а держал в руках булаву и маленькую гору. Несмотря на воинственную позу и телосложение как у борца, пугающим он не казался. Может быть, дело было в детской улыбке, длинном, игриво изгибавшемся хвосте или истории из Рамаяны, в которой Хануман с волшебной горой в руках перепрыгнул море, чтобы спасти брата Раму, но только он был самым милым из всех богов. Умным он точно не был, и даже его оружие в форме воздушного шара выглядело безобидным, – но у него определенно было самое большое сердце.
Бхут-пишаах никат нахи ааве Махавир джаб наам сунааве… – Ади слышал, как отец повторял эти строки тысячу раз:
Призраки и демоны прячутся от мира, Лишь заслышав имя бога Махавиры…
На мгновение у него возникло сильное желание сложить руки, закрыть глаза и помолиться этому щедрому и добросердечному богу. Но это всего лишь истории, напомнил он себе. Кахаания, как называла их Ма.
Он повернулся и побрел через зал на другую сторону. Ади смутно помнил, что уже здесь был и видел на стене идолов поменьше – богинь с замысловатой резьбой и менее известных аватаров Вишну и Шивы, – но теперь все они исчезли. Остался только один бог: Рам. Идол, казалось, вырос, стал настоящим гигантом. Его окружали подношения и огромные ящики для пожертвований, пандит[33] мыл его массивные ноги молоком из серебряного лота, а вокруг стояли люди, сложив руки. У других идолов по большей части толпились женщины, зажигавшие свечи или бормотавшие молитвы. Здесь же стояли в основном мужчины, и почти все молодые, их головы были опущены, тела – напряжены. Ади обошел их и приблизился к пандиту.
– Пандит-джи?
– Хаан, бета? – Пандит тепло улыбнулся, демонстрируя зубы.
– Раньше здесь было больше идолов. Куда они пропали?
– Ого, хорошая у тебя память! – сказал он и прищурился, побуждая к работе свою, не такую хорошую. – Те, что здесь? – Он указал на пустую стену. – Да, раньше тут был Махадев. Там у нас были Парвати Ма, Натарадж, Гаруда, Чамунда Деви. Красивые идолы, в старинном стиле, времен императора Акбара. Нам пришлось их все продать, – он покачал головой и печально улыбнулся. – Теперь тут только Рам Мандир. Рам-джи, – он сложил руки и посмотрел на гиганта, – в эти дни получает все пожертвования. Кто вообще знает таких богов, как Гаруда?
– Этот Гаруда, Пандит-джи, был стервятником?
– Стервятником? Не-е-ет, это Джатааю. Ты знаешь историю Джатааю?
Джатааю! Конечно! Он совершенно забыл, что в Рамаяне был стервятник. Он знал эту историю, но, увидев добрую, сияющую улыбку на лице пандита, решил, что не прочь послушать ее еще раз.
– Вот как было дело: когда Рааван похитил Ситу-джи из джунглей, он повез ее на Пушпаке. Ты знаешь, что такое Пушпака?
– Это самолет?
– Да-а-а, самолет, очень хороший, ха-ха[34]. Но и у него своя история. Он не принадлежал Раваану. Его украли, – прошептал пандит, его глаза заговорщически округлились, и Ади хихикнул. – В мире была только одна Пушпака. Она принадлежала Господу Брахме, и тот подарил ее Куберу. Ты знаешь Кубера? Он бог денег. Очень важный бог, верно? Ха-ха. Итак, Рааван, который был сводным братом Кубера, – да, да, Рааван начинал как бог, а превратился в демона! Рааван украл Пушпаку и на ней повез Ситу-джи на Ланку, понимаешь?
– Верно. А Джатааю?
– Да-а-а, Джатааю, ха-ха. Джатааю был великим стервятником, который видел, как похитили Ситу-джи. Он был стар и слаб, но, когда услышал крик Ситы-джи о помощи, не мог ведь сидеть и ничего не делать, правда? Я ему покажу, сказал он, полетел высоко и быстро, догнал Пушпаку и напал на Раавана. Он старался изо всех сил, но бедной старой птице пришлось нелегко. Сначала Рааван изумился: откуда взялась эта птица? Но он был могущественным демоном. Он отрезал Джатааю крылья, и бедная птица упала на землю. Много дней он лежал там, истекая кровью, плача, что не смог спасти Ситу-джи. Пока не пришел Рам-джи и не нашел его. Он все рассказал Рам-джи, и так они узнали, где находится Сита-джи. Она была на Ланке! Вот тогда Рам-джи проявил себя как аватар Господа Вишну и исцелил Джатааю. Не только исцелил его, но и благословил бессмертием!
– Значит, Джатааю все еще жив?
– Ха-ха, может быть. Кто знает? – Пандит светился таким детским счастьем, что Ади не мог не улыбнуться.
– Но ведь вы сами только что это сказали. Если он бессмертен, значит, он не может умереть.
– Да, он никогда не умрет. Понимаешь, ведь мы с тобой сейчас о нем говорим, а если история Джатааю все еще жива, значит, он все еще с нами, верно?
Ади вынужден был признать, что пандит прав. Может быть, герои этих историй и есть настоящие бессмертные, а люди нужны только для того, чтобы поддерживать их и передавать друг другу, как наследственные реликвии или вирусы.
– Джай Шри Рам, – громко сказал кто-то, и ему так же громко ответили:
– Джай Шри Рам!
Это прозвучало не столько как молитва, сколько как угроза.
Из лабиринта воспоминаний Ади возникли несколько мимолетных мгновений многолетней давности и пронеслись перед глазами. В последний раз они посещали храм во время праздника. В Айодхайе, на том месте, где родился Господь Рам, была снесена мечеть, и на ее месте собирались построить храм. Вечернее аарти, которое в их маленькой мечети было тихим и музыкальным, теперь стало настоящим грохочущим буйством. Прихожане, прежде бормотавшие под речь пандита, теперь вместе с ним во весь голос вопили слова на санскрите. Единственной, кто стоял спокойно и отказывался принимать в этом участие, была Ма. Отец велел Ади тоже подпевать, но он отказался, вырвал руку из его хватки и спокойно стоял рядом с Ма. Он помнил огонь в глазах отца, тишину в машине по дороге домой, помнил, как лежал в постели, когда тишину наконец нарушили крики в спальне, как отец обвинял Ма, что она «промывает сыну мозги», что превращает его в одного из «ее вида».
Выбежав из храма, Ади схватил кроссовки, вышел в прохладный вечер и попытался успокоить дыхание. Какое-то время вспоминал, где припарковал велосипед, и наконец понял, что спрятал позади толпы босоногих детей, игравших в классики на разбитом тротуаре, прыгая, спотыкаясь и хихикая, совсем как старшеклассники в школьных коридорах. Он обошел их, отцепил велосипед и остановился, раздумывая, вернуться домой или ехать в другом направлении, на шоссе и дальше. Он так и не понял, чем Ма отличалась от всех, почему она отказывалась поклоняться идолам или петь гимны, как все остальные женщины. Но он знал, даже тогда, что вопросы на эту тему были опасны, и не стал их задавать.
Вот как они со всем справлялись – хоронили свои секреты, запирали воспоминания, никогда не говорили о чувствах, носились по прошлому, как будто оно было лавой и, стоило споткнуться, грозило пожрать всех целиком. Он понял, что именно это пытался сказать ему стервятник. Если он хочет противостоять страхам, нужно перестать прятаться за сборниками стихов, перестать так сильно крутить педали, чтобы уехать прочь. Нужно было нырнуть на глубину.
В доме кто-то был, понял Ади, когда потянулся, открывая дверь. Остановившись, прислушался к шуму воды, грохоту столовых приборов в кухонной раковине, и хотя разумом он понимал, что это не Ма, тело отказывалось этому верить. Он распахнул дверь и вбежал внутрь.
Это была всего лишь тетя Рина. Должно быть, она взяла у охранника запасной комплект ключей. Она проработала в их доме достаточно долго, чтобы ей доверял даже тот усатый громила, который с устрашающим хмурым видом охранял ворота колонии.
– Чхоте Сахиб, – сказала она, глядя на него с застенчивой улыбкой. – Я пришла пораньше, чтобы успеть все приготовить.
Ади кивнул и посмотрел на «Касио» – 14.25. Время обеда Аммы уже прошло.
– Я спросила у Аммы, голодны ли они, они ответили: нет, – тетя Рина печально улыбнулась. Она всегда говорила во множественном числе о той, кто отказывался прикасаться к чему-либо, к чему прикасалась тетя Рина. Ади никогда не понимал, почему Амма так с этим носится. Наверняка она понимала, что еду готовила тетя Рина – так какое значение имело, кто ее обслуживал?
– Бабу? – словно по команде, позвала Амма, и в ее дрожащем голосе он почувствовал голод.
Он начал разогревать ее обед в микроволновке, но вспомнил, что перед едой ей нужно проверить артериальное давление. Недавно у них появился специальный прибор – гладкий бело-синий гаджет, который Чача прислал из Америки, – и Ма дважды в день измеряла давление Аммы и записывала его на листе бумаги, приклеенном к плакату «Топ Ган» на буфете. Теперь, когда Ма не было рядом, ему пришлось взять себя в руки, перестать злиться и сделать то, что нужно было сделать.
– Амма? – Он заглянул в ее комнату. Она вставила зубы, надела очки и, казалось, вышла из транса. – Тебе сегодня измеряли давление?
– Ки?
– Давление. – Он сложил руку, изобразил, как надувается манжета. – Тебе сегодня утром его измеряли?
Она ничего не ответила. Она терпеть не могла измерять давление и говорила, что у нее от этого болит рука, но обычно сдавалась, когда Ма ругала ее за ребячество. Измерять давление было очень просто, Ади сто раз видел, как это делала Ма. Нужно положить руку на стол, застегнуть ремень и нажать «Старт». Ремень надувается, пока не станет больно, несколько секунд держится, а потом сдувается и шипит.
Прибор показал два числа – 148/101, – и Ади записал их на бумажке. Эти цифры были больше, чем несколько предыдущих, но он не знал, хорошо это или плохо. Он надел ремень на свою руку и стал ждать. Когда ремень зашипел и ослабил хватку, экран замигал и появились цифры 124/78. Он немного расстроился, что набрал меньше, чем Амма, но списал результаты на разный возраст.
– Бабу, сколько времени?
Ее голос был хриплым – видимо, она долго его звала, – и у него не хватило духу сказать ей, сколько времени его не было.
– Час дня.
Амма кивнула. Она была старая, не особенно образованная и не всегда в здравом уме, но неглупая. Может быть, она поняла, что он врет, но ей легче было принять то, с чем она ничего не могла поделать. Может быть, поэтому она ела все, что готовила тетя Рина. В конце концов, она не могла сама себя накормить. Ей приходилось просить об этом, и, подавая ей еду, Ади задался вопросом, так ли уж о многом она просит.