– Бусс! Хватит! – крикнула она так, что руки отца вздрогнули и машина покачнулась. Она обвинила его и Амму в том, что они обращаются с ней так, будто она оскверняет их чистую кровь брамина. Чертова грязнокровка, назвала она себя, и, хотя Ади не совсем понял эти слова, он почувствовал, что это ругательство. Тогда был первый и единственный раз, когда Ма при нем выругалась.
– …Хорошо, я пойду. Можешь оставить себе приданое, дом, своего драгоценного сына. Мне это не нужно.
Ади закрыл глаза, приоткрыл губы и замедлил дыхание. Ему уже и раньше приходилось притворяться спящим, и он успел отточить этот навык.
Больше он почти ничего не помнил: разве что в машине стало тихо, как дома, и по радио еле слышно звучала какая-то песня. Наверное, это была 102,6 FM, потому что пели на английском, что-то о быстрой машине, и хотя сейчас он не мог вспомнить ни одного слова, Ади несколько лет слышал этот голос, глубокий и печальный, но вместе с тем как будто успокаивающий. Еще запомнилось, что после, или до, или во время ссоры он лежал на заднем сиденье и смотрел в окно. Именно тогда он впервые увидел стервятника.
Теперь он снова мог видеть птицу, ясно, как свои руки. Она стояла на высоком фонарном столбе, у гнезда, на широком плоском абажуре, нависающем над шоссе. Маленькое пушистое создание, почти милое, если бы не жуткая лысая голова. Даже тогда Ади заворожило это зрелище. В отличие от воробьев и майн, всегда беспокойных и готовых упорхнуть при малейшем звуке, маленький стервятник был спокоен, как будто чего-то ждал, как будто вообще никуда не торопился.
Гудок автобуса чуть не сбил его с ног. Водитель что-то говорил и выглядел недовольным. Ади подбежал к ожидающему автобусу, и когда он сел, все уставились на него. Он скользнул на место во втором ряду, прямо за учителями. Когда автобус тронулся, два учителя наблюдали за машиной отца, пока она не доехала до конца шоссе и не развернулась. Они что-то прошептали друг другу и повернулись, чтобы посмотреть на Ади, а он выглянул в окно, плотнее вжался в сиденье и начал, как всегда, стрелять лазерными лучами. Щелк, хлоп, бах, нужно правильно рассчитывать время. Десять очков за каждый «Марути 800». Если попадешь в цикл, игра закончится.
В библиотеке было всего два человека – старшеклассницы, шептавшиеся между полок с книгами по биологии. Одна как будто плакала, другая держала ее за руку и вместе с тем что-то ей выговаривала. Ади нашел уголок подальше от них, между историей и литературой, где до него не могли добраться сонные глаза библиотекаря. Когда он положил на стол стопку книг, поднялось облако пыли, миллионы маленьких молекул в панике засуетились вокруг, пойманные в сияние послеполуденного солнца. Помимо прочего, он взял второй том «Современной английской поэзии» и какое-то время листал его, ожидая, пока глаза привыкнут к неровным краям стихотворений.
Ему всегда было трудно читать стихи, трудно следить за изломанными строчками. Но маленькая красная книжечка на урду подарила вкус к музыке слов. Ади вдруг обнаружил, что хочет большего. Он продвигался вперед, пропуская Одена, Элиота и другие имена, смутно знакомые по урокам английского – все это было ничуть не похоже на симметричные симфонии Мирзы Галиба. Почему их никогда не учили вот такой поэзии? Зачем было изучать стихи, прославляющие ужасное лето, когда существовали такие красивые строки о волшебстве муссонных дождей?
День потемнел, Ади выглянул в окно и увидел серо-голубые облака, плывущие по небу. Прохладный, ароматный ветерок ворвался в щель в окне, зашелестели стихи. Ади ничего не заметил. Взгляд был прикован к стервятнику, который сидел на эвкалипте и со скучающим видом озирался по сторонам.
– О, круто. Вы тоже здесь, – пробормотал Ади. Стервятник повернулся и кивнул, лысая голова закачалась на змеиной шее. – Я тоже рад вас видеть, мистер Шарма. Вы принесли какие-нибудь новости о своих успехах?
– Да, я поговорил с отцом.
– Хорошо, очень хорошо. И о чем же вы говорили?
– Да так, ну… всякое. О погоде там и все такое.
– Ага, ясно. И что же ваш отец сказал о погоде?
– Хм-м, он… он сказал, что сегодня жарко?
– Вы мне лжете, мистер Шарма. Мне это совсем не нравится. Говорю вам, если продолжите вести себя подобным образом…
– Да вы тоже мне врали!
– Что, простите? Обвинение высокопоставленного чиновника в нечестности – серьезное обвинение. Можете ли вы предоставить какие-либо доказательства?
– Я вас видел на мосту Ямуна много лет назад, когда был ребенком. Я вспомнил сегодня, когда шел по шоссе, я…
– Кхм, – прервал стервятник. – Вы шли по шоссе?
– Да, я опоздал на автобус, чтобы поехать на машине отца, но он… ну, это неважно. Я вас видел. Я вспомнил. Вы были птенцом.
– Во-первых, мистер Шарма, в ваших словах нет логики. Вы видели птенца стервятника, но почему вы решили, что это был я? В те дни стервятников было гораздо больше. Там они и вили гнезда, неподалеку от реки.
– Это я помню. А сейчас почему их там нет?
– Потому что… – стервятник вздохнул, и Ади впервые услышал в его голосе печаль, – потому что так устроен мир. Сегодня ты здесь, а завтра – окей, пока-пока.
