– Кто все эти большие люди перед Вахе Гуру Джи? Это все его дело, его наказание за наши грехи. Я предала нашу семью, наше общество, наши традиции… и теперь расплачиваюсь за этот грех. – Она снова указывает на Ма, и Нана прикрывает малышку руками, словно отклоняя проклятие.
– Не говори таких слов, Тоши, – сердито отвечает женщина. – Это не твоя вина, понимаешь? Я сделаю все, чтобы найти вашу дочь и вернуть ее вам. А ты должна быть сильной. У тебя есть еще одна дочь. Ты ей нужна. Почему дети должны страдать за грехи нас, дикарей? Ты обещаешь мне, что будешь сильной ради нее?
– Позвольте мне уйти обратно. – Голос Нани слишком слаб, чтобы его можно было услышать. – Позвольте мне уйти, позвольте прыгнуть в огонь. Я хочу встретиться с моей Каммо.
Нани отворачивается и ложится на бок спиной к женщине, к Нане, Ма и всем остальным.
12. В экстренной ситуации
Ровно в шесть «Касио», запрятанный под двумя подушками, разразился веселыми звуковыми сигналами, и Ади распахнул глаза. Снаружи было очень темно. Ноябрьские ночи становились длиннее и холоднее, но отец по-прежнему проводил пуджу по графику, а Ма по-прежнему ходила на кухню заваривать чай и оставалась там до тех пор, пока не прозвенит будильник. У него было не так уж много времени.
Было воскресенье, но Ади решил встать пораньше, чтобы приготовить Ма сюрприз. Она вернулась неделю назад, но вела себя очень тихо, и он решил ее как-то подбодрить. Вечером на те деньги, что Ади прятал между страницами одной из своих когда-то самых любимых книг на все времена, гигантского тома «Знаменитой пятерки», он купил небольшой букет розовых роз и открытку. Снаружи открытки тоже были розовые розы, а внутри – напечатанные блестящим курсивом слова о том, что матери – путеводные звезды на жизненном пути. Оба подарка он спрятал под диваном и молился Шиве и Святому Франциску, чтобы цветы не увяли.
Густую зимнюю тишину нарушил скрип двери в ванную. Ади сбросил одеяло и сел возле кровати, чтобы взять цветы, но как только он встал, дверь спальни открылась и вошла Ма.
– Ади? – Она остановилась на пороге. – Ты так рано встал?
Лишь некоторое время спустя она заметила цветы и замерла.
– С Днем рождения, Ма. – Ади изо всех сил старался как можно торжественнее произнести эти слова, но из горла вырвался лишь хриплый шепот.
Ма взяла цветы и долго смотрела на открытку, очень долго, гораздо дольше, чем нужно, чтобы прочитать одну сопливую строчку; он почувствовал, как в груди начинает клокотать паника. Она улыбалась, но это была какая-то не такая улыбка.
Услышав внезапный, резкий всхлип Ма, Ади шагнул назад, и, прежде чем он успел что-то сказать, она повернулась, ушла обратно в спальню и закрыла дверь. Наверное, нужно было пойти за ней и как-то ее успокоить, но ноги дрожали так сильно, что пришлось сесть. Он понял, что его трясет от страха, но все это было до невозможности нелепо. Что он на этот раз сделал не так? Чего так испугался? Почему ноги так отчаянно тряслись, будто хотели бежать?
Отец ушел на работу. Пришла тетя Рина и полдня готовила и убиралась, прежде чем Ма вышла из комнаты, и то только затем, чтобы заварить себе чай. Ади сделал вид, что занят уроками, и лишь кивнул, когда она спросила, поел ли он. Почему было так трудно посмотреть на нее, выяснить, что не так? Почему он не мог перестать бояться и хоть раз поговорить с ней как взрослый? Прежде чем он смог заставить себя поднять глаза, она вновь ушла в комнату и закрыла дверь.
Забавно, но дом без Аммы стал таким странным. Как-то, вернувшись домой, Ади увидел, что ее нет, и пришлось ждать до вечера, чтобы выяснить, что произошло. По словам отца, ее отвезли в больницу для сдачи каких-то анализов, но врачи сказали, что она нужна им «для наблюдений», словно речь шла о необычной зверушке. Ади понял, что есть еще что-то, что от него скрывают, но спрашивать больше ничего не стал, поскольку понял и то, что не получит ответов.
Прожив без Аммы неделю, он только теперь начал ощущать, насколько важное место она занимала в их жизни. Ее непрерывная болтовня с Пистолетом Питом, ее непонятная жажда всегда знать, сколько времени, ее вопли «Бабу, Бабу», не смолкавшие, пока она не увидит внука – все это составляло фоновый шум дома. Как гул вентиляторов и холодильников, который никогда не замечают, пока они не замолкают, присутствие Аммы в ее отсутствие становилось еще острее, и Ади задавался вопросом, с какой ужасной болезнью она может бороться совсем одна, в больнице.
Включив телевизор, он решил, что начнет читать еще одну из книг Ма, которую взял с полки и запрятал под матрас. Это был толстый том, обернутый в простую коричневую бумагу, как будто кто-то хотел спрятать его от любопытных глаз, и как раз поэтому Ади и заинтересовался. Внутри оказалась биография Б. Р. Амбедкара, человека, написавшего Конституцию Индии. Листая страницы наугад, Ади вдруг увидел фамилию, заставившую его остановиться, – Валмики. Такая же фамилия была у Микки. Амбедкар писал:
Индусам захотелось эпоса, и они послали за Валмики, неприкасаемым. Индусам захотелось конституции, и они послали за мной.
