– Ну, если так, то мне, наверное, действительно повезло. Наша любовь длилась шесть лет. Но даже если бы она длилась всю жизнь, мы все равно не насытились бы ею. Но мы с Рупертом еще встретимся. Обязательно. Я непоколебимо в это верю. Однажды мы вновь обретем друг друга. Может, в потусторонней обители, а может, здесь, на земле, в наших будущих воплощениях. Надо лишь набраться терпения и подождать. – Увидев в глазах сестры замешательство, Флоренс хихикнула. – Не дашь мне разок затянуться? – спросила она, протягивая руку к сигарете Уинифред. – Бывало, мы с Рупертом тоже сидели на этой дюне, деля одну сигарету на двоих.
Флоренс вздохнула.
– Еще одно лето без него. А сколько таких впереди. Пора мне что-то менять, учиться жить без Руперта.
– Время лечит, – произнесла Уинифред, всматриваясь в морскую даль, и добавила: – А море вдохновляет к новым свершениям.
– Да, – тихо пробормотала Флоренс и вслед за сестрой поглядела на горизонт.
Флоренс не горела желанием участвовать в теннисном турнире: ну что за детский сад – носиться по корту! Однако Обри очень воодушевился идее сыграть с ней в паре, и у Флоренс не хватило духу ему отказать. Синтия с Тарквинием играла против Джона Клэрмонта, партнера Флоренс по летней игре 1937 года, и его сестры, Берты Клэрмонт. К неописуемому восторгу Синтии, ее избранник мастерски владел теннисной ракеткой и мог дать фору Обри и Джону вместе взятым. Флоренс не держала ракетку с последнего довоенного года и чувствовала себя ужасно нерасторопной. Она жалась к сетке, предоставляя Обри возможность отбивать все посланные ей мячи, но это не помогло – во втором туре они проиграли Тарквинию и Синтии, и те в итоге дошли до финала и разгромили Джона и Берту. Когда они подняли над головами заветный приз, Флоренс наклонилась и шепнула на ухо Обри:
– Бьюсь об заклад, Тарквиний будет ликовать точно так же, после того как преподобный Миллар объявит их с Синтией мужем и женой.
– Верно подмечено, Фло, – засмеялся Обри. – Синтия станет его главным трофеем.
С недавних пор – Флоренс не заметила, с каких именно, – Обри стал называть ее Фло, именем, ходившим в кругу лишь самых ее близких друзей. Руперт предпочитал звать ее Флосси. Имя Флосси принадлежало только им двоим, и Флоренс не собиралась ни с кем им делиться. Однако она разрешила Обри звать ее Фло. Ей это даже нравилось. За послевоенные месяцы, особенно после поездки в Нидерланды, они настолько сблизились, что превратились в закадычных товарищей. Так что установившееся между ними панибратство было вполне естественным. Обри не вышел в отставку, а нес службу в воинской части, располагавшейся в гарнизоне Тидуорт, в графстве Уилтшир. В выходные он неизменно садился в поезд и мчался в залив Гулливера, чтобы провести время с Флоренс и понянчиться с малюткой Мэри-Элис. Днем они много гуляли, а тихие вечера проводили за карточным столом вместе с Уильямом и Селией.
Весной следующего года Синтия и Тарквиний обвенчались. Их пышная свадьба ничем не походила на свадьбу Флоренс и Руперта. Народу в церковь набилось так, что яблоку было некуда упасть, и гостям приходилось жаться в дверях и тесниться на церковных скамейках. После церемонии все двинулись в Педреван. Как в старые добрые времена, в огромном зале зажгли бесподобные хрустальные люстры и свечи и устроили бал. Флоренс танцевала с Обри, ибо Руперт, который мог бы отбить ее у брата, покинул физический мир. И все же, кружась в вальсе с Обри, Флоренс беспрестанно ощущала незримое присутствие мужа.
Флоренс наслаждалась жизнью в Педреване, однако воспоминания о Руперте угнетали ее. Она не отказывалась от посиделок в пабе с подругами и с удовольствием работала в саду, но счастливая улыбка на ее лице была лишь показной оболочкой, скрывавшей глубоко затаенное горе. Да и улыбалась Флоренс фальшиво, одними уголками губ. Единственным существом, заставлявшим трепетать ее сердце от чистейшего, блаженного восторга, была ее дочь Мэри-Элис, которой исполнилось два с половиной года. Но и этот восторг мерк, стоило Флоренс подумать, что Мэри-Элис никогда не узнает своего отца, а отец никогда не прижмет ее бережно к груди, не чмокнет в макушку, не взъерошит ей волосы. Печально расти без отцовской любви, даже если тебя окружает рой превозносящих тебя до небес родственников. И Даши, и Пинфолды, и Лайтфуты старались восполнить малышке потерю, однако заботливые руки дядьев, бабушек, дедушек, прабабушек и прадедушек не шли ни в какое сравнение с ласковыми руками отца.
Флоренс казалось, что она идет ко дну, когда Маргарет, сама того не ведая, бросила ей спасательный круг.
