Шкаф был набит сверху донизу, в основном одеждой, большая часть которой была упакована индивидуально в пластиковые пакеты, потрескивавшие при малейшем прикосновении. Однако внимание привлек сейф на средней полке. Ади дотянулся до самой верхней и сунул руку под стопку сари в полиэтиленовой упаковке. Пальцам не пришлось искать слишком далеко – они нацелились на маленький массивный латунный ключ, как будто знали.
Ключ плавно повернулся, и сейф открылся беззвучно. В маленьком темном помещении Ади смог разглядеть несколько шкатулок для драгоценностей, папки с ламинированными документами и еще несколько ключей. Он вновь сунул туда руку, стараясь не сдвигать предметы слишком сильно, и нащупал знакомую текстуру желтого конверта. Зажав между указательным и средним пальцами, медленно вытащил на свет. Это было письмо из Пакистана, в надорванном конверте. Он дунул в щель, открыл ее и вытащил сложенную пополам страницу блокнота, исписанную большими, быстро нацарапанными буквами только с одной стороны. Он не смог прочитать ни единого слова – все были на урду. Покачав головой, Ади затолкал письмо обратно, хотел сунуть в сейф, но передумал. Вновь вынул письмо и спрятал в задний карман, а конверт вернул на место, убрал ключи, с последним звяканьем захлопнул «Годредж».
Едва он устроился на диване и включил телевизор, Амма начала его звать. Он повернул голову к тонким трещинам в потолке и почти неслышно застонал. В этом дурацком тихом маленьком доме негде было спрятаться.
Ади встал и медленно подошел к ее двери.
– Мохан? – Все лицо Аммы сморщилось, она пыталась разглядеть внука без очков. – Это ты? Как долго мы тебя ждали. Почему ты так поздно? Ты, наверное, хочешь есть? Скажи брату, чтобы он тоже пришел и поел.
Ади улыбнулся, гордясь, что теперь может расшифровать большую часть ее слов.
– Это я, – сказал он. – Ади.
Она продолжала смотреть на него, но как будто не слышала, как будто видела сквозь него кого-то другого. Он подошел к столу, взял ее очки, протянул ей. Она приняла их трясущейся рукой, повертела, как ребенок новую игрушку. Глядя на нее, Ади не смог сдержать тяжелый вздох. Она не сумасшедшая, понял он. Просто в ловушке, в яме, и ей не с кем поговорить, поэтому она сделала все, что могла: позволила памяти и воображению унести ее в размытое пространство, где она может делиться историями с теми, кто готов их слушать. Она тоже не в силах вынести эту тишину.
– Мы ему говорили. Ты же это помнишь, да? Мы говорили: не торопись пить.
Бия, а не пия, – жениться, а не пить, – тут же поправил Ади свой мысленный перевод.
– Это не захотеть игрушку – купить, а завтра выбросить. Брак – это клятва огнем перед Богом.
Наверное, подумал Ади, она жалуется, что Чача собрался жениться на своей американке. Она никогда не видела эту женщину – ее никто из семьи не видел, – но для Аммы это, скорее всего, не имело значения. Она осуждала даже тех, кто вступал в брак с представителями другой касты, не говоря уже о совершенно другой стране.
– Это не вопрос, который можно решить в одиночку. Нужно довериться старшим, всей семье. На протяжении тысячелетий наши старейшины поступали так. Теперь вы говорите, что мы неграмотны. Теперь вы все знаете. Мы же ему говорили, помнишь? Мы сказали ему, что пенджабские женщины неправы. Они слишком упрямы, они как мужчины. Они не знают наших обычаев, долга наших женщин.
Она говорила о Ма. Он закусил губу и сжал большие пальцы, но не мог перестать слушать.
– А теперь она украла мое золото. Она думает, что я ничего не вижу, но я знаю, что оно у нее.
Опять это чертово золото. Она так много об этом говорила, что Ади перестал обращать на ее слова внимание, но теперь ему пришло в голову, что порой его родители ссорились именно из-за этого. Он заметил, что Ма в последнее время вообще перестала носить украшения – и кольца, и золотой браслет, и стеклянные на запястьях, и даже крошечные золотые сережки в форме цветка. Единственное, что осталось, это тонкая золотая цепочка с черными бусинами – священная мангалсутра, призванная защищать ее мужа. Ади очень не нравились эти уродливые бусины, и он часто задавался вопросом, почему отец не может носить их сам, раз уж ему нужна защита. Теперь ему захотелось, чтобы Ма была рядом, чтобы она сняла мангалсутру и швырнула Амме в лицо.
– Мы говорили твоему Бабе, помнишь? Мы говорили, чтобы он отказался. Пенджабская девочка, у которой нет матери, нет семьи ни до, ни после, никто не знает, какой она касты, каких корней. Бе-е-женка, – последнее слово она произнесла по-английски, как выплюнула, и Ади шагнул назад, ошарашенный и отвращением в ее голосе, и самим английским словом, слетевшим с ее губ.
От ярости у Ади закружилась голова. Ма была единственным человеком, который заботился об этой старухе, помогал ей сходить в туалет, отстирывал ее сари от мочи, следил, чтобы она вовремя принимала лекарства; единственным человеком, которому хватало терпения с ней говорить и, не повышая голос, пятьдесят раз на дню отвечать на вопрос, сколько времени. И вот что она получила взамен? Ади покачал головой и закрыл дверь. Пусть старая ведьма весь день сидит голодная, решил он. Он не намерен торчать тут и слушать ее бредни. Он просто уйдет, предоставив остальным самим решать свои проблемы. Как ушла Ма.
