– Так это же экспонаты! – воскликнул я.
– Да какие там экспонаты? Списано все еще до войны. Идите, пока не передумала! Вот вам вместо полотенца. – Она протянула мне половину старого халата, пахнущего нафталином уже лет сто.
В душевой пришлось выпрямить стояк и прочистить дырочки в душе, так как под пятью рвущимися струйками, брызжущими в стену, помыться было непросто.
– Я там починил душ, ваши сантехники – бездельники, – отчитался я перед хранителем.
– Вот вам для работы спецовка, а штаны я вам почистила, вы где-то умудрились еще вляпаться и в мазут.
В этот момент и вошел Верлибр.
– Это вы? – сказал он, подозрительно оглядывая меня. – Вы, что, мылись? Федул заходил?
Я помялся, не зная, на что сперва ответить.
– Он заходил, а я мылся, – сказал я.
– Салтычиха его терпеть не может, – сказала Элоиза.
***
И в этот момент зашла Салтычиха.
– Вот умница! – воскликнула она. – Опять обо мне в третьем лице!
– По статусу, – заметил Верлибр.
Салтычиха, крупная черноглазая женщина, смерила взглядом директора и уставилась на меня.
– Новенький? Кто?
– К Салтыкову разнорабочим, – сказал Верлибр.
– В понедельник к девяти ко мне! – строго взглянула на меня Салтычиха.
– А вы кто? – спросил я.
Элоиза рассмеялась, а Верлибр крякнул.
Салтычиха обдала всех тяжелым взглядом и вышла.
– Под ней вся хозслужба, – сказала Элоиза,
Я вопрошающе посмотрел на директора, но тот не заметил моего взгляда. «Значит, и в самом деле, вся», – подумал я.
– Вы, я слышал, с высшим образованием? – спросил он задумчиво.
Видимо, я его чем-то заинтересовал.
– Познакомьтесь с нашим начальником охраны, – представил Верлибр коренастого мужчину в пятнистом костюме и черной перевязью на лбу, столкнувшегося в дверях с Салтычихой.
Тот подошел ко мне и, притронувшись к повязке на лбу, сказал:
– Пантелеев. Черный пояс. Там Вова Сергеич пришел, ищет вас.
– Элоиза, проводите товарища, – попросил директор. – Он тут еще плохо ориентируется.
Спустившись по лестнице в подвал, мы ткнулись в закрытую дверь.
– Кто закрыл все двери? – Элоиза рванула на себя дверь и поглядела на отвалившуюся ручку. – Ну и двери!
Я толкнул дверь плечом, она открылась. В коридоре стояла мертвая тишина. Даже шаги наши были не слышны. Дверь в комнату таксидермиста была приоткрыта. Я вошел первым. На меня с верстака прыгнула рысь.
И тут же меня выдернули за руку в коридор.
–За ТБ-то так и не расписались! – воскликнула Элоиза, захлопнув дверь. – Пошли, журнал наверху!
В дверь глухо ударилось рысь. Один раз, и вновь наступила мертвая тишина. Не может быть, подумал я, это сквозняк, от сквозняка она свалилась на пол.
– Чую, в этом году останусь без чеснока, – сказала Элоиза. – Еще в мае стал желтеть. У вас как чеснок?
– Как и лук, одни стрелки. Стрелки, стрелки, стрелки… Целый колчан.
– Нету дачи, что ли? А что делаете по выходным?
Я неопределенно пожал плечами.
– А у нас всех дачи есть. Даже у Федула. Но он летом больше на речке торчит, а на зиму запирает ее. А, может, уже и спалил, грозился все. Вовчик тоже свою терпеть не может, это у них с Федулом фамильная черта. Хотя в этом году вроде как собирается отдохнуть на ней. Он больше любит зверей да птиц стрелять или в силки ловить, чтоб не попортить… Живодер!.. А чучела лучше у Федула получаются.
– А он разве работает?
– Зимой. А летом шляется по городу и окрестностям. То рыбкой промышляет, а то и для музея зверя или птицу принесет.
– А где Вова Сергеич?
– Как где? В своем кабинете. Распишитесь в журнале. Салтыкова ждать не будем, Салтычиха за него подмахнет. Имеет право. У вас и машины, наверное, нет? – В ее голосе почувствовалось сочувствие.
– Откуда?
Мы взяли журнал, и зашли к Салтычихе. Салтычиха приседала на одной ноге, держась рукой за край стола. Потом стала приседать на другой. Она нимало не смутилась.
– Рекомендую! – воскликнула она. – Хорошо разгоняет кровь и дурные мысли! Это вам не геморрой высиживать!
Элоиза блеснула глазами, но ничего не сказала. Изгнав геморрой, Салтычиха расписалась там, куда Элоиза ткнула пальцем. А потом уселась за стол под настольной лампой с желтым абажуром и, нацепив на нос очки, стала вышивать гладью потрепанный вылинявший платок. Ей бы чепец и легкую белизну, а не красноту лицу – получился бы недурной Диккенс!
– Конец прошлого века, – пояснила она непонятно кому. – А я реставратор на полставки. Вот, полюбуйтесь, какие стежки! Лучше, чем было. Правда, плотно?
Элоиза искренне похвалила.
Пришел главный хранитель Скоробогатов. Поинтересовался секретом Салтычихиного мастерства. Хотел помочь ей и загнал иголку в палец. Элоиза щелкнула зажигалкой и прокалила иглу.
–Чтоб не подцепить какую заразу, – сказала она, подмигнув мне.
– У Семаги вот так же вот иголка застряла в щеке, – сказала Салтычиха, – а потом гуляла по всему телу. Беднягу изрезали всего! В сердце поймали.
– Как же так, в сердце?! – содрогнулся Скоробогатов.
– Да, в самом сердце. Патологоанатом поймал.
– Да не слушайте вы ее! – сказала Элоиза. – Это вовсе не Семага был, а Чистоплюев. Он от себореи загнулся.
– А это что такое?
– А я откуда знаю, себорея и себорея, как чума или простатит.
– Теперь полный порядок, – сказал главный хранитель, любуясь почерневшей иглой.
***
– На неделю командирую тебя в женский батальон, – сказал Салтыков. – К Скоробогатову.
– В женский? – уточнил я.
– Козьма Иванович – администратор. В непосредственное подчинение Шуваловой. Фонды надо подготовить для ремонта. Экспонатов там больше, чем у меня гвоздей.
– У меня большой опыт по части перетаскивания грузов.
– Вот и прекрасно. Где вас Вова Сергеич нашел? Обычно разнорабочие у нас все без исключения потомки Герасима.
– Рабочие, они ведь тоже разные, – возразил я. – Я, например, внук Муму.
– Ступай.
В фондах Элоиза прыгала со стремянки на стремянку, разыскивая что-то на стеллажах.
– Помочь? – спросил я, сдерживая улыбку.
– Да, пожалуйста. – Она подозрительно взглянула на меня. – Не могу найти вазочку одну.
– А другую нельзя?
Элоиза рассмеялась. Рассмеялся и я. Впервые за этот год.
– Можно, но не поймут! Выставка китайского фарфора, нужна именно та. После реставрации начальник сунул куда-то. Теперь ищи!
– Какая она?
Элоиза в воздухе нарисовала контуры вазы.
– Глазурованная. Тут синяя, а тут золотая.
Фарфором были забиты все стеллажи. Мне повезло, и я сразу же нашел вазочку. Скорее невзрачная, чем никакая. Элоиза даже пискнула от удовольствия.
– У вас легкая рука! – воскликнула она.
– Да, я пока не таскал ничего. Прислан вот потаскуном к Шуваловой.
Элоиза расхохоталась. Смешливая попалась девушка. Я тоже стал посмеиваться.
– Потаскуном, значит? Ко мне?
– Не знаю, может, и к вам. К Шуваловой.
– Шувалова в музее одна, это я.
– Ничего, если я вас буду продолжать звать Элоизой?
– Ничего, Оцелот.
Я не стал возражать против Оцелота. В мужчине должно быть что-то от дикого зверя, не запах, так хоть имя. Если он, конечно, не администратор.
– Это уникальная вазочка. – Элоиза любовалась ею. – Другой такой даже в Китае нет.
– И как он без нее?
– Вы, как я погляжу, не меньшая язва, чем я? – Элоиза поставила вазочку на тумбочку, где лежали отобранные вазы и статуэтки для выставки.
Я хотел ей сказать, что мы с нею два уникальнейших явления не только в Китае и России, а вообще во всем мире, но тут пожаловал Козьма Иванович.
– Как вам новенький? – обратился он к Элоизе, игнорируя меня взглядом.
Та снисходительно улыбнулась в ответ. Кому она предназначалась, ее снисходительность? Мне показалось, мужчинам вообще.
Я поменял стремянки местами. Скоробогатов с интересом следил за моими манипуляциями. Я потряс их для проверки устойчивости, вздохнул и стал завинчивать ослабленные винты.
– Вы к нам кем поступили? – поинтересовался Козьма Иванович.
– Разнорабочим, – сказал я.
– Вот и таскайте, разнорабочий! Шувалова, покажите ему, что надо делать. И побыстрей, сколько можно возиться с этим фарфором?
Скоробогатов вышел.
– Сволочь, – бросила Элоиза.
«Тебе виднее», – подумал я.
– Может, вы еще одну штучку найдете? Начальник сунул куда-то.
– Для маленькой девочки я обязательно найду маленькую штучку.
– Она большая, – вздохнула Элоиза. – Фарфоровая ваза, простенькая, но уникальная. Бисквит, стояла всю жизнь вот там, как урна. Начальник, может, забрал. Зачем? Второй день ищу.
– Ну, и спросите у него. Может, он знает.
– Шутите? Он же администратор! Ему не до конкретных мелочей, где они лежат и как называются. Его мечта – работать в мэрии, вот там фонды! А тут…
– Ну и не ищите тогда.
– Останусь без квартальной премии, хоть и нищенской. В лучшем случае.
– Ну и что? Останетесь. Я вам компенсирую, сколько?
– Ладно, тоже мне, князь, компенсирует. И что вы заладили: ну да ну? Давайте трудиться, как призывал Антон Павлович.
Я спросил у Элоизы, где кабинет Скоробогатова, и пошел к нему. Главного хранителя не было на месте. Я осмотрел кабинет. Вазу, совсем невзрачную, но насквозь старинную, я увидел под столом. Урна и есть урна. Интуиция не подвела меня.
– Что вам угодно? – спросил Скоробогатов. – Кто вам разрешил без спросу зайти сюда? Что вы ищете?
– Вот ее. – Я указал на вазу. – Она тут не по назначению.
– Выйдите вон! – Скоробогатов набрал номер Верлибра. – Павел Петрович! Безобразие!..
Я вышел. Элоиза, узнав о том, что ваза под столом у начальника, рассвирепела. Допек он, видно, ее! Она ворвалась к нему в кабинет, вытащила из-под стола вазу, опрокинула из нее весь мусор Скоробогатову на стол и стала трясти ею в воздухе. Я наблюдал за происходящим из дверей. Скоробогатов недоуменно взирал на свою подчиненную. Ее лицо покрылось красными пятнами.