– Тогда мы назовем его Александром. В этом мы с Рупертом единодушны.
– О, мне тоже нравится имя Александр. Будем надеяться, что родится мальчик и вам с Рупертом не придется ссориться из-за имени.
Недели сменялись неделями, а о Руперте не было ни слуху ни духу. В октябре Флоренс родила девочку. Роды проходили тяжело, но физическая боль меркла на фоне испытываемых ею душевных мук. Взяв наконец дочку на руки, она залилась слезами. Она плакала, но не от боли и морального истощения, а от гнетущей тоски по Руперту, который не мог взглянуть на свою дочь. Который – кололо ее в миг бессильного отчаяния – возможно, никогда ее не увидит.
Прадедушка Генри, раздуваясь от гордости, зарегистрировал правнучку. Так как Флоренс колебалась в выборе, Генри совместил оба предложенных имени, успокоив внучку, что окончательное решение примет Руперт, когда вернется. Его слова целительным бальзамом пролились на душу Флоренс. Она приободрилась, в ней снова зажглась надежда: они примут окончательное решение, когда Руперт вернется! И девочку временно окрестили Мэри-Элис.
Маргарет приехала поездом, и Генри, не пожалев бесценных талонов на бензин, встретил ее на станции. Маргарет восторгалась внучкой и страшно переживала за Руперта. Уж она-то знала, сколь горька вдовья доля.
Все вокруг пытались разузнать о судьбе Руперта. Генри даже справлялся о нем в Красном Кресте, но в списках военнопленных имени Руперта не значилось. Флоренс маялась от тревоги. Сон бежал от ее глаз, когда она кормила ночами малышку Мэри-Элис. Однажды она спустилась в кухню и скоротала ночь с ушедшим на покой старым Роули, доживавшим свой век в хозяйском доме. Роули, поднявшийся от чистильщика обуви до дворецкого, тоже страдал бессонницей. В ту ночь он вскипятил огромный заварочный чайник и проговорил с хозяйской внучкой до рассвета. Вскоре Флоренс и Роули стали просиживать на кухне чуть ли не еженощно. Роули, не привыкший к панибратским отношениям с хозяевами, поначалу стеснялся Флоренс, но затем нашел с ней общий язык и с превеликим удовольствием развлекал малютку Мэри-Элис, когда Флоренс ровно в шесть утра приносила ее на кухню. Не прошло и нескольких недель, как Флоренс и Роули крепко сдружились.
Рождество не принесло Флоренс ни утешения, ни радости. Флоренс просила Небеса лишь об одном: чтобы Руперт был жив. Пусть в плену у немцев, пусть где-то в бегах, но – жив. А еще она всем сердцем просила, чтобы те, кто находился с ним рядом, обращались с ним милосердно и милостиво. После рождественского богослужения викарий попросил собравшихся вознести молитву о пропавших без вести, и Флоренс беззвучно зарыдала, уткнувшись в платок. Людское сострадание растрогало ее до глубины души.
8 мая Англия праздновала окончание войны в Европе. С каменным сердцем Флоренс пошла в местный паб и, чтобы не портить окружающим веселья, присоединилась к счастливым землякам. Найдя утешение в бутылке, она выпила столько, сколько никогда в своей жизни не пила, и боль утраты немного отступила. Каким-то чудом она добралась до дома и повалилась на руки Роули. Он втащил ее по лестнице наверх, уложил в кровать, снял с нее туфли и накрыл ее одеялом.
– Я сумасшедшая, да? – прошептала она, впиваясь в него блестящими от слез глазами. – Только дура будет продолжать верить.
Роули нежно погладил ее по плечу.
– Любовь питается надеждой. Такова уж человеческая натура. Сердце влюбленного не желает страдать от потери возлюбленного и гораздо на выдумки всяких уловок. – Роули вздохнул и грустно покачал головой. – Но приходит время, когда надежда обращается в обузу: она больше не поддерживает тебя, а медленно пожирает заживо.
– И что же мне делать, Роули?
– Смириться с тем, что Руперт погиб, миссис Даш.
Флоренс крепко-крепко зажмурилась.
– Боюсь, я не смогу, – прохрипела она и с головой спряталась под одеяло.
Глава тринадцатая
Похолодев, Макс в изумлении уставился на квадратик с именем. В битве за Арнем, военно-воздушной операции союзников, участвовали и парашютисты, и планеры – точь-в-точь как в его сне! Макс не на шутку разволновался. Его охватило возбуждение, кровь стремительно побежала по венам. «Спокойно, – приструнил он себя. – Возможно, это чистой воды случайность. Умерь свой пыл, чтобы не разочароваться в дальнейшем». Если его сон – действительно воспоминание о прошлой жизни, тогда он, надо полагать, – воплощение Руперта Даша. Но не слишком ли просто? Какова вероятность такого перерождения? А вдруг его сон – просто сон, ничего более? Если реинкарнация не миф, то Руперт Даш мог перевоплотиться в кого угодно. Один шанс на миллион, что Руперт Даш перевоплотился именно в него, Макса! Перед внутренним взором Макса всплыло лицо Элизабет: бывшая невеста покатывалась от хохота. Произойди это наяву, у Макса язык не повернулся бы ее осуждать, настолько нелепыми казались ему собственные рассуждения. И все же интуиция настойчиво твердила ему, что случайностей не случается, что его повторяющийся сон – ключ к разгадке, что сама судьба свела его с Ольгой и что эта же самая судьба поместила имя Руперта Даша на родословном древе. Неожиданно лицо Элизабет сменило улыбающееся лицо Робин, и у Макса потеплело в груди. Странно, что он вспомнил о ней именно сейчас. Робин, несомненно, уговорила бы его довериться чувствам и немного покопаться в истории семьи. В конце концов, ему нечего терять.
