Флоренс протянула викарию листок. Преподобный Миллар развернул его и углубился в чтение. Флоренс обвела глазами сад. Неспроста викарий установил здесь скамейку, подумала она, – наверняка мирянам проще каяться в грехах среди прекрасных цветов и пышных клумб, чем в тесной и мрачной исповедальне.
– Изумительное стихотворение, – вздохнул викарий, отдавая листок Флоренс.
– Книгу написал человек по имени Руперт, поэтому она меня и привлекла. Да и рисунок маяка на обложке показался мне призывным. По-моему, это что-то невероятное – обнаружить послание в стихотворении! «Жди меня, и я вернусь…»
Преподобный Миллар неодобрительно свел брови на переносице.
– Флоренс, порой, когда мы теряем любимых, наше желание вернуть их столь сильно, что мы начинаем видеть знаки повсюду. Иногда знаки утешают нас, а порой вводят в заблуждение. Я не говорю, что это стихотворение – не весточка от Руперта. Зная Руперта, я готов согласиться, что это вполне в его стиле – отправить тебе стихотворное послание с того света. Но обольщаться призрачными надеждами, особенно в таком юном возрасте, как у тебя, – значит отрекаться от уготованного тебе счастья, отказываться от жизни! – Викарий взял руку Флоренс и сжал ее в теплой ладони. – Дух Руперта витает над нами. В этом я совершенно уверен. Иисус явил себя Марии Магдалине и ученикам своим, дабы возвестить миру, что смерти нет. Смертно одно лишь тело, но душа, истинная сущность человека, его «Я» бессмертны и вечны. Прими это сердцем своим и утешься. Руперт навсегда останется с тобой, но он хотел бы, чтобы ты жила полной жизнью, а не питалась ложными иллюзиями. Не трать попусту время на ожидание. Ты здесь, на земле, для того чтобы жить. Господь даровал тебе бесценную и уникальную жизнь. И Руперт огорчился бы, если бы ты пренебрегла сим божественным даром.
Флоренс улыбнулась и в упор посмотрела на викария.
– А теперь, – заговорщически прошептала она, – скажите, что вы, да-да, именно вы, Тобиас Миллар, думаете о реинкарнации.
Преподобный Миллар смущенно хихикнул.
– Ты всегда была умна не по годам, Флоренс Даш. – Викарий глубоко вздохнул. – Что ж, я не исключаю подобной возможности. Нам дано лицезреть лишь крохотный кусочек величественного полотна – картины, сотворенной Богом. И не мне воображать, что я постиг художественный замысел Господа.
– Спасибо, преподобный. Вы очень помогли мне, – кивнула Флоренс, засовывая листок со стихотворением в книгу.
– Я получаю истинное наслаждение от наших с тобой разговоров, Флоренс. Жизнь длинна, а у тебя достаточно сил, чтобы прожить ее с гордо поднятой головой. Ты подобна фениксу, возрождающемуся из пепла. Полагайся на Господа – он поддержит каждый твой шаг. Не забывай об этом.
Тем летом залив Гулливера вновь огласил веселый смех, и Педреван заполонили ищущие забав и развлечений родственники Дашей и Клэрмонтов. По воскресеньям в церкви снова было не протолкнуться, и преподобный Миллар, как и в прежние времена, блистал красноречием. После службы верующие опять собирались на церковном лужку и под надзором восседавших на карнизе чаек горячо обсуждали только что услышанную проповедь. Однако даже в разгар самой искрометной радости нет-нет да и проглядывала печаль, тоска по утраченному довоенному прошлому, когда все были живы и беззаботно проводили солнечные летние дни, закатывая вечеринки, «охотясь за сокровищами» или играя в теннис и крокет. Увы, дни, когда влюбленные невинно целовались в тени развесистых кустов или строили друг другу глазки на пляже, миновали. Жизнь стала более суровой, краски – гуще и контрастнее. Мрак превратился в кромешную тьму, свет – в ослепительное сияние. У людей, прошедших войну и потерявших близких, изменилось отношение к жизни. Они с благодарностью принимали то, что у них было, и довольствовались малым.
Уильям Даш возобновил теннисные турниры. Он не проводил их в годы войны, но теперь, когда она закончилась, воскресил славную традицию и с присущим ему азартом принялся составлять пары. Результаты своего труда – лист картона с расписанием игр – он, по обыкновению, выставил на мольберте перед шатром. В пару Флоренс он назначил Обри. «Что было бы, сделай он такой выбор летом 1937 года?» – промелькнуло в голове Флоренс, и она тотчас вспомнила Руперта, как он в день финала, сидя у оградительной сетки, советовал попридержать язык зарвавшемуся Джону Клэрмонту. Сердце Флоренс защемило от боли. Разве сможет она участвовать в турнире с присущей ей когда-то самоуверенной дерзостью, когда над кортом незримо парит дух ушедшего Руперта?
Синтия помолвилась с удалым лейтенантом Тарквинием Смит-Теддингтоном. Даши и Смит-Теддингтоны дружили с незапамятных времен, и Тарквиний казался идеальной парой для Синтии. Правда, Флоренс находила его чересчур самовлюбленным. Смазливый красавец с открытой белозубой улыбкой и пронзительными карими глазами, он походил на театрального героя-любовника. Изысканный и манерный, превозносимый матерями семейств, он очаровывал всех, кроме Флоренс, считавшей его недалеким болваном и в подметки не годившимся Обри, сиятельному и бесподобному Обри, глубокому, думающему и сердечному. Купавшийся в деньгах Тарквиний снисходил только до равных себе богачей. Он безукоризненно одевался, водил последней модели «алвис» и посещал самые новомодные вечеринки. Флоренс боялась, что Синтия для него – не более чем красивое и дорогостоящее украшение, но, видя жгучую влюбленность подруги в своего нареченного, не вмешивалась. Она не желала портить Синтии радость. Когда-то и ее обуревали столь же безумные чувства.
