есплатную бутылочку отвара шиповника или апельсинового сока в месяц. Чаще всего содержимое этой бесценной бутылочки мистическим образом исчезало в недрах потягиваемого Уинифред джина.
Уильям и Селия Даш не разделяли иллюзий Флоренс и с достойным уважения мужеством приняли смерть Руперта. В Педреван меж тем потянулись младшие члены семейства: Обри вернулся из Греции, где работал в разведывательном управлении, Джулиан – из Италии, Синтия – из Брайтона. К сожалению, их воссоединение было не столь радостным, как им когда-то мечталось. Совсем по-другому надеялись они встретиться под отчим кровом. Потрясенные гибелью брата, они с трепетом ждали знакомства с восьмимесячной Мэри-Элис, единственным живым и осязаемым воспоминанием об ушедшем Руперте.
С не меньшим трепетом ждала этого и Флоренс. Все военные годы она поддерживала тесную связь с Уильямом и Селией, но с Обри и Джулианом не виделась уже много лет, да и с Синтией в последний раз общалась на своей свадьбе. Предстоящие смотрины внушали ей неподдельный ужас. Она боялась, что не выдержит столь тяжелого испытания, и попросила дядю Реймонда сопроводить ее.
Дядя завел «ленд ровер» и отвез Флоренс и Мэри-Элис в Педреван. Стоило Флоренс с малышкой на руках появиться на веранде, как Даши прервали разговор. Вскочили в волнении, забыв про приветствия, и гуськом двинулись к дочери Руперта – взглянуть на нее, найти в ней черты отца.
– Вылитая папина дочка, – всхлипнула Синтия и поцеловала Флоренс. – Фло, милая, мне так жаль, просто нет слов.
Джулиан посмотрел в голубые, отливающие сталью глаза черноволосой племянницы и одобрительно кивнул.
– Какая же она красивая, Фло. Руперт гордился бы ею.
– Мне безумно жаль Флоренс, прости, – выдохнул подошедший Обри, погладил ее по руке и поцеловал в щеку.
Он не отрывал глаз от Флоренс. Война наложила на Обри свой отпечаток: от былого легкомысленного юнца не осталось и следа, теперь перед Флоренс стоял опаленный невзгодами воин, мужчина.
Когда страсти улеглись, все уселись за круглый стол и предались воспоминаниям о старых добрых временах, умиляясь игривостью очаровательной Мэри-Элис.
В конце июня Уильям заказал панихиду по Руперту. Селия украсила церковь цветами и поместила на обложках молитвенников фотографию сына в военной форме. На молебен собрался чуть ли не весь город, и, чтобы вместить всех желающих почтить память Руперта, перед церковным входом разбили огромный шатер. Флоренс сидела на передней скамье вместе с Дашами. Сбылись мечты ее беззаботного лета, того самого лета, когда они с Рупертом, беспечные и задорные, строили планы на будущее. Мечты сбылись, но совсем не так, как она предполагала. Разве могла она предвидеть, что будет сидеть на этой скамье, оплакивая смерть любимого мужа и одновременно надеясь, что он жив, несмотря ни на что?
Вечером в спальню к Флоренс заглянула Маргарет. Мэри-Элис уснула в соседней комнате, и две женщины могли без помех побеседовать с глазу на глаз.
– Слава богу, все кончилось, – процедила Флоренс.
Сидя за туалетным столиком, она расчесывала волосы и разглядывала в зеркале свое бледное, осунувшееся лицо.
– Не верю, что он мертв. Нелепо восхвалять его неземное существование, когда мы не предали его тело земле!
Маргарет присела на край кровати и положила руку на колено дочери.
– Девочка моя, пора бы тебе признать, что Руперт покинул нас навсегда.
Флоренс отшвырнула расческу и резко обернулась.
– Ни за что! Пока живу – надеюсь! Надеюсь, что он жив!
– Надежда не вернет его тебе, моя дорогая.
– И это, по-твоему, я должна сказать нашей дочери? – набросилась на нее Флоренс. – Это, по-твоему, я должна сказать Руперту, когда он вернется, да? Так, по-твоему, должна поступить верная жена?
Маргарет вздохнула и опасливо покосилась на дочь, словно сомневаясь в ее вменяемости.
– Но ведь старшина роты написал тебе, что «Руперта настигла вражеская пуля»! Это означает только одно, Флоренс: Руперт мертв.
Флоренс упрямо сжала зубы.
– Пока не увижу его тела, я не отпущу его. Я его не предам. Я – его жена до гроба, пока смерть не разлучит нас. А смерть нас еще не разлучила.
– Подумай о Мэри-Элис. Тебе нужен дом, дом, который Мэри-Элис могла бы назвать своим, тебе нужно какое-нибудь занятие. Нельзя впустую растрачивать жизнь на бессмысленные ожидания, Флоренс. Так и с ума своротить недолго.
– Ты ничего не понимаешь! – запальчиво крикнула Флоренс.
Настала очередь Маргарет стиснуть зубы.
– Я потеряла мужа в тридцать семь лет. И я любила его не меньше, чем ты любишь Руперта! Я осталась одна с двумя маленькими дочерями. Как хорошо было бы спрятать голову в песок и предаться фантазиям, что мой муж вернется! Но я знала, что надо взять себя в руки и бороться. Ради тебя, Флоренс! Ради Уинифред! Я не желала повторно выходить замуж, потому что никто и никогда не смог бы сравниться с твоим отцом. Но я должна была найти вам обеим хороший дом, воспитать вас и быть с вами рядом. Жить ради вас, а не витать в облаках, мечтая о невозможном! Руперт не вернется, Флоренс. Прости, но он мертв. Он погиб в той страшной битве. Он ушел навсегда. Отпусти же его.
