– Спорим, ты купила вызывающий наряд и в последний момент позаимствовала платье у моей сестры?
Флоренс, которую застали врасплох, заморгала. Неужели все так очевидно? Давясь смехом, Руперт притянул ее к себе и, целуя в щеку, прошептал:
– Синтия растрезвонила.
– А, с нее станется, – облегченно выдохнула Флоренс.
Его поцелуй и вправду длился чуть дольше положенного или Флоренс померещилось? Он прикоснулся к ней чисто выбритой щекой, и у нее засвербило в носу от лимонного запаха одеколона.
– Запомни: не платье украшает женщину, а женщина – платье. Ты столь неотразима, что тебе и мешок будет впору.
– Ловлю тебя на слове, ибо чувствую себя засунутой в мешок.
– Ну что, вперед?
Руперт предложил ей руку. Она взяла ее.
– Вперед! Клянусь: никакой мешок не испоганит мне этот вечер.
Попивая шампанское из хрустальных бокалов, они не отходили друг от друга, не желая смешиваться с остальными гостями, и наперебой вспоминали ушедшее лето и залив Гулливера.
– До сих пор не могу забыть твою вечеринку! – воскликнул Обри. – Это было незабываемо. Настоящее украшение каникул.
– Спасибо, Обри. Я доказала родным, что способна организовать праздник своими руками.
– Ты бесподобно его организовала, – кивнул Обри. – Уверен, ты сразила родных наповал.
– Удивила уж точно. Как и рассчитывала. Но, боюсь, это было в первый и последний раз. Доказывать другим, на что ты способна, – очень утомительно. Из тебя будто выжимают все соки.
Забыв про нелепое платье, Флоренс упивалась восхищением Обри. Он смотрел на нее с неприкрытым обожанием, словно никогда раньше не видел. «Должно быть, так же он смотрел и на Элиз», – думала Флоренс, весенним цветком распускаясь под солнечным взглядом юноши.
– Я буду скучать по длинным летним каникулам в Педреване, – загрустила Синтия. – Вряд ли мы еще когда-нибудь сможем так долго и беззаботно развлекаться.
– Не сможем, если разразится война, – сказал Руперт.
– Перестань, Руперт! Не омрачай наш чудесный вечер, – упрекнула его сестра, впрочем, как и все вокруг, соглашаясь с его утверждением.
В марте, когда Германия, нарушив данные ранее обещания, аннексировала Австрию, в воздухе запахло кровавыми потрясениями.
– Но ведь без мрака невозможен и истинный свет, – усмехнулся Руперт, подмигивая Флоренс. – Если война не за горами, значит, сегодня мы обязаны веселиться до упаду.
За ужином Флоренс оказалась между Рупертом и Обри и при первой перемене блюд общалась исключительно с Обри. Он интересовался ее дальнейшими планами. Она рассказала, что собирается поступать в театральную студию, вот только еще не знает, в какую именно, потому что, по мнению дедушки Генри, «лондонские театральные школы отличаются крайней распущенностью нравов». Флоренс скорчила гримаску, и Обри расхохотался. Он наслаждался их разговором, чего, как ни странно, нельзя было сказать про Флоренс. Вот если бы он увлекся ею год назад. Если бы алчно ловил ее взгляд тем летом в заливе Гулливера… Но, увы, что-то переменилось, и Обри ее больше не волновал. Сердце не выпрыгивало у нее из груди, краска не заливала лица. Необъяснимо, но факт: теперь ее не заботило упоение, жарким пламенем горевшее в глазах Обри. Она думала только о сидевшем рядом Руперте. Ее неустанно влекло к нему, тянуло с неизъяснимой, магической силой, и она не могла дождаться перемены блюд, чтобы поговорить с ним.
Наконец официанты заменили тарелки, и девушка, сидевшая по правую руку Обри, полностью завладела его вниманием. Флоренс с улыбкой обратилась к Руперту. Руперт тоже улыбнулся, и в его отливающих сталью голубых глазах сверкнула плутоватая искорка. «Я помню наш поцелуй в гроте, – намекал его взгляд, – но сохраню эту тайну до скончания века». Словно наяву Флоренс ощутила прикосновение губ Руперта, зарделась и, пряча смущение, глотнула шампанского. Однако ее растерянность не ускользнула от Руперта. Этого стреляного воробья сложно было провести на мякине.
– Я рад нашей встрече, Флосси, – признался он. – Прошлым летом мы не очень хорошо расстались, прости.
– Я тоже рада нашей встрече. Да, в тот вечер нам следовало вернуться к гостям и потанцевать.
– По-моему, мы и так потанцевали. И ты, – Руперт понизил голос, – наступила мне на ногу.
– Быть такого не может! – Эта оплошность напрочь выветрилась из памяти Флоренс. – Вот я растяпа!
– Брось. Я все отдам, лишь бы ты наступила мне на ногу еще разок.
– Какое великодушие, – хмыкнула Флоренс.
– Ты залечила сердечные раны?
Флоренс сконфузилась.
– Не было у меня никаких ран, а только молодость да глупость.
– Надо же, как ты повзрослела.
– Смейся, смейся, – немного раздраженно буркнула Флоренс.
– Я никогда не смеюсь над тобой, никогда. Но этот год сотворил с тобой что-то невероятное. Ты неотразима, Флосси, хотя я давно распознал твою красоту, прежде, чем ты полностью расцвела.
– И теперь я буду неотразимо гладить рубашки и красиво вплывать в комнату, чему меня, собственно, и научили.
– Ну, значит, пора выпускать тебя в свет. Позор той молодой леди, что не обладает столь жизненно необходимыми навыками. Она покроет себя дурной славой.