Макс решил навестить дедушку. Наверняка тот помнит Руперта Даша: как-никак они были близкими родственниками, к тому же ровесниками. Хартли Шелбурн, дедушка Макса по отцовской линии, и его супруга жили в ветхозаветной деревеньке в Оксфордшире, в часе езды от Хэмпшира. Чтобы не застать их врасплох, Макс позвонил и сообщил о своих намерениях. Трубку взяла бабушка Диана.
– Как это мило с твоей стороны, Макс! – воскликнула она. – Подъезжай к обеду. Вот дедушка обрадуется. Он сейчас на крыше, ищет треснувшую плитку.
– Ему нельзя лазать по крышам! – ужаснулся Макс. – У него руки трясутся.
– Вот приедешь и поучишь его уму-разуму. Меня он не слушается.
Макс сочувственно хмыкнул: дедушка никого не слушался, и внук ему был не указ.
Когда Макс подъехал к миленькому каменному коттеджу, дедушка все еще обследовал крышу, стоя на лестнице. Точнее, на двух лестницах, представлявших собой довольно хитроумную и одновременно хлипкую конструкцию. К первой лестнице, достававшей до карниза, веревкой была примотана другая лестница – она лежала на черепице на стареньких подушках и вела прямиком к коньку крыши и дымоходу. Макс выбрался из машины, глянул на это жуткое приспособление и покрылся липким потом. Дедушка Хартли в синем комбинезоне и кепке стискивал зубами ручку от ведерка с кровельным битумом и махал огромной малярной кистью, зажатой в трясущейся руке.
– Дедуль! Помощь нужна? – заорал Макс.
– Привет, Макс! – прошамкал дедушка, так как ручка от ведерка мешала ему говорить внятно. – Нет, я спущусь через минуту. Похоже, я нашел эту негодницу.
– У тебя там все хорошо?
– Лучше не бывает, внучек! – самодовольно ухмыльнулся Хартли.
Дверь коттеджа распахнулась, и на пороге появилась бабушка Диана: маленькая, пышногрудая, с ореолом седых волос и живыми глазами цвета утренней зари. На ней был цветочный передник.
– Макс, дорогой, наконец-то! Сколько лет, сколько зим! – Приподнявшись на цыпочки, бабушка чмокнула внука в щеку, затем встревоженно оглядела его с головы до ног. – Рада, что ты не раскис.
– И я рад, – хмыкнул Макс, – хотя потрясло меня изрядно. Считай, прокатился на американских горках.
– Да уж, лучше и не скажешь. Бедняжка. А исхудал как!
Диана вскинула глаза на мужа.
– Хартли! Заканчивай ты эту возню! Потом доделаешь! Спускайся и поговори с Максом, он ведь для того и приехал.
– Сейчас, сейчас. Одну секундочку.
Бабушка недовольно прищелкнула языком и скрылась в доме. Макс пошел за ней в кухню. В углу, в уютной корзинке, свернулся калачиком старенький светло-коричневый лабрадор. При появлении Макса он и ухом не повел. Макс наклонился и потрепал его по голове.
– Совсем постарел, – мягко вздохнула бабушка. – Тринадцать лет – чай, не мальчик. Лучшего друга у нас за все эти годы и не было. А теперь вот спит дни и ночи напролет. Иной раз ему и прогуляться лень.
Пес сонно зевнул, потянулся, но глаз не открыл.
– Выпьешь чего-нибудь?
– Колу, если можно.
– Что бы мы там ни думали про Элизабет, – сказала Диана, открывая холодильник, – мы сочувствуем вам обоим. Чистая правда. Как Элизабет поживает?
– Не знаю, – пожал плечами Макс и уселся на стул. – Я с ней еще не виделся.
– Возможно, не стоит напоминать ей о себе какое-то время.
– Но мне нужно забрать вещи и обручальное кольцо.
– Это все подождет. Уверена: она ничего не выбросит. Она же не мстительна, верно?
– Надеюсь, что нет.
Диана протянула внуку баночку кока-колы и бокал.
– Как там говорится? «В самом аду нет фурии страшнее, чем женщина, которую отвергли»[5]…
– Этого я и боюсь.
– Она не годилась для тебя, Макс.
– Жаль, что я не понял этого раньше.
– Чтобы найти принцессу, надо перецеловать несметное количество лягушек.
– Если бы только перецеловать, бабушка! Я чуть не повел лягушку к алтарю!
– Но не повел же. В этом-то и суть.
Дверь распахнулась, и в кухню шагнул Хартли с ведерком битума и кисточкой в руках.
– Всё в порядке, – триумфально провозгласил он, выпячивая колесом грудь.
Диана засмеялась.
– Погоди, вот пройдет дождик, тогда и посмотрим.
– Здорово, Макс! – не обращая внимания на шпильку жены, вскричал Хартли. – Смотрю, один к нам пожаловал?
– Милый, ты ведь не забыл, что они разорвали помолвку? – напомнила Диана.
– Подумаешь! – Хартли лукаво подмигнул внуку. – Такой парень, как Макс, вскоре найдет новую подругу.