Она потянулась к пуговицам на его рубашке, но неуклюжие пальцы не слушались, путаясь в петлях, и тогда Руперт рывком стянул рубашку через голову и швырнул на пол. Прижал к себе Флоренс и страстно поцеловал. Смех застыл на ее губах, низ живота опалило огнем. Нетерпеливо переступив через брюки, Руперт схватил Флоренс в охапку и поволок к большущей кровати. Они упали на простыни и потерялись во времени и пространстве – щека к щеке, сердце к сердцу. Они растворились друг в друге на чердаке сказочного убежища корнуолльской долины. Они любили друг друга, позабыв о войне и своем долге перед отчизной, ибо единственное, что сейчас имело значение, – это их чудесное, головокружительное превращение в жену и мужа.
Блаженство их длилось недолго. Руперт вернулся в часть, чтобы принять командование взводом второго батальона линейного пехотного полка, а Флоренс уехала в госпиталь «Танбридж-Уэллс» и приступила к работе. Будь их воля, они ни за что не расстались бы, но война диктовала свои условия, и ее приказы не обсуждались. «А вот когда война кончится, – утешала себя Флоренс, – наша семейная жизнь с Рупертом войдет в нормальную колею».
К ее огорчению, в госпитале «Кент и Сассекс» царил хаос. В палатах лежали солдаты, получившие ранения в битве за Дюнкерк, и у измотанных медсестер не было времени посвящать Флоренс в тайны ее ремесла: ей все пришлось постигать методом проб и ошибок. Первые несколько недель она провела в санитарной комнате, стирая окровавленные бинты и дезинфицируя подкладные судна и мочеприемники. Бинтов не хватало, и Флоренс старалась поддерживать их в рабочем состоянии всеми доступными ей средствами. В палатах мучились и кричали от боли тридцать, а то и сорок человек, и эта мрачная картина страданий ужасала Флоренс, никогда ранее не переступавшей порога больницы и с отвращением глядевшей на кровь. Но самое страшное ждало ее на последнем этаже, в ожоговом отделении, где для лечения раненых применяли дубильную кислоту. Впервые зайдя в палату, Флоренс чуть не лишилась чувств, увидев почерневшие конечности на белых одеялах и чудовищно гноящиеся лица на белоснежных подушках. Зловещая тишина оглушила ее. Ожоговое отделение напоминало морг, а не больничный покой, и Флоренс при первой же возможности и с невыразимым облегчением сбежала оттуда. Потом ее долго изъедала совесть: как она посмела брезгливо отвернуться от этих бедняг, испытывавших нечеловеческие муки? Укоряя себя, она мысленно взывала за помощью к Руперту – ей так не хватало его в эти тяжелые мгновения.
Через месяц ее перевели на постоянное место работы в городок Кентербери, окруженный четырьмя авиабазами: Биггин-Хилл, Детлинг, Хокиндж и Манстон. Массированное воздушное наступление на Британию началось 13 августа с бомбежки аэродрома в Истчерче. Запрокинув голову, Флоренс наблюдала, как маленькие серебристые точки, словно церемониальные танцоры, ловко маневрируя, кружат в небе. Однако клубы дыма, объятые пламенем самолеты и парашюты, доставлявшие на землю изуродованные и обожженные тела, ежеминутно напоминали ей, что это не танец, а смертоносная война пятнает гарью синеву мирного неба.
Иногда Флоренс запрыгивала в автомобиль и мчалась подбирать сбитых летчиков. И никто не мог заранее предугадать, кого она сегодня спасет: врага или друга. Однажды карета скорой помощи остановилась посреди поля, и Флоренс ринулась по траве к вороху скомканного шелка. Она рванула ткань, и два бездонно-голубых глаза с благодарностью уставились на нее.
– Я попал в рай? – болезненно застонал молодой англичанин. – Ты фата-моргана или же ангел?
