– Слушай, ты же можешь читать на урду, да?
– Как видишь. А что?
– Я просто это… я хотел тебя попросить кое-что перевести. – Покопавшись в карманах, он выудил сложенное письмо, которое несколько дней таскал с собой, и, подняв голову, увидел, что Нур хмурится. Внезапно она прыгнула в разделявшее их пространство и смешалась с мальчишками.
– Эй ты, шевелись! – крикнула она на парня за спиной Ади, и он поспешно отступил назад. – Что там такое? – Прежде чем Ади успел ответить, она уже держала письмо в руках, развернув и крепко прижав к поясу, чтобы скрыть от любопытных учительских взглядов.
– …Святой Франциск ощутил всю боль и страдания Господа нашего в плоти и крови своей, в сердце и костях своих, и он упал на колени и заплакал…
– Что это? – спросила она, складывая письмо и протягивая его Ади.
– Что там написано?
– Примерно вот что: «Мы не знаем, кто вы, и не знаем никого по имени Тоши или Тарик». А потом еще вот что: «Не шлите нам больше никаких писем и не звоните сюда, иначе мы вас арестуем, потому что наш дядя – заместитель комиссара полиции».
– Вот дерьмо, – пробормотал Ади себе под нос. Может быть, письмо написали те, кому он звонил? А вдруг они правда сообщат в полицию? Но тогда они сообщат в полицию Пакистана, логично?
– От кого это письмо? – спросила Нур, и Ади, подняв глаза, увидел, что она по-прежнему хмурится.
– Да так, ни от кого, – сухо ответил он и сунул письмо обратно в карман пиджака.
Что-то тут не сходилось. Если бы Ма написала этим людям или хотя бы им позвонила, они могли бы просто не обращать на нее никакого внимания. В таком случае угроза вызвать полицию была просто дикой. Но, может быть, они пытались что-то скрыть, а Ма приехала туда и это разузнала? Ади поступил бы именно так. Это уж точно.
– Слушай, – зашептала Нур, – пошли в театральный зал, когда этот спектакль закончится. – Она перевела взгляд на отца Пинто, по-прежнему бормочущего, и закатила глаза.
– Театральный зал? – Ади понятия не имел, о чем она говорит, но был рад, что Нур сама сменила тему.
– Надо определиться, что мы будем ставить. Или ты забыл?
– Нет, я помню, но… у нас же еще уроки.
– Мадам Джордж прислала мне записку. – Нур ухмыльнулась. – Мы можем пропустить любой урок, какой хотим.
А она молодец, подумал Ади. Он понятия не имел, как ей это удавалось, но, хотя ребятам она казалась странной, многие учителя были от нее без ума. Наверное, потому что она была гением и могла решать в уме геометрические задачи.
– Хорошо, – согласился он, главным образом потому, что не знал, что еще сказать.
– И другу своему скажи, чтобы тоже приходил.
– Микки?
– Ну да, – ответила она таким тоном, будто Ади был совсем глупым. – Ты же ему рассказал об этом или…
– Я… э-э-э…
Она почесала переносицу и покачала головой. Несомненно, актрисой она была замечательной.
– Ладно, ладно. – Она повернулась к колонне мальчиков и замахала рукой.
– …На руках его, на ногах, на всем теле его появились такие же раны, как и на теле Христа, такие же железные гвозди прошли сквозь плоть его, как те, которые прошли через плоть Христа…
Наконец один из мальчиков повернулся и толкнул Микки, просто чтобы Нур перестала махать руками и привлекать к ним внимание. Микки вздрогнул, словно спал. Нур дала ему знак подойти, и какое-то время он тупо смотрел на нее, а потом вышел из колонны и спокойно направился к ним. Все вокруг замолчали, уверенные, что даже отец Пинто заметит, как этот громадный парень открыто ломает колонну и бредет по площадке. Но ничего не случилось. Микки просто подошел к ним, и колонна быстро выровнялась, освобождая место.
– Что? – спросил он Нур, которая хихикала, глядя на Ади, явно всем этим впечатлившись.
Наконец она сказала:
– Мадам Джордж попросила нас поучаствовать в «Последнем слове».
– В чем?
– В «Последнем слове», – повторила Нур, прежде чем вспомнила, что Микки новенький. Она рассказала о ежегодном мероприятии кафедры английского языка и привела несколько примеров выступлений, обычно там проходивших. Микки выслушал все это с обычным выражением лица, а потом спросил:
– Ну и что?
– Хочешь с нами? Нас будет трое. После этого, – она кивнула в сторону отца Пинто, теперь говорившего еще медленнее, – мы пойдем в драматический зал. У меня есть записка: можем пропустить любые занятия, какие захотим.
Глаза Микки наконец-то заблестели.
– Хорошо.
– …ощутить страдания других как свои собственные, ощутить их боль в крови своей, подняться над человеческим эгоизмом своим, пожертвовать желаниями своими, и только тогда…
– Но нам придется дождаться конца причастия, – добавил Микки. Нур и Ади в замешательстве переглянулись. Наконец Нур, откашлявшись, спросила:
– Но ты же не католик, нет? Ты вообще христианин?
– Мне нравятся облатки[42], – честно ответил Микки.
