Значит, я застукала Шляпу-Дэйва с официанткой. Надо же, я даже не очень удивлена этому.
— И как я отреагировала? Только не говори, что ты подарил мне розу и я тебя сразу простила.
— Ну… — Шляпа-Дэйв перевел дух. — Честно говоря, ты долго бушевала. Ты кричала, что все дерьмо, что надо изменить жизнь, что меня ненавидишь и вообще все ненавидишь… Ты была вне себя.
— А потом?
— Потом я тебя не видел. Только по телевизору, но ты была уже совсем другая.
Я смотрю, как по небу выписывают круги две птички.
— Эх, Шляпа, не мог сказать мне правду с самого начала. Какой же ты…
— Прости меня. — Он, похоже, искренне раскаивается. — И прости ту девушку. То, как она тебя обозвала, было совсем уж свинство. Прости.
Меня настораживает это неожиданное продолжение.
— А как она меня обозвала?
— Ох, ну, что-то… я не помню, — забормотал он. — Э… извини, мне надо идти. Привет врачам. — В трубке гудки.
Я неверной походкой возвращаюсь в гостиную. Йон по-прежнему сидит на диване, читает журнал про собак.
— Как обозвала меня та официантка?
Йон вздохнул:
— Лекси, какая разница? Что за вопрос, в самом деле.
— Немедленно скажи, как обозвала меня та официантка. — Я непреклонна.
— Ладно. — Йон поднял руки, сдаваясь. — Дракула.
Дракула? Я вспыхнула от унижения. Я отлично знаю, что у меня давно уже не кривые зубы, но не могу сдержать захлестывающего чувства обиды.
— Лекси… — Йон сочувственно касается моей руки.
— Нет, я в порядке, — отпрянула я.
С горящим лицом я подхожу к окну, обрастая шкурой униженной, растоптанной Лекси. 2004 год. Я в дрянных ботинках. Мне не дали бонус. Идут поминки отца. Приезжают судебные приставы. Ведут себя по-хамски. Я вижу Шляпу-Дэйва с потасканной официанткой… и она, бросив на меня лишь один-единственный осоловевший взгляд, произносит: «Чё за Дракула…»
На обратном пути я подавленно молчу.
— Во всяком случае, теперь все имеет объяснение, — произношу я наконец. — Я тебе рассказывала? Ты знал?
Он оторвал руку от руля и коснулся меня.
— Однажды, в самом начале нашего знакомства, когда мы были еще просто друзьями, все это выплыло. Вся эта история про то, что ты взяла на себя долги семьи, договорилась с дантистом-косметологом, села на жесткую диету. В общем, решила целиком себя изменить. Потом ты подалась на телевидение. Можно сказать, втянулась, вошла во вкус. А дальше почти мгновенно взлетела по карьерной лестнице и сблизилась с Эриком. Тебе показалось, что ты выполнила миссию. Он был солиден, богат. Полная противоположность… — Молчание.
— Моему отцу, — закончила я.
— Я не психолог, конечно. Но думаю, что да.
— Знаешь, когда я окунулась во все это после аварии, я решила, что это чудесный сон. Что я Золушка. Что мне даже лучше, чем Золушке… — Я замолчала, увидев грустную улыбку Йона.
— Ты жила в постоянном напряжении. Ты взлетела слишком высоко и слишком быстро. Ты не знала, как с этим быть; ты делала ошибки. Ты потеряла друзей — это было тяжелее всего.
— Не понимаю, почему все-таки для них я стала адской стервой, — беспомощно развожу я руками.
— Лекси, а как иначе? Тебя забросили на руководящую должность. Тебе пришлось управлять большим отделом. Ты должна была добиться хороших показателей и произвести впечатление на руководство, а значит — всех уравнять. Ничего личного. Ты сделала из себя такую вот суровую личность. Это часть твоего успеха.
— Кобра, — с ненавистью выговорила я.
Мне все не верится, что меня так прозвали.
— Как-то ты сказала мне, что если бы время повернулось вспять, то ты бы все сделала по-другому. Себя… работу… семью… Когда внешний лоск исчезает, все выглядит иначе.
— Послушай, но я ведь не тупая золотоискательница? — горячо откликнулась я. — Что-то человеческое должно было быть. Может, я все-таки влюбилась в Эрика. Не могла же я и замуж выйти только ради поставленной цели.
— Поначалу ты думала, что Эрик — настоящий, — признался Йон. — Он тебя завлек, внушил доверие. Но на деле оказался частью интеллектуальной системы нашего лофта. Это его жизнь. Настрой его на режим «Муж», и он будет бесперебойно работать.
— Перестань! — Я изо всех сил стараюсь не рассмеяться. — Послушай, возможно, у нас с тобой и был роман. Но сейчас я хочу попытаться жить с мужем.
— Ты не можешь этого хотеть, — спокойно возражает Йон. — Эрик тебя не любит.
— Любит. Он сказал, что любит мои чувственные губы и длинные ноги. Очень романтично, по-моему.
— А если бы у тебя были не такие длинные ноги?
Я задумалась:
— Не знаю… Но это не важно. — Я задрала подбородок. — А за что ты меня полюбил?
— За то, что ты — это ты. Сложно все перечислить по пунктам. — Он надолго замолчал. Как по его заказу машина остановилась в очереди на поворот, и Йон проникновенным голосом продолжил: — Мне нравится, как ты сопишь и кряхтишь во сне.
— Я кряхчу во сне? — недоверчиво переспросила я.