Флоренс схватила расческу и вонзила ее в волосы, уткнувшись немигающим взглядом в лицо непримиримой девчонки, таращившейся на нее из зеркала. Маргарет, не пожалевшая для дочери безжалостных слов, встала и направилась к двери. Сейчас Флоренс лучше побыть одной.
– Мы всегда готовы поддержать тебя, милая, – спокойно произнесла Маргарет, поворачивая ручку двери. – Сделать все, что в наших силах. Но кто-то должен был сказать тебе правду.
Маргарет ушла. Флоренс отложила расческу, уронила голову на руки и зарыдала.
Красноречие Маргарет пропало втуне. Флоренс ничего не желала слушать. Когда Маргарет уехала в Кент, Флоренс осталась жить в «Мореходах», помогая бабушке по хозяйству и развлекая стариков беседами по вечерам. Лето сменила дождливая осень. 2 сентября 1945 года Япония капитулировала, и Вторая мировая война окончилась. Пришло и ушло Рождество. Дни слились для Флоренс в неразличимый поток. Она чувствовала, что попала в лимбо – зависла между землей и небом, закуклившись в коконе ожидания, и превратилась в отшельницу. Она порвала всякие связи с подругами из Школы танцевального мастерства и драматического искусства и коллегами из многочисленных госпиталей, в которых ей довелось поработать во время войны. Бросила писать Синтии, перебравшейся в Лондон, и заживо похоронила себя в «Мореходах», отдавшись воспоминаниям о Руперте. Она часто бродила по пляжу, сидела в гроте или глазела на море, словно надеясь увидеть на горизонте корабль, а на его борту – Руперта.
В феврале ее неожиданно навестил Обри. Стояло на удивление яркое утро, надрывно кричали чайки, ветер остервенело сдувал ледяную крошку, засыпавшую побережье, и солнце напрасно тщилось согреть мерзлую землю. Роули провел Обри в малую гостиную, превращенную в детскую для Мэри-Элис. Флоренс лежала на полу и расставляла перед дочерью вырезанных из дерева домашних зверушек – подарок от Джоан на Рождество. Заметив Обри, Флоренс смущенно вскочила и поздоровалась.
– Есть новости, – сообщил Обри, когда они сели на диван.
Надежда вспыхнула в сердце Флоренс. Вспыхнула и тут же угасла, когда Обри прохрипел:
– Руперт похоронен в Остербеке, в Нидерландах…
Флоренс побледнела. Обри сжал ее руку обеими ладонями.
– Я собираюсь поехать туда, отдать Руперту последнюю дань, и хотел бы, чтобы ты поехала со мной. – Обри грустно улыбнулся. – Думаю, настало время с ним попрощаться.
Глава девятнадцатая
– Руперт похоронен в Остербеке, в Нидерландах…
Руперт умер. Надежда умерла. «Всему приходит конец, – осознала Флоренс. – Обри прав: настало время прощаться».
Доверив Мэри-Элис, которой исполнилось полтора года, попечению Джоан, Генри и молоденькой, недавно взятой в дом няни, Флоренс и Обри туманным весенним утром покинули Англию. Франция приветствовала их чистым голубым небом и ослепительным солнцем. На поезде они добрались до Парижа. Перед их отъездом Уильям, волновавшийся за еврейских друзей, неизвестно где скрывавшихся всю оккупацию, попросил Обри разузнать о них хоть что-нибудь. Обри, последний раз посещавший Париж накануне войны, изумленно вертел головой, но Флоренс его восторгов не разделяла. Руперт умер, а вместе с ним умерла и часть Флоренс. А та часть, что еще не умерла, больше не испытывала радости.
Париж не оправился от фашистского вторжения. Люди жили впроголодь, испытывая нужду в самых элементарных вещах. Скудные продукты питания выдавались строго по карточкам, о сигаретах, бензине и мыле не приходилось даже мечтать. В кафешках, к разочарованию Флоренс, предлагали ненавистный ей желудевый кофе. Зато благоденствовал черный рынок, и подпольные рестораны плодились как грибы после дождя. В одно из таких злачных мест Обри пригласил Флоренс на ужин. Обступив английского офицера, гарсоны на все лады восхваляли союзников, проклинали бошей и жаловались на дороговизну, закрывавшую вход в их заведение простым солдатам.
– Извини, но собеседник из меня никудышный, – криво улыбнулась Флоренс.
Обри распечатал захваченную в Лондоне пачку сигарет и прикурил.
– Брось, я все понимаю. Возможно, после прощания с Рупертом ты найдешь в себе силы жить дальше.
«Жить дальше? – внутренне возмутилась Флоренс. – Зачем?» Что ждало ее в будущем, кроме неохватной черной дыры вместо Руперта?
– Спасибо, что взял меня с собой, – прошептала она.
– Мы обязаны почтить его память. Надеюсь, мама, папа и близнецы тоже когда-нибудь посетят Арнем. Только стоя на краю могилы, чувствуешь величие смерти. Чувствуешь и принимаешь ее.
– Мне немного тревожно, – призналась Флоренс.
– Не бойся, я с тобой. Я о тебе позабочусь. – Обри взял ее за руку. – Ты очень дорога мне, Флоренс. Ты всегда была мне дорога. Нам пришлось нелегко, мы пережили войну, потеряли дорогих нам людей. А когда теряешь верных товарищей, еще крепче привязываешься к старым друзьям, к тем, кто остался.