Повисла тишина. Нур постояла у двери, поскребла переносицу.
– Хорошо, тогда встретимся после информатики? Пока!
– Забавная девчонка, – сказал Микки, когда дверь захлопнулась.
– Ага. – У Ади вырвался смешок, больше походивший на фырканье. Микки бросил на него быстрый взгляд, но Ади сделал вид, что не заметил этого.
Утренний туман рассеялся, и яркое солнце светило в высокие окна. В комнате внезапно стало душно, поэтому Ади подошел к окнам и распахнул их, впустив прохладный воздух. Какое-то время постоял, оглядывая уличные фонари и верхушки деревьев, но стервятника не было видно. Может быть, он потерял интерес к Ади? Может быть, Ади наконец-то повзрослел?
– Хочешь послушать музыку? – предложил Микки. Обернувшись, Ади увидел у него на столе плеер.
– Конечно. Что ты слушаешь?
Микки протянул ему наушник и обложку от кассеты. Ади придвинул стул ближе, наклонился к Микки и вставил в ухо наушник. Savage Garden – гласила надпись рядом с фотографией двух парней в черном, стоявших рядом, но поодаль и смотревших в разные стороны. Песня, которая играла, называлась To the Moon and Back, «До луны и обратно», понял Ади, прочитав список на задней стороне обложки. Она не была похожа ни на одну песню, которую ему доводилось слышать. На несколько мгновений время остановилось. Обычно, когда это случалось, долгими вечерами дома, он ощущал знакомую волну паники, от которой коченели пальцы на ногах и дергались глаза. На этот раз он почувствовал, как мышцы расслабляются, мысли замедляются, все тело чувствует покой, как в классе после последнего звонка. Если музыка способна на такое, неудивительно, что Микки хранил свой «Волкман» как бесценное сокровище, замаскированное под что-то обычное, как попугай в той сказке «Тысячи и одной ночи» скрывал в себе душу короля.
Поднимаясь по лестнице и таща за собой сумку, Ади обнаружил, что внутренняя деревянная дверь открыта, а внутри дома царит оживление. Скинув обувь, он направился в комнату Аммы, ожидая увидеть ее там, но вместо нее обнаружил маму и тетю Рину, занятых уборкой. Окна были распахнуты настежь, в углу лежал скрученный голый матрас, а Ма убирала со стола лекарства Аммы, объясняя тете Рине разницу между видами шелковых сари.
– Ма?
– Ади, ты вернулся? – Она вытерла лоб тыльной стороной ладони, вспотевшая, несмотря на декабрьский воздух, врывавшийся в окна. – Подожди снаружи, мы убираемся. Я скоро принесу тебе обед.
– Амма возвращается?
– Нет, бета. Пока нет.
Она вновь, как обычно, что-то от него скрывала. Может быть, Амма никогда не вернется? Тогда, может быть, ему позволят снова занять свою комнату? Он обвел глазами плакаты на шкафу и стенах, список любимых слов, которые он писал под окнами карандашом, крошечными буквами. Последние слова на букву «Г» – габаритный, гомерический, гротескный, – которые он записал до того, как Амма заняла комнату, еще можно было разобрать. Комната во всех отношениях ничуть не изменилась. Когда сменили простыни, убрали беспорядок, освежили воздух, все стало таким же, как до Аммы. Почему же теперь все казалось чужим, будто Ади не имел ничего общего с этим местом, будто этот куб пустого пространства никогда не принадлежал ему?
Сложив вещи Аммы в картонную коробку, Ма засунула ее под кровать, оставила тетю Рину домывать комнату и повернулась к Ади. Должно быть, она заметила его вопросительный взгляд, потому что сама ответила:
– Твой Чача приезжает.
– Чача? – За те несколько мгновений, которые потребовались, чтобы осознать сказанное и ощутить, как прилив волнения поднимается от живота и доходит до кончиков пальцев, Ма исчезла в спальне. В любой другой день он бы не последовал за ней, но сейчас не было времени медлить. Ади застыл в дверях.
– И когда он приезжает?
Ма подняла крышку кровати-коробки и осмотрела старый чемодан, где хранились ее лучшие сари, каждое из которых было завернуто в отдельный прозрачный пластиковый пакет. По быстроте ее движений и очертанию опущенных плеч Ади мог сказать, что она недовольна, но не понимал почему. Чача был единственным из родственников отца, кто искренне нравился Ма.
Он вспомнил, когда Чача приезжал в прошлый раз и привез ему «Лего» в красном чемоданчике. В ту неделю, что он провел у них, Ма смеялась больше, чем во все следующие годы вместе взятые. Даже из свадебных фотографий Ма больше всех любила ту, где Чача стоял рядом с молодоженами, высокий и красивый, совсем не похожий на своего квадратного брата. На этой фотографии Ма смотрела не в землю, как порядочная невеста, а в камеру – и улыбалась.
– Ма? – повторил Ади, когда она достала два сари и захлопнула кровать-коробку.
– Что, Ади?
– Когда приезжает Чача?
– В воскресенье.
– В воскресенье? – Он резко выдохнул. Оставалось всего четыре дня. – Во сколько? Каким рейсом? Я могу его встретить?
– Я не знаю. Спроси отца, он за все отвечает.
