В девять утра к Максу и Сильвии присоединились Берта и Тоби. Тоби очумело ринулся в сад и задрал лапку у первого же куста. Через час Синтия предложила наведаться в особняк. Все утро она пыталась дозвониться Обри, но безрезультатно.
– Давайте положимся на удачу и заявимся без приглашения.
Телефон молчал. Макс тешил себя надеждой, что Робин вот-вот объявится, но надежда умерла, как только он покинул коттедж. Все кончено – Робин поставила на нем крест.
Срезая дорогу, они прошли через сад, и путь до особняка, хотя они еле-еле плелись, занял у них меньше времени, чем вчера у Макса. Тоби семенил рядом и восторженно принюхивался. Берта, выкурившая за завтраком две сигареты, мужественно воздерживалась от вредной привычки. В воздухе витали ароматы сосны и скошенных трав. Дувший с моря ветер был густо пропитан солью.
– Под этим деревом меня поцеловал Фредди Лейкок, – хихикнула Берта, ткнув корявым, пожелтевшим от никотина пальцем в исполинский кедр, росший посреди луга.
– Ты позволила Фредди Лейкоку себя поцеловать? – расхохоталась Синтия.
– Это был смелый поступок. Джон задал ему хорошую трепку. Мне тогда было от силы пятнадцать. Бедный Фредди, сложил голову в Нормандии.
– Печально, – кивнула Синтия. – Столько мальчиков полегло. Гляжу вокруг, а они словно живые стоят перед глазами. Как же счастливы мы были здесь до войны! Помнишь эту эпоху невинности? Мы не верили в войну. Не верили, что после Первой мировой возможна очередная бойня. Умные взрослые смотрели на это иначе, они знали, до чего глупы могут быть люди, но мы беззаботно порхали по жизни в счастливом неведении, пока не разразилась катастрофа. И нам стало не до веселья. Не до веселья нам и сейчас.
Они приблизились к Педревану и несколько минут зачарованно созерцали его. Макс вскинул фотоаппарат и несколько раз клацнул затвором.
– Тоска за горло берет, как представлю Обри, бесцельно слоняющегося там в одиночестве. А ведь он был у нас заводилой. Не понимаю, что с ним стряслось, – задумчиво проговорила Синтия.
– Война стряслась, вот что, – проворчала Берта.
– Возможно, – согласилась Синтия, – но я не уверена. После гибели Руперта он так и не пришел в себя.
– А может, Педреван для него – обуза? – предположила Берта. – Может, Обри не хотел наследовать его? Ведь по традиции особняк должен был отойти Руперту. Владеть таким поместьем – огромная ответственность. С ним связано столько радостных воспоминаний. А у Обри кишка оказалась тонка поддерживать в Педреване дух веселья. Этот дом создан для шумных вечеринок и оравы гостей, а вместо этого чахнет в забвении. – Берта вздохнула. – И все же он прекрасен, верно?
– Верно, – откликнулась Синтия.
– Наверное, он дорого обходится своему владельцу? – подал голос Макс, намекая, что денежные затруднения могли вынудить Обри положить конец многолюдным сборищам и забавам.
– Педреван – гигантская черная дыра, сосущая деньги как пылесос. Обри не позавидуешь. Ну что ж, пройдемте внутрь.
Они поднялись на крыльцо и позвонили в звонок. Ждать пришлось долго. Но вот загремели засовы, и в приоткрывшуюся щель высунулось бледное и костлявое лицо.
– А, это вы, миссис Смит-Теддингтон, – пробасил голос.
– Утро доброе, Бракс. Обри дома?
– Нет, вышел.
– Ну и славно. Я хотела бы показать дом кузине. Нам можно войти?
Бракс распахнул дверь. Сгорбленный и дряхлый старик, он походил на вековечного стража царственных покоев.
– Я звонила ему, – обиженно фыркнула Синтия, переступая порог. – У вас тут вообще принято подходить к телефону?
– Дом очень большой, миссис. Иногда мы не слышим звонков.
– Ах, вот оно что. На вашем месте я посоветовала бы Обри установить по аппарату в каждой комнате или еще что-нибудь. С ним просто невозможно связаться. Это создает жуткие неудобства.
– Желаете чай или кофе? – спросил Бракс, закрывая и запирая на засовы дверь.
– Нет, благодарю. Мы только что позавтракали.
– Не возражаете, если я закурю? – Берта вытащила сигарету.
– Курить дозволяется только на кухне, – предостерег ее Бракс.
– Хм… – расстроенно протянула Берта. Желание затянуться сигаретой перевесило ее интерес к экскурсии по Педревану, и она со вздохом сказала: – Потопали на кухню, Тоби. Посидим там. В доме я была неоднократно, и за прошедшие пятьдесят лет он, по-моему, нисколько не изменился.