Флоренс, чье сердце разрывалось от жалости и сострадания, с одинаковой заботой относилась и к союзникам, и к противникам, постоянно держа в уме, что для кого-то Руперт может оказаться либо тем, либо другим. Она свято верила, что если будет нежна со всеми ранеными без разбора, то какая-нибудь сердобольная женщина по другую сторону Ла-Манша не откажет в помощи и Руперту, доведись ему сражаться в Европе и попасть в руки неприятеля.
Флоренс понимала, что играет с огнем, но старалась не думать об этом. Гоня прочь гнетущие мысли, она переносилась в будущее, представляя, как они с Рупертом будут валяться на пледе на лугу в Педреван-парке и смотреть на резвящихся в траве сынишек и дочек. Она очень надеялась, что, воображая их с Рупертом счастье, она тем самым постепенно воплощает его в реальность. А смерть не дремала и подстерегала ее на каждом шагу. При воздушном налете на Кентербери под бомбами погибли две медсестры, соратницы Флоренс. Флоренс и безутешно скорбела о покинувших этот мир, и страшилась за собственную жизнь. Ничем не выдавая себя днем, как и подобало истинной англичанке, ночью она стенала от горя и, уткнувшись в подушку, обливалась слезами по Руперту.
Однажды утром Флоренс катила на велосипеде по безлюдной тропинке, восторгаясь английскими деревенскими просторами и зонтичным дягилем на живых изгородях. Над ее головой пролетел самолет. Действуя по инструкции, Флоренс натянула каску и продолжала беззаботно крутить педали. О том, что жизнь ее повисла на волоске, она и не подозревала: уж сколько раз она проезжала по этой тропинке – не сосчитать, и всегда самолеты проносились мимо. Воскресив в памяти образ Руперта, она мысленно залюбовалась его лицом. Вдруг позади нее в землю ударила пулеметная очередь. Треск пулемета оглушил ее, у заднего колеса велосипеда взвихрился фонтанчик пыли. «Да он же стреляет в меня!» – озарило Флоренс. Суматошно развернув руль, она въехала в канаву и завалилась в траву. В нескольких дюймах от ее лица просвистели пули. Самолет скрылся. Ошеломленно потирая разбитые коленки, Флоренс вскарабкалась на велосипед и помчалась к госпиталю, кидая на небо панические взгляды: вдруг летчик вернется, чтобы прикончить ее? Только во дворе госпиталя, окруженная встревоженными соратницами, она дала волю чувствам и разревелась.
С Рупертом Флоренс старалась увидеться при каждом удобном случае. Разведенные по разным уголкам страны, они договорились встречаться посередине, в Лондоне. На вокзале Кентербери Флоренс садилась в поезд и несколько часов тряслась в вагоне, освещенном тусклой голубоватой лампочкой. Окна в вагоне были закрашены черной краской. Предвосхищение встречи наполняло Флоренс радостью, но встреча пролетала как одно мгновение, и радость сменялась отчаянием: не успев насладиться друг другом, Флоренс и Руперт расставались и возвращались к местам службы. Дорога в Лондон длилась дольше, чем их свидания! Узнав, что полк Руперта вот-вот отошлют за море, Флоренс чуть не умерла от горя. Воспоминания о раненых, страдающих на больничных койках, всколыхнули в ней глубоко запрятанный страх, который она до сих пор старательно держала в узде: страх, что Руперта ранят или, хуже того, убьют. Теперь этот страх вырвался на свободу и ледяной рукой сдавил ее сердце. И тогда она взмолилась Богу, ибо только Бог мог спасти Руперта.
По правилам безопасности Руперту запрещалось раскрывать Флоренс место своей дислокации. Вся Англия пестрела плакатами «Болтун – находка для шпиона», и люди всерьез относились к подобным предупреждениям: каждая английская семья отдала фронту сына, отца, брата или друга, и все понимали, к каким необратимым последствиям может привести разглашение секретной информации. Письма Руперта подвергались цензуре. Даты безжалостно вымарывались, некоторые предложения полностью зачеркивались. Флоренс не знала, куда перебросили Руперта, хотя в его словах, ускользнувших от внимания цензоров, содержались прозрачные намеки.
