Только добровольцы ДОСМ обосновались в Энкомбе, как начальство Шорнклиффа направило к ним молоденького и желторотого лейтенанта – проверить их готовность к воздушным налетам. В обширных угодьях спрятаться было негде, кроме того, девушкам надлежало водить машины даже во время бомбежек, так что бедному лейтенанту пришлось напрячь фантазию и найти им убежища внутри особняка. Он облазил весь дом, выискивая подходящие тайники: в подвале, в чулане под лестницей, в кухне под столом – одним словом, везде, где только возможно. Когда подошла очередь Флоренс, все до единого укромные уголки были заняты. Озадаченно моргая, лейтенант поскреб не знавший бритвы подбородок и вдруг, осененный идеей, схватил Флоренс за руку и потащил во двор.
– Вот, – указал он на заросли буйно разросшегося ревеня, – то что надо. Куст – лучшая защита от врага, верно?
Правда, он не учел, что с наступлением зимы листья с кустов облетят и Флоренс останется перед врагом совершенно беззащитной.
На смену теплой золотой осени пришла зима, и девушки-новобранцы ДОСМ, поднаторев в науках, стали хорошо организованной и слаженной командой профессионалов. На каретах скорой помощи они доставляли захворавших военных из лагеря в госпиталь и обратно и подменяли шоферов-мужчин на служебных развозках. На этих развозках Флоренс частенько попадались знакомые по довоенной жизни. При виде Флоренс в военной форме глаза у всех вылезали из орбит, и Флоренс внутренне ликовала, вытягиваясь во фрунт и открывая дверцы. Порой, когда на нее нападало игровое настроение, она задорно подмигивала знакомым или одаривала их улыбкой.
Но водительская карьера Флоренс закончилась, не успев толком начаться. Никого не предупредив, сбежала повариха, и начальство, припомнив, что Флоренс изучала домоводство в «Школе семьи и быта» мисс Рандалл, отправила ее на кухню, стряпать еду для всего госпиталя. Флоренс, которая домоводства не выносила и на уроках втихомолку от учителя валяла дурака, играя с Синтией в «веревочки на пальцах», судорожно рылась в памяти, ища зачаточные основы этой науки и проклиная свою беспечность и невнимательность. Впрочем, личный состав ДОСМ был не особо привередлив, и в свободное от дежурств время девушки весело общались друг с другом, невзирая на чины и звания. А когда осень сдалась под напором холодной и непреклонной зимы, кухня превратилась в место всеобщего притяжения. Девушки собирались у старинной печи с болтающейся на веревке заслонкой, заводили граммофон и под звуки заезженных пластинок помогали Флоренс чистить овощи и мыть посуду.
В декабре землю укутало плотной снежной шубой. Флоренс орудовала лопатой, разгребая дорожки для проезда машин, и надраивала картофельными очистками окна, чтобы они не покрылись ледяной изморозью. Теперь крутившие баранки девушки вызывали у нее не зависть, а жалость: вставая ни свет ни заря, они с риском для жизни наматывали мили и мили по бездорожью. Флоренс же благоденствовала в тепле на кухне и в кои-то веки чувствовала себя при деле.
И ужасно скучала по Руперту. Ночами она свертывалась в постели клубком и рыдала – отчасти от изнеможения, отчасти от неутоленного желания. Бог знает, когда им предстоит сочетаться браком! Она больше не хотела грандиозной свадьбы. Она просто хотела выйти замуж за Руперта и ради этого согласилась бы даже на скучную официальную церемонию в бюро регистрации актов гражданского состояния в Челси.
Рождественский отпуск она провела вместе с семьей в заливе Гулливера. Руперт тоже приехал в Педреван, и влюбленные наконец-то воссоединились. Им редко удавалось побыть с глазу на глаз: эвакуированные, наводнившие Педреван-парк, беспрестанно требовали помощи и внимания, и Руперт и Флоренс улучали каждую свободную минутку, чтобы уединиться. Они прохаживались вокруг озерца и, как и прошлым летом, когда праздновали помолвку, целовались на ступеньках ротонды. Луна, выглядывая из снежных облаков, озаряла закованное льдом озеро, и преходящая красота мира еще сильнее поражала и уязвляла их. Увидятся ли они снова – бог весть. Руперт, отчаянно цепляясь за каждую секунду, проведенную с Флоренс, безостановочно фотографировал ее, щелкая затвором «лейки».