— Как младенец. Днем — кобра. Ночью — невинное дитя.
Я крепче сжимаю губы, но не могу не улыбнуться от его слов. Только мы вырулили на развязку, мой телефон подал сигнал.
— Это Эрик, — сказала я, прочитав сообщение. — Он в Манчестере, пробудет там несколько дней. Поехал осматривать новые участки для строительства.
— Да, знаю. — Машина уже выехала на узкую улочку. Движение здесь поменьше: мы на окраине города. — Понимаешь, Эрик мог бы покрыть все долги твоего отца, даже не заметив этого, — внезапно заговорил Йон, — но он предоставил это тебе. Не предложив помощи.
Я чувствую знакомый вкус обиды. Не представляю, что и думать.
— Ну, это же его деньги, — сказала я наконец. — Он не должен… В любом случае мне не нужна ничья помощь.
— Я знаю. Я предлагал. Ты отказалась. Ты очень упряма. — Он пристроился за автобусом и взглянул на меня. — А что ты планировала на остаток дня? Ведь Эрик уехал.
В душе что-то всколыхнулось. Я постаралась ответить сухо, по-деловому:
— Ничего не планировала. А что?
— У меня остались кое-какие твои вещи. Подумал, ты, возможно, захочешь забрать. Заедем?
— Хорошо, — безразличным тоном согласилась я.
Йон живет в самой чудесной квартире, какую я только видела в своей жизни. Дом, правда, не в престижном районе, в Хаммерсмите, но большой, с огромными старинными окнами, сверху полукруглыми. И что удивительно, оказывается, его квартира занимает и чердак стоящего впритык следующего дома. Она в миллион раз больше, чем кажется сначала.
— Потрясающе.
Почти лишившись дара речи, я оглядываю его квартиру-мастерскую. Высокий потолок, белые стены, огромный стол необычной формы. В углу мольберт, вдоль стен стеллажи с книгами, пара старомодных библиотечных стремянок.
— На этой стороне улицы все дома изначально строились под мастерские художников. — Йон идет и собирает оставленные повсюду грязные кофейные чашки. — Твои вещи там.
Я прошла сквозь арку в уютную гостиную с большими диванами с синей суконной обивкой. За диванами потертые деревянные полки, забитые книгами, журналами и даже растениями в горшках…
— Это же моя вазочка! — воскликнула я, увидев расписанный вручную глиняный кувшинчик. Когда-то давным-давно Фай подарила мне его на день рождения.
— Ну да, — кивнул Йон. — Здесь много твоих вещей.
— Мой свитер! — На одном из диванов валялся мой старый растянутый свитер, который был у меня, кажется, с рождения: я носила его сколько помню себя.
Я осторожно оглядываюсь. Здесь полно… меня. Вот уютное покрывало из искусственного меха, в которое я любила заворачиваться вечером. Старые фотографии. Розовый — смешно! — тостер, мой тостер.
— Ты уминала у меня хлеб, как будто тебя не кормили сутками.
В первый раз с тех пор, как я очнулась в больнице, я почувствовала себя дома. Даже моя разноцветная гирлянда здесь — наброшена на цветок в углу. Фу, пыльная.
Значит, вот где все мои вещи. Все они здесь.
Вдруг мне на память пришли слова Эрика. Он сказал так, когда я расспрашивала его про Йона. Ему можно доверить даже жизнь. Наверное, это я и сделала. Доверила ему всю свою жизнь.
— Вспоминаешь что-нибудь? — с надеждой спросил Йон.
— Нет, — покачала головой я. — Только узнаю вещички из моей прошлой жизни… — Я замолчала, увидев бисерную рамочку, которой не помнила. В рамочке моя фотография. С Йоном. Мы сидим на поваленном стволе дерева. Он меня обнимает, я смеюсь, закинув голову. Словно я самая счастливая девушка на свете.
А это уже серьезно. Это — настоящее. Значит, доказательства у него все-таки есть, вот, пожалуйста.
— Ты мог бы показать мне… — В голосе звучит упрек.
— А ты разве хотела мне верить? — Он присел на подлокотник дивана.
Он прав. Наверное, не хотела. Цеплялась за свою небывалую гламурную жизнь.
Я подхожу к столику, заваленному моими книжками в мягких обложках. Там стоит еще вазочка с семечками. Я зачерпываю горсть.
— Люблю семечки, — заметила я.
— Я знаю.
Выражение лица у него такое, мягко говоря, странное, что рука с семечкой останавливается на полпути ко рту.
— Что?
— Ничего, — пожал он плечами. — Просто у нас была такая… традиция. Мы в первый раз занимались любовью. Потом лежали, и ты щелкала семечки. Ты посадила несколько в баночку из-под йогурта. И потом мы стали так делать, иногда. Просто так… Мы говорили, что это наши дети.
— Мы сажали семечки? — Голос не мой.
— А-а, ерунда. Хочешь выпить?
— Где они? — не унимаюсь я.
Йон плеснул вино в бокалы и повел меня по коридору. Мы прошли через просторную, необыкновенной красоты спальню и вышли на балкон — широкий, с дощатым полом.
У меня перехватило дыхание.
Со всех сторон стоят подсолнухи. Разных размеров. От огромных желтых монстров, рвущихся к небу, до крошечных, едва пробившихся ростков. Глядя на это буйство желтого и зеленого, я вдруг ощущаю ком в горле. Отпиваю вина. Я просто ошеломлена.
— С чего все началось? — наконец спросила я.