Безо всякой цели он катался на велосипеде по окрестностям, объехал парк, где старушки под зимним солнцем кололи арахис, заглянул на рынок, где торговцы сидели перед портативными телевизорами, пересекал квартал за кварталом – все они выглядели одинаково, но разной была аура, от дружелюбной до чужой и совершенно враждебной – и наконец добрался до окраин колонии Аллаха.
Трущобы колонии Аллаха были недоступны для всех квартирных ребят. Каждый раз, проезжая по главной улице, пересекавшей границу колонии, отец лихорадочно опускал окна, запирал двери и сообщал Ади, что здесь полно головорезов, наркоманов-чарасов и мясников, ворующих детей из «хороших семей» и продающих в Бомбей. Теперь Ади знал, что это чушь, как и все остальное, что говорил отец. Он перегнулся через руль и продолжил крутить педали.
По обе стороны дороги торговали тем, чего он никогда не видел на местном рынке: покрышками, плиткой, недоделанными столами, унитазами; там были распушители матрасов, и подставки для стульев, и кабаади-валас, машинки для переработки всякого мусора. Были магазины, продававшие все виды сантехнического оборудования и краски для стен всех цветов, и магазины, не продававшие ничего, кроме оконных стекол. Казалось, этот тесный участок среди немощеных улиц и некрашеных домов предоставлял все для строительства и эксплуатации многоквартирных зданий, продолжавших расти вокруг, вдавливая его в клин у обочины шоссе.
Трущобы резко закончились, отрезанные свежеоштукатуренными стенами храмового комплекса, и Ади затормозил перед величественными резными воротами. Хотя стервятник отказался принять его страх перед богами, Ади знал, что в самом деле их боится, хотя и не понимал почему. Если честно, он даже не мог вспомнить, когда в последний раз был в храме. Ма давно перестала туда ходить, а у отца был собственный мини-храм прямо у кровати, поэтому никто из них никогда ничего не говорил Ади по этому поводу. Большую часть того, что он знал о богах, он почерпнул из комиксов «Амар Читра Катха». Вот и пришло время встретиться с ними лицом к лицу.
Он цепью привязал велосипед к забору, поднялся по ступенькам, ведущим к храму, спрятал кроссовки за колонной и вошел внутрь. Это был огромный зал, сияющий потоками солнечного света, струившегося из высоких окон. В центре располагался мандап – бетонная яма, полная тлеющего пепла, где разжигали огонь для церемониальных хаванов. Вдоль стен стояли мини-храмы с идолами разных богов, одни были настоящими гигантами, другие не больше плюшевых мишек. Решив идти по часовой стрелке, Ади повернул налево.
Первым был Ганеша, пухлый, жеманный бог добрых начинаний. Парвати, жена Господа Шивы, сделала его из глины, чтобы он охранял ее, пока она принимала душ. Вернувшись домой, Шива увидел мальчика, стоявшего возле ванной его жены, и, приняв его за какого-то урода, отрубил ему голову. Когда Парвати узнала об этом, она подняла шум, и Шива согласился воскресить мальчика. Но была проблема: Шива выбросил его голову в реку или еще какой-то водоем, а поскольку они жили одни в джунглях, заменить ее было нечем. Шива оглянулся и увидел слона, который спокойно занимался своими делами. Он пожал плечами, сказал: «Почему бы и нет?» и отрубил слону голову. Потом приделал ее к телу мальчика, и, бинго, получился Ганеша. Отец однажды сказал ему, что это упрощенная история, а настоящая доказывает, насколько развита была пластическая хирургия в древние времена. По его словам, все знания мира хранились в четырех священных томах Вед. Трагедия заключалась в том, что индийцы забыли пароль, а ангрезы украли знания и развили на их основе современную науку. Вот почему медицинская наука на Западе зародилась только после того, как португальцы, французы и британцы пришли в Индию. Ади не слышал о каких-либо операциях по пересадке головы, имевших место быть на Западе, но знал, что подобные сомнения лучше не выражать.
Рядом с Ганешей стояла Лакшми, богиня удачи, державшая в руке монеты из золотой фольги. Она была явным фаворитом, судя по куче подарков у ее ног: гигантским корзинам с фруктами, коробкам сладостей и подарочной упаковке молочного шоколада «Кэдбери». Рядом с ней на цветке лотоса сидела Сарасвати, богиня мудрости, литературы и искусства, игравшая на ситаре. Ей досталась только связка пятнистых бананов.
Мимо малыша Кришны Ади прошел, не поднимая глаз. Все, что делал этот мальчишка, – играл на флейте, объедался маслом и воровал девчачью одежду; такое поведение в случае любого другого мальчишки уж точно не поощрялось бы.
Он остановился перед Хануманом. Идол был крупнее остальных, или, может быть, именно поза обезьяньего бога придавала ему более внушительный вид. Он стоял, выпятив грудь, одна мускулистая нога упиралась в землю, а другая чуть наклонялась вперед, будто готовая подбросить его ввысь. Он был похож на Майкла Джордана, который собирается как следует разбежаться, но вместо баскетбольного мяч