– Но что случилось?
– Что случилось? Вы, люди, придумали лекарство, от которого коровы становятся сильнее. Но мы, когда едим этих коров, становимся слабее. Видите ли, в вашей культуре коровы очень важны. Важнее даже, чем люди. Ну и какие шансы у бедных птиц вроде нас? Вы, люди, думаете, что есть коров – преступление, заслуживающее смертной казни, так что нас вам не жалко. В ваших глазах мы преступники.
– А вам обязательно нужно есть коров? Неужели вы не можете есть что-то еще?
– Да, в самом деле. Какая прекрасная идея, мистер Шарма! Нам следует есть траву, манго и жареный картофель, как вы. Пищевую цепочку вы уже разрушили, теперь хотите, чтобы вся природа изменилась согласно вашим нелогичным прихотям.
– Да… да нет, мне-то что. Ешьте что хотите. Коровы мне все равно не особо нравятся. Они… жуткие какие-то.
– Теперь вы мне будете рассказывать, что боитесь коров, да? Один только настоящий страх вы и признали, и то ничего с этим не сделали.
– Я пытался! Я ехал с отцом в машине, там были только мы. Но он был в плохом настроении и не хотел говорить, я попробую еще раз, и…
– Ади?
Он не сразу понял, что голос раздался за спиной. Повернувшись, Ади увидел идущую к нему мадам Джордж. Но ведь она не могла его услышать, верно? Он говорил чуть ли не шепотом.
– Добрый день, мэм, – сказал он, поднявшись.
– Ты что, говорил сам с собой?
Она его слышала. Или, по крайней мере, видела, как шевелятся его губы. Однако она казалась скорее удивленной, чем обеспокоенной.
– Нет! Нет, мэм. Я просто…
– Ах! Ты читаешь стихи? Судя по всему, ты единственный в классе, кто читает не только то, что задано. – Она встала всего в нескольких шагах от него и наклонилась, чтобы прочитать открытую страницу. Ее запах пронесся над ним, как вздымающиеся муссонные облака, угрожая поднять его со стула. – О, Киплинг. – Она выпрямилась, и Ади открыл глаза. – Умей мечтать, не став рабом мечтанья, – она помолчала, – и мыслить, мысли не обожествив[23]. Очень в викторианском духе, – она многозначительно приподняла брови. Он понятия не имел, о чем она говорит, так что просто кивнул и улыбнулся. – Что ты тут делаешь? – Она посмотрела на часы. – Прогуливаешь математику, чтобы читать стихи в библиотеке?
– Нет, мэм. Я просто…
– Очень плохо, – сказала она, но с улыбкой. Он узнал эту заговорщическую улыбку, улыбку сообщника. Это было нелепо. – Ну, раз уж ты тут, посоветую тебе еще одну книгу. – Она подошла к полке с английской литературой, провела по книгам пальцем и выудила том в твердой черной обложке. Льюис Кэрролл, собрание сочинений.
«Алиса в стране чудес»? Серьезно?
– Ты, похоже, видел диснеевскую версию, – предположила она, увидев выражение его лица. – Это лучше.
– Спасибо, мэм.
– Но не забывай и о математике, хорошо? Она почти так же важна, как поэзия.
Она вновь улыбалась, так что Ади не мог сказать, всерьез ли она. Поэзия вообще не важна, это всем известно. Он кивнул и тоже улыбнулся, и она ушла.
Он сел на место, вновь повернулся к окну. Стервятник никуда не делся.
– Э-э-э… извините. Это моя учительница по английскому.
– Да, я понял. Вот кого вы пытаетесь впечатлить своими книгами?
– Что?
– Неважно. Уверен, вы не замышляете ничего противозаконного.
– Конечно нет! Почему вы так говорите? Я просто, э-э, говорил о книге, о том стихотворении.
– Да, да, действительно. И как же называется то стихотворение?
Он по-прежнему ясно видел это – бретелька бюстгальтера сияла серебром на темном, гладком плече. Ади и раньше видел бюстгальтеры, ничего интересного в них не было. На рынке по соседству были даже магазины нижнего белья и женщины в разных бюстгальтерах на вывесках. Но то, что было на мадам Джордж, не похоже на то, что было на вывесках. Ее лямка не обычная – белая, толстая и крепкая, как у рюкзака, а гладкая, нежная, с розово-фиолетовым блеском. Она сверкала и переливалась даже в тусклой серой тени облаков.
– Да какая разница? – с раздражением сказал Ади. – Что вам вообще от меня нужно? Только тратите мое время.
– Вот как? Я трачу ваше время? Могу я вам напомнить, что это вы первый со мной заговорили?
– Все равно.
– Это детский лепет, и у меня нет ни малейшего желания общаться с детьми. Если выполните задание, дайте мне знать. Если нет, прошу меня не беспокоить.
Ади поднялся, собрал книги и показал птице средний палец, но она уже отвернулась.
7. Проблемы с сердцем
Еще до того, как он подошел к входной двери, Ади понял: что-то не так. Он чуть дернул ручку внешней металлической двери, и оказалось, что она не заперта. Прижавшись ухом к деревянной двери, он услышал голоса, и ему захотелось развернуться и уйти. И Ма, и отец среди бела дня торчат дома? Что стряслось? Можно было бы пойти потусоваться с Санни-Банни, подумал он и тут же вспомнил, что они уехали. Можно было бы сходить на рынок, посмотреть, какие там новые журналы, но день выдался жарким и влажным, и Ади устал. Он глубоко вздохнул и открыл дверь.