Валмики, древний мудрец, написавший великую Рамаяну, был неприкасаемым? Значило ли это, что Микки – тоже неприкасаемый? Не поэтому ли он радовался, когда его называли Микки, а не полным именем, и вздрагивал каждый раз, когда на уроке оно произносилось целиком? Не поэтому ли учительница санскрита не проверяла у него домашнее задание и даже не смотрела на его парту? Ади подумал, что надо бы спросить самого Микки, но не мог представить, как вообще подойти к этой теме. Да и какой смысл? Все эти глупости насчет неприкасаемых были давным-давно, еще до Независимости. Сейчас это не имело значения; близился двадцать первый век. Все это давно пора было сдать в архив. Ади закрыл книгу, отложил ее в сторону и стал ждать, когда начнется «Большой ремонт».
– Где твоя мать? – с порога спросил отец, даже прежде, чем разуться.
– Там. – Ади кивнул в направлении спальни.
– Она выходила на улицу? Что-то ела?
– Только пила чай.
Лицо отца не выражало ни гнева, ни беспокойства, оставалось все таким же каменным, но состояние Ма, по всей видимости, его волновало, потому что он пошел на кухню и заварил чай. Потом взял щербатую кружку с цветами и пачку «Мари», любимого печенья Ма, и отнес в спальню.
Там он пробыл довольно долго, Ади пытался вслушаться, о чем они говорили, но, хотя телевизор был выключен, не разобрал ни слова. Неужели отец начал терять свою сверхспособность? Может быть, с возрастом такое случалось? Или он наконец научился искусству шепота?
Когда родители вместе вышли из спальни, Ади сделал вид, что вновь занят уроками. Ма пошла на кухню, вернулась с букетом розовых роз, стоявшим в стакане с водой, и поставила его на полку за телевизором.
– Есть хочешь? – спросила она, взъерошив его волосы в знак благодарности, и он покачал головой. – Я сделаю тебе бутерброд, – все равно сказала она, и он пожал плечами, не отрывая глаз от учебника истории, боясь сказать или сделать что-нибудь, отчего Ма снова заплачет.
– Слушай-ка, – сказал отец, и Ади поднял глаза, – у нас к тебе есть дело.
– Дело? Ко мне?
– Твоя мать сегодня плохо себя чувствует, а я уже целый день провел в больнице. Нужно, чтобы кто-то остался с Аммой на ночь, а твоя мать…
– Я готов!
– Ты справишься один?
Он издевается, что ли?
– Я буду не один, а с Аммой.
– В экстренной ситуации, или если врачи что-то скажут…
– Я тебе позвоню. Я знаю твой номер. Двадцать два-девятнадцать-триста шестьдесят два.
На лице отца появилась слабая улыбка – ничуть не похожая на язвительную ухмылку, – и Ади понял, что она искренняя.
Целая ночь в больнице, в одиночестве!
В последний раз он был там, когда много лет назад у отца случился сердечный приступ, но почти ничего не запомнил. Может быть, подумал он, в этот раз у него появится шанс заглянуть в операционную и увидеть, как происходит настоящая операция или как кого-то бьют током, который возвращает к жизни мертвые сердца.
– Послушай, – сказала Ма, – ты только не переживай, ладно?
– Я не переживаю, – ответил Ади, но голос дрожал, даже когда он говорил эти слова, и он задумался: может быть, взрослые всегда переживают, а не просто волнуются, как дети.
– Если не сможешь уснуть или тебе станет страшно, позвони нам, и мы приедем за тобой, хорошо?
– Мне не станет страшно, – сказал он слишком нервно, едва не сорвавшись на визг. – Не беспокойтесь, я позвоню, если мне что-нибудь понадобится, – добавил Ади самым суровым голосом, каким только мог.
Едва войдя, Ади тут же решил, что больничная палата Аммы – самая крутая палата, в какой ему довелось побывать. Одна только кровать чего стоила: к ней прилагались особая педаль, чтобы поднимать ее и опускать, как парикмахерское кресло, и пульт дистанционного управления, с помощью которого она с жужжанием за считаные секунды переводила Амму из положения лежа в положение сидя, так что ей самой шевелиться не приходилось. Перед кроватью стоял встроенный стол, за которым Амма могла есть и смотреть телевизор, установленный на стене прямо у нее под носом. Ничего круче этого Ади просто не мог представить.
Большие окна палаты выходили на шоссе, сиявшее яркими желтыми огнями, а за ним тускло светились точки Колонии Аллаха. Под окном стоял длинный жесткий диван, на котором Ади предстояло провести ночь. В другом конце располагался отдельный туалет с высокими бортиками, чтобы Амма сама могла туда ходить. Струя воды, бившая из унитаза, позволяла очистить зад, не прикасаясь к нему, а чтобы его вытереть, здесь было сколько угодно бумаги. Краны на умывальнике так бешено ревели и били, что у бактерий не было ни единого шанса прилипнуть к рукам.
Проводив Ади до палаты, отец остановился и, не сводя с него глаз, напомнил, что он должен присматривать за Аммой и нести за нее ответственность, что ему не стоит бояться и что это всего на одну ночь. Ади подумал – надо бы помолиться какому-нибудь богу, чтобы оставил Амму там как можно дольше, но не помнил, кто из богов несет ответственность за больных людей. Шива? Нет, он имел дело со смертью и разрушением. Тогда, наверное, какой-нибудь аватар Вишну, Хранителя Вселенной, но во всех них трудно было разобраться. Может быть, тогда, решил Ади, лучше не усложнять задачу и помолиться Иисусу или Аллаху, но взглянул на Амму и почувствовал укол вины. Потрясающая кровать и туалет с реактивным двигателем вряд ли ее радовали: в бумажно-тонкую кожу руки была воткнута игла, а над головой висел пакет с лекарством, которое по длинной трубе медленно перетекало в вену. Вид у Аммы был такой, будто она мучилась.