– Кроме того, я умею правильно садиться в машину и грациозно выходить из нее.
– Надеюсь, ты имеешь в виду спортивную машину?
– Разумеется. Я имею в виду «астон мартин». Надо, знаешь ли, уметь отличать машины, в которые можно садиться, а от которых следует бежать без оглядки.
Руперт широко улыбнулся.
– И подбирать к этим машинам соответствующие наряды, добавил бы я. В красном платье ты, по-моему, выглядела бы отменно.
– У мисс Рандалл стойкое предубеждение к красному цвету. Она считает его сомнительным и вводящим в заблуждение.
В притворном ужасе Руперт хлопнул ладонью по губам.
– Избави нас бог выпускать тебя на улицу в таком платье! Еще примут тебя за гулящую особу.
– Вот-вот. Кстати, я намереваюсь поступать в лондонскую театральную студию. Если бы мисс Рандалл об этом узнала, она упала бы в обморок. Актриса для нее – та же жрица любви. Ее чуть удар не хватил из-за моего «неподобающего платья». Представляю, что с ней стало бы, увидь она меня на сцене.
– Я бы не отказался посмотреть на твое платье.
– Оно впечатляет.
– Обещаешь надеть его, когда я приглашу тебя на ужин после твоей премьеры?
– Разбежался. С чего ты взял, что я приму твое приглашение?
– С того, что я тебя знаю.
Лицо Флоренс неожиданно приняло серьезное выражение.
– Ты уже говорил это.
– Да, и много над этим думал.
– О чем ты думал?
– А ты не догадываешься? Разве ты не чувствуешь того же, что чувствую я?
– Что я тоже тебя знаю?
– Верно. Что мы знаем друг друга. Разве у тебя нет ощущения, что мы не просто знакомые, а единое целое, две половинки. Мне, например, кажется, что я знаю тебя с рождения.
Флоренс растерялась. Она совсем запуталась, не понимая, что имеет в виду Руперт.
– Все это как-то странно.
– Странно, но и жутко приятно. Хочешь, я угадаю, что ты сейчас сделаешь?
– Угадай.
– Поднимешь бокал и выпьешь шампанского.
В точку. Пальцы Флоренс действительно сжимали ножку бокала, и она собиралась поднять его.
– И с чего ты это взял?
– С того, что, когда ты смущаешься, отводишь глаза и пытаешься чем-то занять руки. Со стороны это выглядит очаровательно.
Флоренс слегка улыбнулась.
– Но я теряюсь в догадках, что собираешься сделать ты.
– Нет, не теряешься. Ну же.
Он впился в нее немигающим взглядом.
– Ты собираешься вновь меня смутить, – прошептала она, нарочито заинтересованно рассматривая узор на тарелке.
– Только не здесь, – улыбнулся Руперт. – Но вскоре заиграет музыка, и я приглашу тебя на танец.
Он ошибся. Девушка, сидевшая от него слева, отвлекла его разговором, и, когда оркестр заиграл, на танец Флоренс пригласил Обри. Все, что оставалось Руперту, – это наблюдать, как его брат ведет Флоренс через обеденный зал. Флоренс спиной чувствовала его взгляд и злилась, что ее кавалер оказался таким нерасторопным. Пригласи ее Обри на танец год назад, она взмыла бы от счастья на седьмое небо. Но сейчас ей хотелось очутиться в объятиях Руперта и закружиться с ним в вальсе, как некогда она кружилась с ним в гроте.
Отрешившись от всего, Руперт задумчивым взглядом провожал фигурки Флоренс и Обри, когда Синтия плюхнулась на освободившийся возле него стул и восторженно прошептала:
– Чудесная они пара, согласен?
– Обри и Флоренс? – вытаращился на нее изумленный Руперт.
– А кто еще? Они созданы друг для друга. Им бы соединиться уже год назад, но прошлым летом Обри помешался на Элиз. Фло, бедняжка, вся тогда исстрадалась.
У Руперта пресеклось дыхание: разрозненные кусочки головоломки сложились наконец в единую картину.
– Не окажешь ли ты мне любезность, Синтия? Не потанцуешь со мной?
– Почему нет?
Руперт плавно скользил по бальному залу, не выпуская из виду Флоренс. На сестру он не глядел. Словно орел, выслеживающий прелестную ласточку, он ожидал подходящей минуты для нападения.
Насупленное лицо Руперта безмерно удивило Флоренс. На секунду перехватив его взгляд, она заметила непонятную ей печаль, но не успела подумать, откуда та взялась, как Обри заговорил:
– Когда я опять наведаюсь в Лондон, разрешишь тебя куда-нибудь пригласить?
– С несказанным удовольствием, – неожиданно для себя ответила Флоренс.
Оркестр смолк, и Флоренс зааплодировала музыкантам. Обри, по-видимому, намеревался пригласить ее и на следующий танец, но тут между ними вклинились Руперт и Синтия.
– Меняемся, – не терпящим возражения тоном скомандовал Руперт, властно положил руку на талию Флоренс и увлек ее за собой.
Обри сник, улыбка его завяла. Синтия нахмурилась и осуждающе посмотрела на Флоренс, но та притворилась, что ничего не заметила. Оркестр заиграл вальс, и Руперт закружил ее по бальному залу. Его, несомненно, что-то мучило: рука, покоившаяся на ее талии, налилась свинцом, ладонь, сжимавшая ее ладонь, побелела от напряжения. Что-то его огорчило, но что? Внезапно, словно испугавшись, что Флоренс вырвется и убежит, Руперт притянул ее к себе и хрипло шепнул на ухо: