– Главное, мы дошли, хотя эскадра пока небоеспособна, – пробормотал Фелькерзам, рассматривая в утренней дымке стоявшие корабли. Потери его уже не ужасали, привык как-то. Ведь 1-й отряд из новых броненосцев дошел почти полностью, потеряв только «Орла». Но состояние броненосцев ужасало – разбитые и исковерканные надстройки, на каждом имелись отбитые 152-миллиметровые стволы, а на «Александре» и 305-миллиметровое орудие требовало замены. Но лишнее железо можно срезать, всячески облегчив корабли, снять противоминную артиллерию, кроме шестнадцати 75-миллиметровых пушек, марсы демонтировать, убрать торпедные аппараты и многое другое.
Строительная перегрузка оказалась чудовищной, и облегчить броненосцы хотя бы на триста тонн было настоятельно необходимо, и сделать это можно во время ремонта.
Из 2-го отряда дошли лишь «Ослябя» и «Наварин», потеряв «Сисоя» и «Адмирала Нахимова». Первый броненосец он старался всячески сберечь, памятуя его печальную судьбу, а «Наварин» превратился буквально в развалину, пострадав от вражеских снарядов больше других. Но ему еще повезло, так как из 3-го отряда, которым прежде командовал контр-адмирал Небогатов, до Владивостока дошел только броненосец «Адмирал Ушаков», полностью потерявший боеспособность, с напрочь расстрелянными пушками главного калибра и пустыми погребами.
Один-единственный маленький броненосец из пяти кораблей!
– Ваше превосходительство, меня разбудили – сказали, что вы в порту, – Клапье де Колонг выглядел явно взволнованным, он приказал немедленно сообщить ему, как только командующий проснется, врачи запретили будить адмирала, сказав, что сон для того лучший лекарь.
– Через три часа совещание в штабе на берегу! Прах подери, где тут штаб?! Быть всем командирам кораблей и старшим офицерам! Всем, включая погибшие корабли. Пусть составят списки приблизительных потерь, какие повреждения получили и что можно починить, не заводя броненосцы в док. Видишь, беда какая – он уже наглухо занят!
Фелькерзам чуть не зарычал от накатившего гнева – целый год возятся с ремонтом лучшего бронепалубного крейсера флота. Все работы затянуты до невозможности, а те, которые сделаны, и трудом нельзя считать – сплошной брак. То заводят крейсер в док, то выводят – лучшей имитации деятельности и придумать сложно.
– Смотри, Константин Константинович – идет война, крейсер чинят целый год. Все прекрасно знают, что сюда идет наша 2-я эскадра. Но никто, ни одна тварь не шевелится, все с прохладцей. Световой день чуть ли не двадцать часов – а никого нет! Это что за бардак?! А может, откровенное вредительство и саботаж, и начальник порта контр-адмирал Греве не желает победы России над Японией?! В две смены работать надо, в две! Крейсер с февраля в доке стоит, с февраля, и ничего не сделали, только разобрали да расчленили боевой корабль, превратив его в непотребное зрелище!
Фелькерзам разошелся, чуть ли не брызгая слюной во все стороны – глаза налились кровью. Дмитрий Густавович чувствовал, что впадает в самое натуральное бешенство – идет война, одни героями сражались и гибли на кораблях, а другие только жрут в три горла и гадят в четыре задницы, потому что более ничего на щедрое казенное жалованье делать не могут. И тут же память услужливо показала ему страшные картины умирающих матросов и офицеров, и вот тут «крышу» окончательно снесло…
– Николай Романович, меня совершенно не интересуют ваши проблемы, такие как недостаток материалов, отсутствие опытных мастеровых на заводе, один большой док, голод в Поволжье, нехватка витаминов и прибитые к полу игрушки, которыми так любят забавляться дети! И не ссылайтесь мне на вице-адмирала Бирилева, который где-то в Мукдене, а я тут, напротив вас сижу! И пока я не передал командование эскадрой, то продолжаю командовать! Прах подери, и только смерть меня остановит! Но и она не сможет – мы все прошли Цусиму, если вы этого не понимаете?!
– Вы не имеете права со мной говорить в таком тоне, ваше превосходительство, – взвизгнул Греве – кому понравится, когда рано утром в дом вламывается контр-адмирал Фелькерзам, разъяренный и багровый, пыхтящий раскаленным самоваром. Да еще с лицом, которое обожжено и изранено, с окровавленными как у вурдалака губами и выбитыми зубами.
– Имею! Если бы вы сознательно не затянули ремонт «Богатыря», то не погиб бы позавчера «Донской» и «Сисой» – десятки погибших моряков на вашей совести, господин контр-адмирал. Мы прорвались с боем, понесли страшные потери – и что увидели во Владивостоке? Да бардак, по большому счету! Несчастный крейсер не могут отремонтировать вот уже год, а кто в этом виноват, мне и так ясно!
Фелькерзам неожиданно успокоился, достал из кармана браунинг, дослал патрон в ствол – Греве смотрел на него широко раскрытыми глазами, в которых плескался жуткий ужас.
И совершенно спокойно адмирал произнес, растягивая слова и пристально смотря на Греве:
– Завтра с утра я поведу к Цугарам все корабли, способные держать ход – на повреждения смотреть не стану, как и на смертельную усталость матросов. Я знаю – они пойдут за мной в бой! Все, кто проявит трусость и захочет списаться на берег – будут немедленно списаны. Мне нужны уголь и снаряды – время идет на часы, а вы благоденствуете у себя в спальне.
Дмитрий Густавович усмехнулся и принялся расстегивать китель, сбросил его с плеч. Затем последовала рубашка – проделав этот «стриптиз», он остался до пояса обнаженным – кровавые пятна расползлись на грязных бинтах. На животе расплылась чудовищная синева, ставшая багровой, она захлестнула уже ребра. От тела шли миазмы, которые учуял Греве – он невольно сморщился, переводя взгляд с Фелькерзама на браунинг.
– Я умираю, у меня страшная опухоль в желудке – врачи «Осляби» уже раз посчитали, что я скончался, мне даже гроб изготовили – спросите у Бэра. Это было за два дня до боя, в котором я принял командование над эскадрой и прорвался. У меня три ранения, контузия на животе, шимозой обожгло лицо, выбиты зубы. Смотрите – чувствуете ведь вонь, что идет от умирающего тела? Вижу, что учуяли, раз носом крутите и лицо брезгливое. А потому, любезный Николай Романович, хочу вам задать прямой вопрос: вы честный русский моряк или ленивый карьерист, а может быть, даже изменник, что потворствует японцам, всячески задерживая ремонт «Богатыря»?!
– Можете стрелять, но я не изменник!
– Если к вечеру на кораблях, способных выйти утром в море на выручку транспортов Энквиста, не будет угля и снарядов, все с вами окончательно встанет на свои места, – совершенно спокойно произнес Фелькерзам, терять ему было нечего, а смерти он давно перестал бояться.
– И о том я скажу на совете, что будет через три часа. Думаю, командирам броненосцев и крейсеров будет интересно взглянуть вам в глаза. А если через три недели «Богатырь» не будет выведен из дока, то с вами все будет ясно. Я подыхаю, но успею вас пристрелить как изменника, потому что тогда буду точно уверен в вашем предательстве, о чем объявлю приказом по эскадре! Открыто назову вас и других трусов, окопавшихся во Владивостоке, изменниками России – пусть страна знает ваши имена. Сроку три недели – в дополнение к тому году, который вы тут бездельничали. «Донской» на вашей совести – эскадра этого никогда не простит!
Фелькерзам пошатнулся, изо рта потекла кровь. Отстранив руку бросившегося на помощь Греве, он надел рубашку, затем китель, засунул браунинг в карман и, пошатнувшись, пошел к двери…
Глава 13
– Наговорил лишнего, и сам не пойму, когда стал безумцем. Но почему мне так захотелось его пристрелить?!
Вопрос завис в тишине кабинета – Фелькерзам посмотрел на большой будильник. Оставался примерно час до совещания с командирами кораблей, и уже, несмотря на раннее утро, жизнь на эскадре бурлила.
– Донос последует обязательно, и снимут меня с должности в три счета – царю-батюшке безумцы в адмиралах не нужны, они опасны. А поводов для снятия достаточно наберется…
Дмитрий Густавович скрючился от спазма, схватившись двумя ладонями за живот. Теперь он прекрасно понимал, почему Небогатов прекратил преследование эскадры Того – Николай Иванович просто подошел к тому опасному рубежу, когда нет не только желания продолжать сражаться, но и подступил страх, который ломает волю. Но с другой стороны, закончились снаряды, и угля в ямах осталось очень мало – главные броневые пояса ощутимо выступили над ватерлинией.
Да и сами японцы покинули место сражения первыми, признавая победу русского флота, причем не только моральную. Ведь главные силы Того и Камимуры потеряли две трети ударных кораблей – броненосец и три броненосных крейсера. Теперь у них всего восемь единиц боевой линии, а была полная дюжина. Зато русские потеряли половину…
– Интересно получилось, Николай Иванович – у нас гибли старые корабли, а у японцев устаревшие, которые первыми вступили в строй после войны с китайцами. Но даже такие «лоханки» оказались на уровне наших новых образцов. Так что определенные выводы мы должны сделать сейчас, иначе потерпим поражение там, где должны победить.
– Вы считаете, Дмитрий Густавович, что мы сможем одолеть противника? Вообще-то, мы прорвались с невероятным трудом.
– Не только мы – посмотрите с другой стороны тоже. Это японцы попытались остановить нас, с невероятным трудом и потерями, которые превысили понесенные их флотом под Порт-Артуром. Два броненосца, считая за оный «Касугу», который таковым и является, пара первоклассных броненосных крейсеров, отличный большой бронепалубный крейсер, к нему быстроходный трехтрубный малый крейсер! Отличный результат, Николай Иванович. Идя в Цусиму, я и не думал, что удастся нанести противнику столь чувствительные потери в новых кораблях, при этом заплатив за выдающийся успех всего одним нашим «Орлом».
– Не совсем так, Дмитрий Густавович, если брать корабли с новой артиллерией, то в список потерь нужно добавить «Сисоя Великого» и оба броненосца береговой обороны. И, возможно, «Императора Николая» – после ремонта он легко набирал шестнадцать узлов, вы его недаром в мой отряд включили во время боя, – Небогатов осекся, на лицо легла тень, видимо, адмирал вспомнил те обстоятельства, при которых погиб броненосец.