Она повесила сари в шкаф и вышла. Ади знал, что в таком состоянии к ней лучше не приставать, но сегодня медлить было нельзя. Он прошел за ней на кухню.
– Он будет жить в комнате Аммы? А если Амма вернется? Тогда пусть он спит на диване, а я могу и на полу.
Мама наполнила кастрюлю фильтрованной водой и поставила на плиту.
– Амме придется на какое-то время остаться в больнице.
Два дня назад он слышал, что ее собирались выписывать в субботу. Видимо, что-то изменилось.
– Тогда я могу побыть с ней, – предложил он, глядя, как Ма нарезает лук – тоненько, словно бумагу.
– Ее перевели в отделение интенсивной терапии, – сказала Ма. – Мы не можем больше ее навещать.
– Она умрет?
– Ади! Следи за языком. Нельзя так говорить, да еще в доме. А если отец услышит?
Он усмехнулся и покачал головой, но она не заметила. Не то чтобы отец очень уж беспокоился об Амме. Он даже не знал, как пользоваться аппаратом для измерения артериального давления.
– У нее был сердечный приступ, бета. Ничего страшного, но лучше ей побыть в больнице под наблюдением.
– Долго?
Ма отложила нож и вытерла лоб тыльной стороной ладони. – Я не знаю, посмотрим.
Вид у нее был такой, будто она слишком устала стоять, и он пытался подобрать слова, чтобы предложить помощь. Он мог бы приготовить рис. Он видел, как она это делает, и это не показалось ему трудным. Он мог бы разогреть на сковороде остатки еды, как часто делал для Аммы. Он мог бы приготовить ей чашку чая, на худой конец.
– Иди посиди в гостиной, – велела Ма. – Дай мне приготовить тебе еду.
Ади ушел в гостиную и включил телевизор, но стук ножа по разделочной доске перекрывал глухой смех персонажей «Сайнфелда»[43]. Он постукивал ногой в такт тиканию часов. Каждые несколько секунд они замирали, а потом начинали идти все быстрее и быстрее, пока он не перестал за ними успевать.
14. Она смеялась, как раньше
В аэропорту они ждали у стеклянной стены, откуда были видны все самолеты, стоявшие снаружи. В тот поздний час это были по большей части гигантские самолеты международных рейсов, на боках которых были выведены буквы JAL, KLM и Lufthansa, и Ади задумался, откуда они и какой долгий путь проделали.
– На каком из них прилетел Чача? – спросил он, и отец кивнул в сторону одного, медленно скользившего в сторону аэропорта; маленькие человечки направляли его светящимися палочками.
Этот самолет был просто гигантским, с двумя двигателями на каждом крыле и выпуклостью в передней части с двумя рядами окон. Снизу он был темно-синим и его пересекала длинная красная стрелка, а сверху – белым, с надписью «BRITISH AIRWAYS». На хвосте была нарисована корона – может быть, корона Елизаветы II с украденным бриллиантом Кох-и-Нур? Почему Чача летел на этом самолете? Он же жил в Америке, а не в Англии. Может быть, подумал Ади, отец вообще все выдумывает?
После долгого ожидания люди начали выходить из стеклянных дверей. Первыми появились деловые иностранцы в костюмах и платьях, с гладкими портфелями и устало хмурыми глазами, как будто им было скучно – скучно лететь? Затем начали появляться семьи – много сардаар-джи с подстриженными бородами и в элегантных тюрбанах, куда более стильные, чем жители Дели, много детей в модных кроссовках «Найк», громко болтавших с акцентом, как в телешоу.
– Вот он, – сказал отец, и Ади обвел глазами толпу.
Шумная семья заблокировала ворота, все обнимались и хлопали друг друга по спинам. Когда они наконец отошли в сторону, Ади увидел, что к ним идет Чача в длинном черном пальто и блестящих ботинках, и его огромный чемодан грациозно скользит на маленьких колесиках.
– Пранам, Бхайя, – сказал Чача, подошел к отцу и поклонился ему в ноги. Отец похлопал Чачу по плечу, как будто он был соседским сыном, и спросил, ел ли он в самолете. Из всех вопросов, какие он мог задать человеку, только что облетевшему полмира, отцу пришел в голову только этот?
Братья немного поспорили о том, кому везти чемодан Чачи, но это был наигранный спор, и Чача в конце концов позволил отцу победить. Они подошли к машине, Ади открыл заднюю дверь, а братья по-прежнему говорили на невозможно скучные темы, как будто играли в пьесе, декламируя заученные строки.
– Сейчас в Дели хорошая погода, Бхайя?
– Да, настоящей зимы еще не было.
– Это хорошо. В Чикаго ужас что творится. Сугробы вот такой высоты, – Чача поднес руку к плоскому животу, – а ветер – как на Северном полюсе.
Глядя в окно на пробку возле аэропорта, Ади ощутил мучительное желание оказаться в этот момент в Чикаго и в длинном пальто гулять под арктическим ветром по сугробам «вот такой высоты».
– Как Бхабхи? – спросил Чача, отводя взгляд от отца и что-то ища в портфеле.
– Да нормально. Скоро сам ее увидишь, и она тебе расскажет.
Чача рассмеялся, скорее из вежливости, и повернулся к Ади.
– А молодой человек как поживает? Он так вырос с тех пор, как мы виделись в последний раз!