– Эй, кто там? – Ади слышит зов мужчины и снова поворачивается налево.
Джип, ехавший в сторону деревни, останавливается перед Нани и Каммо, озарив их светом фар. Двое мужчин выходят и идут к ним. Один в таком же синем тюрбане, как и остальные, поверх его длинной белой курты висит черный ремень с кирпааном, изогнутым ножом сикхов. Другой без головного убора, лыс, и на куполе его лба нарисована красная тика в форме трезубца Шивы.
Нани выходит вперед и что-то говорит, мужчины кивают. Каммо тоже пытается что-то сказать, отчаянно дергая Нани за одежду, но Нани гладит ее по голове и продолжает разговаривать с мужчинами – похоже, их улыбки ее успокаивают. Ади видит то же, что и маленькая девочка: улыбкам нельзя доверять.
Лысый мужчина – невысокий, коренастый, с круглым дружелюбным лицом – подходит к ним и садится на корточки перед Каммо, спрашивая ее о чем-то. Когда девочка отказывается отвечать, он хватает ее за руку и оттаскивает, а Нани зовет изо всех сил:
– Тарик!
– Мусульманин! – кричит мужчина своему дородному спутнику, который бросается к Нани и крепко обхватывает ее за шею толстой волосатой рукой. Низкий же бросается на Каммо и ловит ее, пока она пытается бежать к Нани.
Его выдало имя, понимает Ади. Это короткое, резкое «ик» так же безошибочно указывает на мусульманство, как и символ полумесяца – даже он это знает. Неужели Нани не понимала настолько простых вещей? Но, может быть, думает он, тогда имена были просто именами, без таких жестких границ, которые их разделяли.
Взывая к Тарику снова и снова, выкрикивая имя, которое их выдало, Нани пытается вырваться на свободу, но большой сардаар-джи начинает тащить ее к джипу. Вопли Каммо настолько громкие, что пронзают ночь и эхом разносятся по деревне, и Ади оборачивается, чтобы посмотреть, услышал ли Нана, но его нигде не видно.
Когда Нани подводят к задней части джипа, похититель наклоняется, чтобы взяться за кусок веревки, и его хватка ослабевает. В мгновение ока Нани достает из-под курты кирпаан и наносит удар мужчине в шею. Когда он, шатаясь, падает на землю, увлекая за собой Нани, низкий кричит и пытается найти кинжал на переднем сиденье джипа. Пользуясь случаем, Каммо выскальзывает из его хватки и мчится к Нани, но мужчина догоняет ее и поднимает на руки.
Нани встает, пинает человека, которого ударила ножом, и обходит джип, чтобы посмотреть на низкого. Волосы падают ей на лицо, большой живот натягивает пропитанную кровью курту, в руке сверкает кирпаан – она живое воплощение самой Кали, богини Судного дня. Нани издает такой яростный крик, что человечек отступает назад, вздрагивая от страха. Ади понимает, что уже слышал этот голос: так же кричала Ма в ночь перед тем, как уйти.
Едва Нани пытается бежать к мужчине, несущему Каммо, сзади появляется кто-то другой и хватает ее. Это Нана. Он что-то говорит Нани на ухо, но она не перестает кричать. Наконец он дает ей пощечину и указывает на мужчину впереди. Тот держит кинжал над дрожащим горлом Каммо.
На грунтовой дороге впереди они замечают еще два джипа, едущих в их сторону. Низкий начинает бежать к приближающимся фарам, размахивая свободной рукой и вопя. Каммо не кричит, не плачет. Она неподвижна, как кукла, ее глаза стали круглыми от ужаса, и ее уносят все дальше и дальше от Нани.
Таща Нани за руку, Нана садится на велосипед, заставляет ее сесть рядом. Велосипед исчезает в узком проеме в темноте, на миг крики Нани застывают в воздухе, прежде чем ветер подхватывает их и уносит прочь.
8. Письмо из Пакистана
– Ма?
Она убиралась в комнате Аммы: в одной руке держала стопку не совсем белых сари, тарелку с двумя полупустыми чашками, тонкое полотенце и туго завязанный черный полиэтиленовый пакет, а другой протирала стол – когда-то принадлежавший Ади, а теперь заваленный бутылочками с лекарствами и пачками из-под печенья, в которых его не было; под всем этим лежала большая Бхагавад-Гита, завернутая в выцветшую, изношенную ткань, настолько древняя, что Ади задавался вопросом, не сам ли Кришна ее написал.
– Хумко нахи малум, – повторила Ма, откидывая со лба мокрые от пота пряди волос. – Мы не знаем. – Она тоже сказала «мы» вместо «я», как говорила и Амма, продолжавшая спрашивать что-то насчет джевар, ювелирных украшений. Потом остановилась у двери, еще раз обвела глазами комнату и покачала головой. Ади знал, о чем она думает: поддерживать здесь чистоту просто невозможно. Раньше она точно так же качала головой всякий раз, когда беспорядок в этой комнате устраивал Ади, но теперь, наверное, признала, что тот бардак был не так ужасен.
– Ма? – он чуть повысил голос.
– Да, бета? – Она вышла из комнаты, раскинув руки. Она напоминала ему Дургу – его любимую богиню номер один на все времена – с десятью руками, держащими десять случайных вещей, едущую верхом на ручном тигре и убивающую синего демона копьем, и все это с яркой мирной улыбкой.
– Я хотел у тебя кое-что спросить.
– Спрашивай. – Она бросила грязную одежду в бездонную корзину в ванной и повернулась к кухне.