На море качка, и утренняя зарядка превратилась в балаган. Я сделал парочку невообразимых кульбитов и до слез рассмешил рядовых. Рядовые быстро нашли общий язык и сбились в тесную кучку. Для них это, конечно, хорошо, а вот для остальных – не очень. Трудно быть «отцом солдатам», очень трудно… Прошлой ночью, когда все улеглись, я три часа нес караульную вахту, чтобы никому не вздумалось проснуться и втихаря покурить. Я присел на носу корабля, и меня осенило: подумать только, я впервые в жизни остался один.
Сердце Флоренс щемило от жалости к Руперту. Его, завзятого мизантропа, забросили в самую гущу людей! А ведь Руперт мечтал об ином: о коттедже посреди поля с лютиками и безмятежных днях, проводимых в чтении книг Фрэнсиса Скотта Фицджеральда. «Пусть только окончится война, – думала Флоренс, – и мы поселимся в уютном домике на берегу моря и будем валяться среди лютиков, обмениваясь цитатами из “Великого Гэтсби”». Она прочла подаренную Рупертом бесценную книгу и жаждала поделиться с ним впечатлениями.
Позднее, в 1942 году, она получила от Руперта письмо из пустыни.
Вчера, заглянув в походную палатку рядовых, я застукал там сержанта Харриса. Харрис «перерождался», то есть заваривал чай. Разумеется, готовить чай в палатке категорически запрещено, поэтому на будущее мы условились заниматься «перерождением» снаружи. В пустыне мы «перерождаемся» на каждой остановке. Ты не поверишь, но каждый экипаж в каждом батальоне моторизованной пехоты каждый день готовит себе еду, и наш батальон ничем не хуже. Еда получается отменной. Для розжига огня мы используем отслужившие канистры бензина, смешиваем в них бензин – да-да, именно бензин – и песок. Робертс готовит мне чашку чая за десять минут, другие – и того быстрее, но факт в том, что за десять минут мы успеваем проглотить чай, сосиски, помидоры и копченую свиную грудинку и снова тронуться в путь. Кто-то пошутил, что, если бы Восьмую британскую армию вдоволь не поили чаем, она не добралась бы до Египта.
Руперт никогда не пугал Флоренс ужасами войны. Все переживания и страхи он держал при себе. Ей же он писал исключительно про еду и смешные случаи, а в конце письма обещал долгожданную встречу в Педреване.
В июне 1943 года он сообщил, что перевелся в парашютно-десантный батальон. «Прыжки с парашютом совершенно безопасны. То есть – АБСОЛЮТНО», – написал он.
Не стану врать, что обожаю выбрасываться из самолета, – ничего подобного, однако прыгать с парашютом не так страшно, как ты, наверное, воображаешь, и отнюдь не столь чарующе и невыразимо, как представляют себе многие люди. В принципе, парашютисты и пехотинцы похожи, только первые выпрыгивают из самолетов, а вторые – из грузовиков. По крайней мере, на мой взгляд. Смотри сама: мы приходим на аэродром, надеваем парашюты, садимся в самолет и взлетаем. Звучит команда «Готовьсь!», потом – команда «Пошли!». В самолет, гудя, врывается воздух и выталкивает нас наружу, словно пробки из шампанского. Ветер подхватывает меня, и я парю в вышине. Затем раскрывшийся парашют легонько дергает меня за плечи, и я медленно опускаюсь на землю. Мне кажется, на некоторых прыжок с парашютом действует сродни наркотику – они становятся беспредельно смелыми и способными на такие подвиги, которые ни за что не совершили бы, находясь в обычном состоянии. Приземлившись, люди иногда теряют голову, а их мозг пронзают безумные мысли.