Синтия повела Макса по особняку. Максу, восхищенному величественным дворцом в елизаветинском стиле, стало вдруг безразлично, жил ли он в теле Руперта в этих обитых деревянными панелями залах, и он отдался чистейшей радости наблюдателя. Среди развешенных по стенам картин виднелись портреты основателей династии Даш. Синтия немного рассказывала о них, но Макса больше интересовала история ее взросления в Педреване. Каждый зал хранил для Сильвии незабываемую прелесть, и Сильвия с удовольствием оглядывалась в прошлое, воскрешая в памяти былые времена. На задней стене в гостиной на двух бронзовых цепях висел групповой портрет четырех детей Дашей: Синтии, Джулиана, Обри и Руперта. Макс так и впился в него глазами. Картина, изображавшая подростков Дашей, разительно отличалась от остальных классических портретов яркими, если не сказать – кричащими, тонами. Синтия и Джулиан сидели на поваленном дереве, читая книгу, раскрытую на коленях Синтии. Справа от них, с теннисной ракеткой в руках, возвышался Обри, в бежевых брюках и бежевой рубашке-поло. Лицо его светилось беспечной улыбкой, в позе сквозила беззаботность, о которой Макс так много слышал. Слева, в широких брюках и безрукавке с треугольным вырезом, стоял Руперт. Он не улыбался. Его глаза потемнели от злости, лицо смялось в презрительной гримасе. В руках он держал раскрытый серебряный портсигар, словно намереваясь вставить сигарету между своих недовольно надутых губ. Всем видом Руперт давал понять, что ненавидит позировать для портретов. Когда Макс обратил на это внимание Сильвии, та рассмеялась.
– Ты абсолютно прав. Все вместе мы позировали только для первоначального наброска, а после – по отдельности. Художник приглашал нас в мастерскую по одному. Руперт постоянно брюзжал. Он терпеть не мог фотографироваться или позировать художникам. Ему недоставало терпения. Но отец поднажал на Руперта, и тому волей-неволей пришлось подчиниться. Руперт сторонился увеселений. Другое дело – наш папа: тот был безукоризненным светским львом. Любил людей и хотел осчастливить всех и каждого. Поэтому он и создал из Педревана парк развлечений. Руперт не принимал участия в светских забавах, а вот общительный и спортивный Обри всегда и во всем был первым. И чем больше возвышался Обри, тем глубже в тень отодвигался Руперт.
В гостиную ворвались три веймарские легавые. За ними неспешно проследовал Обри. Очевидно, Бракс доложил ему, что Синтия привела в дом гостей, так как Обри не выказал ни малейшего удивления, застав их перед портретом.
– Здравствуй, Синтия, – вздохнул он.
Макс с подозрением уставился на хозяина Педревана, не отвечавшего на его письма. Он ожидал встретить сварливого затворника, а увидел сломленного невзгодами старика. Словно извиняясь за то, что до сих пор жив, Обри неловко сутулился. Макс протянул ему руку и представился внуком Хартли Шелбурна. При имени Хартли Обри улыбнулся. И его улыбка со следами поблекшей радости напомнила Максу о лучезарном юноше на портрете.
– Как Хартли? После войны мы с ним так и не виделись.
– Все такой же задира.
– Он всегда был бойким, – усмехнулся Обри. – Передайте ему привет от меня.
– Обязательно передам.
– Я показываю Максу дом, – пояснила Синтия. – Он интересуется историей нашей семьи, и я подумала, что ему полезно будет посетить Педреван.
– Да-да, вы писали мне, верно? – спросил Обри, глядя на Макса кроткими водянистыми глазами. – Простите, я, наверное, вам не ответил. В последнее время я совсем забросил корреспонденцию.
– Ничего страшного, – уверил его Макс. – Но я рад побывать здесь. Ваш дом – просто чудо.
– Да, чудо, правда, – рассеянно согласился Обри. Похоже, свалившееся на него богатство принесло ему одну головную боль.
Макс увел разговор в сторону и принялся расспрашивать Обри о саде. Когда беседа начала угасать, в зале появились Берта и Тоби. Три веймарские легавые кинулись к песику, чтобы обнюхать его, и малютка Тоби, испуганный их гигантскими размерами, смиренно повалился на спину.
– Привет, Обри, – хмыкнула Берта. – Вылез-таки на свет божий?
– Привет, Берта, – холодно приветствовал ее Обри.
– Расслабься, я не собираюсь расспрашивать тебя о нашей родне: уже владею всей необходимой мне информацией. Нашлись люди пообходительнее тебя.
– Прекрасно, – промямлил Обри, и Макс уловил в его тоне несказанное облегчение.
– Бог мой, вы только гляньте на этот портрет! – запричитала Берта. – Ну разве они не очаровательны, эти Даши? – Она сипло засмеялась. – Даже Руперт, и тот очарователен в своей угрюмости.
Макс покосился на Обри. Тело Обри свело судорогой: он был совершенно не расположен к погружению в прошлое. Полувековая давность не исцелила его душевных недугов. Но толстокожую Берту это не трогало, и она продолжила:
– Жаль, Руперт погиб. Интересно, во что бы он превратил Педреван? Из вас двоих я ставила на тебя, Обри. Думала, ты продолжишь славную традицию увеселений, а Руперт покончит с дурачествами и пирами. Правда, Флоренс могла убедить его не затворять ворота перед гостями. Флоренс как никто умела веселиться.
Лицо Синтии засияло.
– Помнишь вечеринку на пляже? – воскликнула она. – Последнее развлечение лета, когда Флоренс вовсю расстаралась? Это было что-то невероятное. – Синтия ностальгически закатила глаза. – Костер, мерцающие огоньки факелов и волшебный грот, пылающий, будто пещера сокровищ. Фантазия у Флоренс била ключом.
Макс вновь посмотрел на Обри. Лицо того выражало бесстрастность, и только уголки губ нервически дергались. А Берта не унималась.
– Странно, что она уехала безвозвратно, – прохрипела она. – Никогда не могла взять в толк, какая муха ее укусила. – Берта обернулась к хозяину Педревана. – Умыкнула Мэри-Элис в Австралию и пропала там навсегда. Кошмар. Чистой воды эгоизм. Грустно, что Мэри-Элис не знает своих корней. Почему, как думаешь, Флоренс так обошлась с вами?