В апреле 1940 года нацистская Германия вторглась в Данию и Норвегию, и Флоренс впервые изведала терпкий привкус утраты. Несколько пехотинцев Ирландской гвардии, размещавшейся в Шорнклиффе, погибли в битве за Нарвик. Для юной девушки, грезившей о полной трагедий жизни наяву и на сцене, это был страшный удар – она постигла цену подобным желаниям. Война, еще вчера овеянная чарующим флером и приятно будоражившая воображение, оскалила багровые от крови клыки и показала свою мерзкую пасть. Флоренс осознала, какой опасности подвергла себя, вступив в ДОСМ, и какой опасности подверг себя Руперт. Осознала реальность угрозы, которую не отразишь борцовыми приемами, отработанными на тренировках в Шорнклиффе. Миловидная брюнетка в звании адъютанта, невеста одного из ирландских храбрецов, павших в Норвегии, убивалась от горя, и Флоренс чуть не плакала, видя ее терзания. Мыслями же она неизменно возвращалась к Руперту. Она молилась, чтобы они оба выжили в этой бойне и вместе, как Руперт и мечтал, состарились в Педреване, в окружении детей и внуков.
Вскоре руководство ДОСМ вдрызг разругалось с начальством Женского вспомогательного территориального корпуса, и жизнь Флоренс затрещала по швам. Ей предложили несколько вариантов. Первый – перевестись в ЖВТК в качестве солдата-добровольца. Ее не послали бы на фронт, но обязали бы выполнять боевые задачи. Второй – вступить в Независимую ДОСМ – отпочковавшееся от ДОСМ особое подразделение, готовившее разведчиков для работы на вражеских территориях. Третий – уйти на все четыре стороны. Тщательно взвесив все «за» и «против», Флоренс решила уйти или, по меткому выражению Руперта, «оставить ДОСМ с носом». Не желая зарывать в землю свои новоиспеченные водительские таланты, она подыскала хорошую, на ее взгляд, вакансию, но стоило ей заикнуться, что придется работать в доках, принадлежавших «Ост-Индской компании», как дедушка Генри чуть не расплескал бокал с виски.
– Бог мой! – возопил он и покраснел, как налитый соком помидор. – Нога моей внучки не ступит в это сосредоточие беззакония и разврата! Доки не место для целомудренной и невинной девушки! Это рассадник мерзости и пороков! О чем только думает Руперт?
Руперт думал о том же. Он не желал отпускать Флоренс в доки, но совсем по иным причинам, чем дедушка Генри. Руперт боялся, что в случае немецкого вторжения Флоренс, находясь в Лондоне, окажется в самом эпицентре событий. Чтобы ублажить и дедушку, и жениха, Флоренс поступила на курсы медсестер.
До окончания курсов оставалось несколько недель, а Флоренс уже распределили в госпиталь «Кент и Сассекс», находившийся в городке Роял-Танбридж-Уэллс. Выкроив блаженную минутку свободы, они с Рупертом рванули в Сассекс побродить по холмам, посидеть на скалистом мысу, разложив корзинки с едой, и полюбоваться сверкающим морем. По пути они заехали в имение Глайндборн, где с 1934 года в стенах пятисотлетнего особняка капитан Джон Кристи проводил ежегодные оперные фестивали. Особняк встретил их закрытыми воротами, а театр – тишиной запустения. Тогда они взобрались на сцену и принялись разыгрывать интермедии из любимых пьес и петь песни перед воображаемой аудиторией. Они хохотали как помешанные и целовались как безумные, позабыв стыд и страх.
– Я хочу тебя, – прохрипел Руперт. Его пальцы скользнули Флоренс под блузку, нежно лаская обнаженную кожу. – Я просто схожу с ума. Если мы не поженимся, я окажу тебе великое бесчестие и овладею тобой раньше, чем сделаю своей женой.