– Как звали Нану?
Ма поставила грязную посуду на стойку, выбросила полиэтиленовый пакет в мусорное ведро, вымыла руки в раковине и наконец повернулась к нему с сияющей улыбкой. Он похвалил себя за мастерский ход: мало что могло так улучшить настроение Ма, как расспросы об ее отце.
– Тарун Лал Шарма, – сказала она ему. – А что случилось? Почему ты вспомнил дедушку?
– Да так. – Ади пожал плечами. – Просто понял, что не знаю его имени. Нана и Нани приехали из Пенджаба, да?
– Да, они приехали в Дели после раздела. Они жили на другой стороне.
– Значит, их семья по-прежнему здесь?
– Я же тебе рассказывала, Ади, – сказала она, ничуть не раздражаясь. Мыслями Ма уже была в детстве, среди любимых восмоминаний о Нане. Он знал, что она может говорить о нем часами – достаточно лишь подталкивать в нужные моменты, – но у него была другая миссия. Он и о Нане спросил затем только, чтобы разговорить Ма.
– Я знаю. Но все время забываю.
– Мы ничего не знаем об их семьях, бета. Они давно уехали, и мы потеряли с ними связь.
– Как звали Нани?
– Сантош. – Она повернулась и стала доставать из шкафов кастрюли и сковородки.
Сантош, сокращенно Тоши – это было ясно. Но почему Тарик? Может быть, дедушка сменил имя после свадьбы, как иногда меняют женщины? Может быть, сменил и религию? Он понимал, что напрямую Ма спрашивать не стоит. Однажды, давным-давно, услышав что-то, что, должно быть, сказал отец, Ади спросил Ма, мусульманка ли она. Но она велела никогда не говорить, как отец, никогда не думать о таких вещах, как религия и каста, поэтому он больше не поднимал этот вопрос.
Теперь Ма отмеряла рис в стальном стакане, и он видел, как ее лицо мрачнело. Он допустил ошибку, спросив о бабушке. Ади знал, что та умерла давным-давно, Ма тогда была еще ребенком, и она не любила, когда ей напоминали о Нани.
– Дедушка любил поэзию, да?
– О да, – ее улыбка вернулась. – Он был от нее без ума. Мог провести всю ночь, снова и снова читая одни и те же старые стихи – Мира, Галиба, Фирака, Фаиза, всех великих поэтов урду.
– Мирзу Галиба?
– Да. – Она удивленно посмотрела на сына. – Ты знаешь о нем?
Ади принес из гостиной книгу Нур и показал Ма. Она полистала страницы и медленно кивнула, словно была впечатлена.
– Очень хорошо, – сказала она, возвращая книгу. – Дедушка бы тобой гордился. Знаешь, он был такой же, как ты, день и ночь сидел, уткнувшись в книги. – Она залила рис водой, зажгла плиту и пошла открывать холодильник.
– Ма? – Ади помолчал, чтобы прочистить горло и сделать голос более глубоким. – Куда ты уходила?
– Что? – не сразу ответила она, улыбка быстро угасла.
– В прошлом месяце, – добавил он, рассматривая обкусанные ногти. – Куда ты уходила?
– Я скажу тебе, но не сегодня.
– Когда?
– Потом, когда станешь старше.
Вот он – ответ, знакомый, как друг детства.
– Я уже взрослый, я все понимаю. Ты можешь мне рассказать что угодно. Если вы с папой собираетесь…
Он не смог заставить себя произнести это слово, когда увидел лицо Ма. Темные круги под глазами, ставшие больше, безвольно обмякшие плечи, печаль в ее вздохе – все это мгновенно заставило его пожалеть, что он вообще открыл рот.
– Нет, Ади, дело вообще не в этом, – ответила она, медленно покачивая головой. – Я скажу тебе, бета. Но сейчас я и сама многого не знаю. Как только узнаю, расскажу.
– Ты снова уйдешь, да?
– Пока не могу сказать.
Она не ответила – нет.
– Можно я пойду с тобой?
Казалось, Ма чуть задумалась, ее губы сжались и растянулись в слабой улыбке, и сердце Ади подпрыгнуло. Перед глазами проносились образы: они уедут вместе, на машине, нет – улетят в какой-нибудь далекий город. У них будет большой дом с садом, где она будет сажать цветы, и кабинет, который он наполнит книгами. Вместе они проживут жизнь, полную смеха, приключений и разговоров о поэзии, свободную от тирании молчания, которая, как проклятие, висела над этим домом.
– Однажды…
Ади постарался не закатывать глаза.
– …я расскажу тебе все. Просто наберись терпения. А сейчас тебе нужно сосредоточиться на учебе и готовиться к экзаменам.
Больше, чем хмурые брови и закушенная губа, больше, чем нежелание отвечать, ее выдало именно это. Он сдал экзамены неделю назад. Раньше она никогда бы не допустила такой оговорки. Она всегда помнила даты всех его экзаменов, даже контрольных, которые, по словам учителей, были не менее важны, хотя и не учитывались в итоговых оценках. Сейчас вид у нее был такой, будто она не способна точно определить сегодняшнее число.
Он стоял и смотрел, как Ма протыкает ножом цветную капусту, разрезая ее на маленькие белые цветочки, которые дождем рассыпались по кухонному столу. Глядя на ее нахмуренные брови, на слегка дергавшиеся губы, словно она вела параллельный разговор в параллельном мире, он понял, что зря тратит время. Все это было напрасно, бессмысленно, на сто процентов бесполезно.