Драматический зал представлял собой фантастическое собрание раритетов. Он был размером с обычный класс, но стены были заставлены полками со всевозможными удивительными вещами – костюмами животных, шляпами волшебников, пластиковыми мечами, диковинными париками, пачками цветной диаграммной бумаги и бесчисленными бутылочками с краской. Половину зала завалили тем, что на полки не поместилось – были там, например, картонные фигуры деревьев и лошадей и даже гигантская карета из тыквы, которую Ади помнил по прошлогоднему спектаклю о Золушке.
Нур открыла один из шкафов, вынула три сложенных стула и поставила их вокруг длинного стола, покрытого глубокими царапинами и пятнами засохшей краски. Вошел Микки и, быстро оглядев зал, бросил сумку на пол и занял место.
– Зачем ты взял сумку? – спросила Нур.
– Ты же сказала, что мы можем пропустить любой урок, – он нахмурился.
– И ты… решил пропустить вообще все?
Микки посмотрел на них обоих так, словно был по-настоящему сконфужен.
– А вам, что ли, нравится торчать на уроках?
– Нет, конечно, – ответил Ади.
– Некоторые уроки мне нравятся, – сказала Нур. – Английский, история.
Ади был с ней согласен, но, если бы признался в этом сейчас, она решила бы, что он ее копирует.
– Ну не знаю. – Микки вытащил из сумки любимый журнал. Нур кивнула, будто без слов поняла, что он имеет в виду.
– А вот «время призраков» я терпеть не могу. Эта мадам Мишра – просто ведьма.
«Время призраков» было их классной шуткой – так они называли санскрит, буквальным неправильным переводом термина «бхут каал», форм прошедшего времени, о которых мадам Мишра любила их расспрашивать. Если уж они всегда должны говорить по-английски, решили ребята, они будут переводить еще и санскрит, чтобы получилась уже совершеннейшая чепуха.
Лицо Микки чуть дернулось, выдав намек на улыбку, и Ади поразился тому, как тонко Нур дала понять, что заметила поведение мадам Мишра по отношению к нему. Ади сидел рядом с ним. Почему он сам никогда не говорил об этом Микки?
– Итак, – Нур хлопнула в ладоши, – у кого какие идеи?
– Я ничего говорить не буду. – Микки листал журнал, который прочитал уже, наверное, раз десять.
– Что ты имеешь в виду? Ты хочешь быть мимом? – спросила Нур.
– Я могу быть просто деревом или чем-то вроде того. – Не поднимая глаз, Микки указал на картонное дерево в глубине комнаты.
– Ты не можешь быть деревом! Тебе нужна роль, которая позволит что-то выразить.
Микки посмотрел на нее, перевел взгляд на Ади.
– Мне нравятся деревья.
– Отлично. – Нур картинно схватилась за голову. – Ну а ты кем хочешь быть, Ади? Камнем?
– Вообще-то у меня есть идея, – сказал Ади.
– Да ты что? – Нур посмотрела на него. – И какая же?
– Помнишь тот сборник стихов? Ну, красную книгу?
– Да, помню. Книгу, которую я кое-кому дала почитать и больше никогда не видела.
– Прости, – сказал Ади, почесывая ухо. – Скоро тебе ее верну, обещаю.
– И в чем идея?
– Я подумал, что мы могли бы поставить спектакль по стихотворению. Микки может быть поэтом, Мирзой Галибом или еще кем-нибудь, наденет курту и высокую шляпу. А мы будем голосами в его голове. Мы будем читать стихи – ты на урду, а я на английском, – а он может просто сидеть за столом и писать, не видя нас.
Оба повернулись к Микки. Поглощенный статьей о суперкомпьютере, победившем шахматного гроссмейстера Гарри Каспарова, он уже прекрасно вжился в роль.
– Отлично! – сказала Нур. – И правда, почему мы всегда должны ставить иностранные пьесы, когда у нас есть свои великие поэты и писатели?
– Ну да, – пробормотал Ади, хотя и не думал об этом в подобном ключе. Что-то в таком духе мог бы сказать отец. Но отец посчитал бы иностранной и поэзию на урду, а мусульманские захватчики в его глазах были еще хуже, чем британцы. По крайней мере, британцы построили железные дороги и гражданские службы, говорил он, в отличие от Великих Моголов, которые потратили все деньги Индии на строительство гробниц для себя. Лично Ади считал Тадж-Махал большим достижением, чем железнодорожный вокзал Старого Дели, но он знал, что этого лучше не говорить.
– И перевод на английский – отличная идея, – сказала Нур. – Мы познакомим людей с поэзией на урду, но никто не сможет возражать, потому что технически это все равно будут стихи на английском. Просто гениально, Ади!
Он кивнул, надеясь, что не покраснел.
– Ну, раз мы разобрались, может, пойдем тогда на урок математики?
– Нет, – ответил Микки, не отрываясь от чтения.
– Нет, – ответил и Ади, решив стать хоть немного дерзким. Ему хорошо было здесь, вдали от визгливых учителей и их кивающих питомцев.
– Хорошо. – Нур встала. – Веселитесь. Встретимся вместо информатики и обсудим, какие стихи выбрать.
– Я не буду пропускать информатику, – сказал Микки.
– Почему же? В дурацкие игры можешь поиграть и у себя дома.
– У меня дома нет компьютера.