Глава двадцать вторая
Лето 1947 года выдалось на удивление жарким, хотя ни холодный и снежный февраль, ни ураганно-дождливый март не предвещали подобных катаклизмов. В мае температура подскочила до небывалых значений, а благоуханный июнь принес удушливый зной и засуху. В июне Маргарет позвала Оливера в «Мореходы». Оливер ухаживал за ней целый год, и настало время предъявить его Генри и Джоан. Флоренс познакомилась с Оливером еще прошлой осенью, когда гостила с Мэри-Элис у матери в Кенте. Оливер ей страшно понравился. Он вел колонку новостей культуры в «Таймс», обладал творческой жилкой, острым умом, тонким юмором и безграничным терпением, что при общении с импульсивной и беспокойной Маргарет было жизненно необходимо. Флоренс решила, что они прекрасная пара: не просто дополняют друг друга, но и раскрывают друг в друге лучшие качества. Рядом с Оливером Маргарет чувствовала себя спокойной и уравновешенной, а Оливер наслаждался ролью защитника и покровителя хрупкой женщины и бесконечно ее баловал. Эти два человека так долго были одиноки, что теперь упивались каждой проведенной вместе минутой.
К середине июня в «Мореходы» нагрянули Уинифред и Джеральд, и летний отдых вошел в привычную колею: пикники на пляже, коктейли на веранде, бридж, нарды и непрерывные трапезы. Потянулись ленивые дни безделья, тратившиеся исключительно на поиски развлечений. Флоренс не возражала против обычной каникулярной рутины, хотя и не получала от нее прежнего удовольствия. Что-то кануло в Лету, некая живительная искорка. Безостановочное веселье утомляло ее. Сердце ее не лежало к забавам, и она с трудом раздвигала губы в улыбке. У всех были вторые половинки. У всех, кроме нее.
Как-то вечером, когда семья в ожидании ужина попивала вино в саду, немного захмелевший Оливер постучал ножом по бокалу и выпалил без всяких предисловий:
– Позвольте сообщить вам радостную весть.
– Ах, дорогой, – вздрогнула Маргарет, – может, отложим сообщение на потом?
– Нет, нет, время пришло и нет смысла медлить! Ни единой минуты!
Оливер с обожанием взглянул на Маргарет. Маргарет затравленно покосилась на дочерей, встала и подала Оливеру руку.
– Маргарет согласилась стать моей женой! – провозгласил Оливер.
Все восторженно загомонили и чокнулись бокалами, поздравляя новоявленную чету. Джоан, счастливая оттого, что дочь наконец-то нашла крепкое мужское плечо и опору в жизни, тихонечко промокнула глаза платком. Дядя Реймонд незаметно и заговорщически подмигнул Монти: эти двое вообще любили секретничать. Генри от души хлопнул Оливера по спине, и тот чуть не поперхнулся вином. Джеральд закурил сигару и пустился в такой витиеватый и скучный монолог, прославляющий достоинства супружеской жизни, что Уинифред, схватив Мэри-Элис за руку, потащила ее в другой конец сада, якобы поглазеть на бабочку. Из погреба достали бутылки с шампанским, из буфета – тонкостенные узкие бокалы. Генри откупорил первую бутылку: хлопнула, вылетев, пробка, обильно полилась пена. Генри скрылся в гостиной и завел на полную громкость патефон. В сад полилась песня Джека Бьюкэнэна.
Оливер снова постучал ножом по бокалу.
– У меня для вас еще одна новость. Возможно, она шокирует вас, но мы с Маргарет переезжаем в Австралию.
Смех оборвался.
– Мы обвенчаемся в Англии, а затем отправимся в Мельбурн.
В воздухе застыла ошеломительная тишина. Никто не проронил ни слова. Никто не поднял бокала, чтобы произнести тост. Только Джек Бьюкэнэн весело напевал: «Мы с тобой слеплены из одного теста. Мы должны быть вместе». Джоан в ужасе вытаращилась на дочь. Генри побагровел. Уинифред, волоча за собой Мэри-Элис, подбежала к матери.
– Что он сказал? – срывающимся голосом закричала она. – Вы собираетесь в Австралию?
Впервые за много месяцев Маргарет запаниковала.
– Мы хотели бы начать все с чистого листа в Мельбурне, – заикаясь, произнесла она. – Там живет сестра Оливера. Мы подумали, что нам не мешает встряхнуться. Но мы уезжаем не навсегда, правда, Оливер? Просто поживем там, оглядимся, присмотримся. Оливер думает, что мне там понравится. Считайте нашу поездку затянувшимся медовым месяцем, хорошо? Мы говорим вам не «прощайте», а «до свидания»!
Маргарет нервно рассмеялась. Оливер обнял ее за талию и неловко хихикнул. Флоренс во все глаза смотрела на мать. Известие о переезде матери и Оливера не взволновало ее так сильно, как остальных домочадцев. Маргарет полжизни провела в Египте и Индии с первым мужем, так почему бы оставшуюся половину жизни ей не провести со вторым супругом в Австралии? Кроме семьи и близких, Маргарет в Англии ничего не держало. Вполне вероятно, солнечная и дружелюбная Австралия, где все вверх тормашками, станет для нее по-настоящему родным домом.
Вдруг словно гром среди ясного неба Флоренс пришла в голову мысль. «А почему бы и мне с Мэри-Элис не поехать с ними?» – озарило ее, и она чуть не свалилась со стула. Возможно, единственный способ для нее восстать из пепла – это вырваться из залива Гулливера и зажить новой жизнью в новой стране, вдали от теней прошлого, на каждом шагу напоминающих о смерти Руперта.
Бредовая мысль, неожиданная. До этой минуты она не думала покидать Англию. Примирившись с гибелью Руперта, она примирилась и со своей одинокой старостью в Педреване. Она не собиралась никуда уезжать. Хотя почему бы и нет? Переезд – это не бегство от Руперта. Переезд – всего лишь бегство от постоянных напоминаний о его смерти.