н хотел раскрыть все то, о чем никогда не помнили в его доме и никогда по-настоящему не забывали.
Он должен был знать; у него нет выбора. Оставалось лишь подыграть и посмотреть, как далеко может завести фантазия.
– Так что, мистер Шарма? Назовете еще один страх?
– Ну… скажем, отец Ребелло подойдет?
– И чей же это отец?
– Это наш директор. Его все боятся.
– Хм, – стервятник помолчал, размышляя. – Нас не интересует то, чего боятся все. Нам нужны ваши страхи. Так что придется вновь обратиться к вашему отцу.
– Но я уже говорил с ним!
– Кивать и говорить «хм-хм», как голубь, недостаточно. Только когда сможете противостоять отцу, вы докажете, что не боитесь его.
– Но… но…
– Видите, как вы испуганно мычите? Разве это не ваш настоящий страх, мистер Шарма: противостоять отцу?
Стервятник был прав, и Ади пришлось это признать. Возможно, он и смог поговорить с отцом, но это не означало, что он больше не боялся. Он по-прежнему опасался оставаться в гостиной с отцом наедине. Именно по этой причине у него появилась привычка прятать голову в книгах: они были щитом от насмешек отца, силовым полем, отталкивающим его испепеляющий взгляд. Если Ади действительно хотел противостоять отцу, ему нужно было перестать прятаться в форте из комиксов. Ему нужно было поймать тигра за палец.
– Итак, – продолжил стервятник, – могу я узнать, когда вы займетесь этим страхом? Понимаю, вас сейчас больше интересует дама сердца…
– Э… да… я попробую – подождите, что? Какая еще дама?
– Ха! Я все вижу, мистер Шарма. У меня отличное зрение. Та юная леди, что уступила вам книгу стихов, – разве я не вижу, как она на вас смотрит? Какой коварный план: заманить вас в учительскую, чтобы вы сыграли роль в том маленьком спектакле, который она задумала!
– Да мне все равно. Я вообще не хочу играть ни в каком спектакле. У меня нет на это времени. Я должен заботиться об Амме, я должен помочь Ма…
– Да-да, все в порядке. – Стервятник запрокинул голову к небу. – Мне нисколько не интересны ваши романтические похождения. Я лишь напоминаю, что у вас есть более серьезная задача, поэтому, пожалуйста, выделите для нее время. И чем раньше, тем лучше.
– Почему вы так торопитесь? – спросил Ади, начиная все сильнее подозревать неладное. Что-то в словах стервятника не сходилось. Похоже, он знал гораздо больше, чем показывал, и Ади снова задался вопросом – откуда именно все это известно птице? Неужели дело было просто в хорошем зрении? Знал ли стервятник только то, что видел напрямую, или же мог получить доступ к тому, что в голове у других?
– Время драгоценно, мистер Шарма, – сказал стервятник своеобразным тоном: скучающим, но веселым, чуть снисходительным и вместе с тем все-таки добрым. – Вы поймете это, когда повзрослеете и его станет меньше. Тогда вы будете скучать по долгим дням. Вы будете думать: если бы я только мог вернуться в прошлое, валяться на диване, как картошка, и целый день смотреть телевизор! Запомните мои слова, мистер Шарма, время похоже на муниципальный водопровод. Он начинается с мощного ревущего потока, но, прежде чем вы это заметите, превращается в струйку, и в итоге у вас остаются четыре капли. Единственная разница в том, что если оно уйдет, то уйдет навсегда.
– Хорошо, я этим займусь.
Ади закатил глаза и встал. Скучать по бесконечным дням дома и бессмысленной болтовне Аммы? Да уж, стервятник оказался вовсе не таким умным, как сперва казалось.
10. Нужно возвращаться домой
Ади проснулся уже на взводе, как просыпался всегда в последнее время, и первым делом посмотрел на «Касио». Одиннадцать ноль три. Он проспал школу. Почему его никто не разбудил?
Сидя в постели и обводя глазами дом, еще погребенный под покровом тишины, Ади пытался пробудить мозг. Ночью ветер переменился, принеся с высоких Гималаев холод, который наконец унес прочь долгое лето. Холодильник в гостиной молчал, а потолочный вентилятор медленно вращался, визжа при каждом тяжелом повороте. Снаружи не слышалось привычного шума машин.
Конечно, это была суббота! Никаких уроков. Он тихо вздохнул, но пальцы рук и ног остались сжатыми, а шея продолжала подрагивать в знакомой панике. Было что-то еще. Несколько раз медленно моргнув, он наконец осознал то, что уже знало его тело. Ма снова ушла.
Предвестники были очевидны, и Ади чувствовал себя глупо оттого, что вовремя ничего не понял. Письмо из Пакистана, придя две недели назад, что-то изменило в Ма. Она притихла, но не печально, а сосредоточенно – так затихают школьники во время контролькой. На выходных она гладила разноцветные сальвар-камизы[31], которых дома никогда не носила. Вечером долго торчала на кухне, заполняя холодильник едой. Тогда отец совершил немыслимое: нарушил распорядок дня и поужинал только в двенадцать двадцать, когда Ма уже поела и ушла в душ. Он включил новости и прибавил громкость, но душ ревел целую вечность. Этот рев омыл дом, и тишина стала громче.