– Тогда давай поженимся, Ру, без лишних проволочек. Я тоже не могу больше ждать. Мне не нужна роскошная свадьба. Мне нужен только ты.
Руперт и Флоренс поженились в начале мая в церкви залива Гулливера, в тесном семейном кругу. Многочисленные родственники приехать не смогли: одни – из-за отсутствия талонов на бензин, другие – из-за трудовых повинностей, наложенных военным временем. На церемонии присутствовали Генри и Джоан, Маргарет, дядя Реймонд и Уинифред. Несколько месяцев назад Уинифред сделал предложение вдовствующий полковник, человек гораздо старше ее. Узнав о помолвке, дедушка Генри скабрезно ухмыльнулся: с отцом жениха Уинифред он когда-то делил школьную скамью. От Дашей были только родители Руперта и Синтия, скопившая несколько талонов на бензин, чтобы вырваться из Брайтона, где она работала медсестрой в составе Добровольческого медицинского отряда. Что же до Обри, служившего в военной разведке, то ему в отпуске отказали.
Свадьбу организовала Селия: от разволновавшейся Маргарет не было ровно никакого толка. Радио Сью сколотила из малышей хор и научила их парочке гимнов. Ребята постарше под чутким руководством Селии украсили церковь зонтичным дягилем, сорванным с живых изгородей, и луговыми цветами. Флоренс нарядилась в свадебное платье, сшитое почти год назад, и выпросила у Синтии атласные туфельки. Радио Сью доверили играть на органе, и она, раздуваясь от гордости, уже предвкушала, как растрезвонит по всей округе об этом сугубо домашнем мероприятии, на котором она, Радио Сью, была единственным не связанным с семьей кровными узами гостем.
Под взглядом Руперта, не желавшего ничего упустить, Генри торжественно повел Флоренс к алтарю. Лицо Руперта светилось улыбкой, в глазах стояли слезы. Девочкой Флоренс мечтала о традиционной и пышной свадьбе, по всем классическим канонам: с невестой в белом и битком набитой гостями церковью. Но сегодняшняя скромная церемония превзошла все ее ожидания. Было что-то несказанно волшебное и интимное в полупустой церкви, в высоких, срывающихся голосах эвакуированных детишек и в красоте непритязательных полевых цветов. Когда Руперт взял ее за руку, она слабо улыбнулась: глаза ее застили слезы, и все плыло перед ней в туманной дымке.
Обвенчав их, преподобный Миллар добавил от себя несколько мудрых слов, к которым Флоренс прислушалась с несвойственным ей прежде вниманием. После службы в Педреване накрыли праздничный стол, а ближе к вечеру Руперт и Флоренс укатили в маленькую, но очаровательную придорожную гостиницу, укрывшуюся в долине реки, рядом с заливом Гулливера. Они случайно наткнулись на нее три года назад, когда «охотились за сокровищами». Ветхая и покосившаяся, с деревянными, изъеденными червями балками и осевшей крышей, гостиница напоминала избушку из детских страшилок. Хозяева предоставили им лучшую комнату на чердаке, под коньком, с видом на топкую, поросшую мхом долину, заботливо баюкающую между склонами протекающую реку. Заходящее солнце окрасило небо в розовый цвет, и вверху, приглашая Флоренс загадать желание, воссияла Венера. Но Флоренс не смотрела на небо, она не отрывала глаз от Руперта, который целовал ее в шею и осторожно спускал с ее плеч бретельки ночной рубашки. Миг – и рубашка упала к ее ногам, растекшись у лодыжек мерцающей лужицей. Флоренс впервые предстала обнаженной перед Рупертом, но на ее лице не мелькнуло ни тени смущения или испуга. Наоборот, она хотела, чтобы он восхищался ею, упивался совершенством ее тела. И Руперт, скользнув взглядом по ее роскошным формам, налитым грудям и пышным бедрам, улыбнулся и прошептал: «Ты прекрасна». Флоренс радостно засмеялась.