В «Мореходы» на лето приехала Маргарет вместе с Уинифред и ее мужем Джеральдом, а дядя Реймонд пригласил в гости на пару недель лондонского друга по прозвищу Монти. Настоящее имя друга Флоренс так никогда и не узнала. Мужчины бесконечно резались в нарды, курили на веранде с Генри и играли в бридж с Уинифред и Джоан. Монти, профессиональный фотограф, мог бы, наверное, заинтересовать Флоренс, если бы снимал кого-то или что-то еще кроме дяди Реймонда. Флоренс, счастливо жившая в коттедже в Педреване, частенько садилась на велосипед и ехала в «Мореходы», навестить родных.
Однажды вечером она прогуливалась с Уинифред по пляжу, и Уинифред сказала:
– Знаешь, у мамы появился воздыхатель.
– Да? – поразилась Флоренс. – Она же говорила, что никто не сравнится с папой!
– То было раньше. Но я за нее рада. Давно пора заняться собой и устроить свою жизнь.
В тоне Уинифред послышался укор. Сестра намекала, что Флоренс неплохо бы взять пример с матери и тоже устроить свою жизнь. Но Флоренс не могла: Руперт погиб только чуть более года назад.
– Кто ее воздыхатель? – спросила она.
– Один вдовец. Он гораздо старше ее.
– «Гораздо» – это насколько?
– Ну, ему, должно быть, лет шестьдесят пять, а то и больше.
– Он тебе нравится?
Уинифред уселась на дюну и прикурила сигарету.
– Понравится.
– Звучит не особо вдохновляюще, – хмыкнула Флоренс, присаживаясь рядом на песок.
– Да, признаю, он никогда не заменит папу, – вздохнула Уинифред. – Но он добрый человек, а это многое значит.
– Мама влюблена в него?
– Думаю, она к нему очень привязана. – Уинифред выдохнула облачко сигаретного дыма, который подхватил и развеял ветер. – Не все, знаешь ли, такие везунчики, как ты и Руперт. Не всем суждено испытать неземную страсть, Фло. Думаю, это удел избранных. Большинство людей довольствуются задушевной приязнью к своему избраннику. Мне хорошо с Джеральдом, но я не влюблена в него по уши. Маме хорошо с Оливером, а ему, думаю, хорошо с ней, но и в их случае я поостереглась бы употреблять слово «любовь». По крайней мере, в том смысле, в котором употребила бы его ты. Жизнь – это не сказка.
Флоренс нежно улыбнулась.
– Мы с Рупертом жили как в сказке. Больше такого не повторится. Я проведу в одиночестве все положенные мне годы.
– Сомневаюсь. Ты очень молода, Фло. Мама тоже думала, что будет прозябать в одиночестве всю оставшуюся жизнь, а теперь посмотри на нее. Она счастлива. Заметила, какое сияние от нее исходит? Оливер балует ее, словно ребенка, и она наслаждается каждым мгновением.
– Думаешь, они поженятся?
– Разумеется, в свое время. Мама не будет торопить события, но она устала жить сама по себе. Женитьба – гораздо больше, чем страсть и постельные утехи, – цинично усмехнулась Уинифред и уставилась в песок. – Впрочем, о постельных утехах я имею смутное представление… – Уинифред затянулась сигаретой и внезапно смущенно нахмурилась. – Полагаю, у вас с Рупертом все было иначе? Вы предавались настоящей страсти?
– Хочешь вызнать, был ли Руперт хорошим любовником? – улыбнулась Флоренс.
– Я всего лишь полюбопытствовала. Можешь не отвечать. Это личный вопрос, по большому счету меня не касающийся.
– Он был прекрасен, Уинифред. – Флоренс обняла колени и тяжело вздохнула. – Все бы отдала, чтобы вновь очутиться в его объятьях, прижаться к нему. Мне ужасно плохо без Руперта. Не только мое сердце тоскует в разлуке с ним, но и мое тело.
– Мне этого и не представить, Фло. Объятия Джеральда меня совершенно не радуют. От него разит табаком.
– Но ты счастлива с ним, Уинни?
– Да, мы с ним – добрые приятели, отличные товарищи и слаженная команда. Быть во всем заодно с мужем – вот секрет успешного брака. У нас одинаковые вкусы и взгляды. Ну а к супружескому долгу можно и притерпеться.
– О, Уинни, но это вовсе не долг! – сочувственно воскликнула Флоренс. – И не утомительная обязанность. Это радость и наслаждение.
– Наслаждение? – хмыкнула Уинифред. – Серьезно?
– Вполне.
– Что ж, нельзя иметь все и сразу. Жизнь – отнюдь не волшебный сон. Понимаю, как горько тебе без Руперта, но вы хотя бы искренне, глубоко и страстно любили друг друга. Мало кто испытал подобные чувства. Я, вероятнее всего, никогда их не испытаю. И вот что скажу тебе, Фло: я сочувствую тебе, ты потеряла Руперта, и в то же время завидую тебе – ты любила и была любима безумно и горячо.