Что еще нужно было Ади, чтобы проснуться? Пощечина? Как можно быть настолько слепым к тому, что творится прямо под носом? Отбросив одеяло, он дошел до комнаты Аммы. Она сидела на своем обычном месте на краю кровати и смотрела в закрытое окно на пустынный парк снаружи. Он вновь поразился, какая она маленькая. Паллу ее сари соскользнуло с головы, и Ади видел ее волосы, тонкие и серебристые, словно паутина, едва прикрывавшие кожу головы, покрытую пятнами, как пожелтевшие страницы книг Ма, как луна. Ее губы тихо шевелились, она говорила с кем-то из богов или призраков, и он решил уйти как можно незаметнее, чтобы не нарушать ее транс.
Постоял немного в коридоре, повздыхал. Теперь ему казалось, что в доме на этот раз воцарился мир, как будто собака, всю ночь беспокойно лаявшая, свернулась калачиком на солнце. Несмотря на беспорядок на обеденном столе и бардак в гостиной – кровать не заправлена, по полу разбросаны стопки книг, – ему было спокойно и почти хорошо. Он понял, что, лишь оставшись совсем один, почувствовал расслабленность во всем теле, в мышцах, которые всегда были напряжены, угрожая разорвать на куски.
В конце коридора, за кухней и столовой, Ади увидел открытую дверь родительской спальни. Вошел и закрыл за собой дверь.
Казалось, в их комнате ничего не изменилось – мало что поменялось за последние годы, – за исключением того, что отсутствие Ма стало еще сильнее, оно звенело в ушах, как эхо тарелки, разбившейся об пол.
Какое-то время он торчал на пороге, думая, стоит ли начинать раскопки в поисках подсказок, как делал давным-давно, в первый раз, когда ушла Ма.
Дверь спальни была открыта не полностью – за ней будто что-то находилось. Ади обернулся, чтобы увидеть, что именно, и вот оно – на крючке висела темно-бордовая сумочка Ма, та самая, которую она никогда не выпускала из вида. Неужели Ма ее забыла? Или оставила намеренно?
Сняв сумку с крючка, Ади высыпал на кровать содержимое. Там были губная помада, темно-красная, стертая до огрызка; несколько билетов на автобус, сложенных в аккуратные тонкие свертки, которые она всегда прятала под обручальное кольцо, чтобы не потерять; брошюра для приюта с филиалами в Дели, Джаландхаре и Амритсаре; четыре шариковые ручки, все без колпачков; крошечный пакетик арахиса, нераспечатанный; пустая бутылка из-под воды «Рейл нир», которую продают только в поездах; мешанина резинок, спутанная с шелковистыми черными волосками; написанный от руки счет из салона красоты «Венера» за стрижку и что-то под названием «инъекция»; старый номер «Индия сегодня», свернутый и потертый по краям. Письма там не было, но Ади заметил еще кое-что интересное: крошечный черный блокнот, полный телефонных номеров.
Он листал блокнот, заполненный мелким кропотливым почерком Ма, пока не нашел в конце пустую страницу. Пустую, не считая одной цифры, нацарапанной небрежными штрихами и дважды подчеркнутой. Перед ней в скобках было написано «+92».
Он знал, что +91 – телефонный код Индии. Несложно было догадаться, какой стране может принадлежать следующий номер. Он подошел к столу отца, взял трубку и начал набирать номер. Прежде чем он успел спросить себя, что именно, по его мнению, делает, он услышал длинный звуковой сигнал; где-то начал звонить телефон.
– Алло?
Это был женский голос, немолодой и хриплый. Ади попытался поздороваться, но ничего не вышло.
– Добрый день …
– Кон? Кои хайга[32]?
Это был панджаби, но не делийский панджаби, на котором говорили родители Санни-Банни. Не тот нежный, музыкальный язык, на котором иногда по телефону говорила Ма и в воспоминаниях – Нани. Это был пакистанский панджаби.
– Хм… намасте джи, – сказал Ади, помолчав, чтобы набраться смелости и заговорить на панджаби, – это Ади. Ади Шарма. Сын Таманны Шарма. Она, хм… она там?
– Что? Я не понимаю, о чем вы…
– Это Каммо?
– Что?
– Каммо? Дочь Тоши?
– Ай-хай, – простонала старуха, как будто ей было физически больно слышать имя Тоши. А потом вдруг начала кричать. Ее слова, искаженные и слитые воедино пылом гнева, больше не были понятны. Однако Ади разобрал достаточно, чтобы догадаться, что говорил с кем-то, с кем говорить не следовало.
Он положил трубку и какое-то время смотрел на нее, почти ожидая, что она зазвонит. Когда этого не произошло, он поставил телефон на место, бросил вещи Ма обратно в сумку, отнес ее к двери. Ему не терпелось покинуть эту комнату; зря он вообще туда пошел, тем более сейчас, когда только начал успокаиваться. Когда он выходил, в голову пришла мысль. Это была вспышка из ниоткуда, как воспоминание – яркое, почти осязаемое – о чем-то, чего он никогда на самом деле не испытывал; как ощущение знания места, в котором никогда не был.
Он подошел к дальнему краю кровати, к зелено-серому «Годреджу альмире», стоявшему выше всего остального. Если в доме и было что-то ценное, то внутри стального каркаса «Годреджа». Ади взял ручку и потянул вниз, дверь открылась с металлическим визгом, достаточно резким, чтобы его услышали соседи. Он глубоко вздохнул и сказал себе, что все в порядке – это всего лишь шкаф. Это всего лишь вещи.