дядя Реймонд. Для начала он закатил им сказочный пир: повел в ресторан «Трокадеро» и усадил за столик прямо под свисавшим с потолка гигантским стеклянным шаром. Шар вращался и отбрасывал на стены мерцающие серебристые огоньки. Восхищаясь шаром, Флоренс смаковала нежнейшую камбалу, хрустящий картофель и свое любимое клубничное мороженое. Дядя Реймонд знал толк в утонченной пище и позволил Уинифред и Флоренс заказывать все что угодно. Отобедав, они отправились на Пикадилли, миновали статую Эроса, вокруг которой цветочницы с огромными корзинками охапками продавали фиалки, и отворили двери сиятельного чертога – театра. Театральное великолепие потрясло Флоренс, и она чуть дыша, с благоговением опустилась на краешек бархатного кресла. Чародей-дирижер взмахнул волшебной палочкой, застыл на мгновение и опустил ее с неподражаемым достоинством. Началась увертюра. Занавес пополз наверх, и перед Флоренс распахнулся мир чудес и фантазии.
Маргарет не разделяла театральных увлечений дочери, она мечтала, чтобы Флоренс, как и Уинифред, была представлена ко двору. Однако по слабости характера у нее язык не поворачивался сказать младшей дочери «нет». Обуздать Флоренс получалось только у дедушки Генри. Тот обладал и влиянием, и властью – всесокрушающей властью денег, ибо, как злорадствовала Уинифред, «кто платит, тот и заказывает музыку». На сей раз дедушка заказал музыку в исполнении мисс Рандалл, директрисы «Школы семьи и быта». Он условился с внучкой, что если та успешно завершит годичный курс обучения, то сможет безо всяких препон поступить в театральную студию. Флоренс согласилась.