Ади застыл, держа книгу в руках, как что-то волшебное, как призрак, который в любой момент может исчезнуть.
– Сколько за это? – раздался позади него голос Чачи.
– Сто пятьдесят, сахиб, – ответил продавец. Чача протянул ему пачку денег, и мужчина в недоумении нахмурился, глядя на них.
– Мы возьмем все пять, – пояснил Чача.
Продавец тут же подскочил, сунул все книги в полиэтиленовый пакет и с ухмылкой передал Ади. Взяв пакет, Ади удивленно переводил взгляд с Чачи на Ма и обратно, не веря в происходящее.
– Что такое, герой? Ты думал, что тебя мы оставим без подарка?
– Это уж слишком, Мохан, – сказала Ма, качая головой, но улыбаясь.
– Вовсе нет, Бхабхи. Нет лучшего способа потратить деньги, чем на книги.
– Скажи спасибо Чаче, бета, – велела Ма, как будто Ади был совсем малышом. Он улыбнулся, но был не в силах произнести ни слова.
Они вышли из такси. Ади тащил тяжелый «Волкман» и сумку с комиксами, которые оказались еще тяжелее. Чача, неся бронзовую статую Ганеши, купленную в подарок отцу, шел впереди рядом с Ма и рассказывал ей о дочери какого-то дальнего родственника, которая училась в школе-интернате в Англии и влюбилась в пакистанского мальчика.
– …И я только что узнал, что в следующем году они собрались жениться.
– Молодцы, – ответила Ма. – Приятно знать, что есть люди, которые могут вылететь из клеток.
– Ты права, – усмехнулся Чача, не высмеивая серьезность ее заявления, но храня легкость момента. – Может, стоит отправить за границу и героя, – предложил он и подмигнул Ади. – Ему уж точно дадут стипендию, вон он какой умный.
Ма рассмеялась и кивнула, но бросила на Чачу многозначительный взгляд, который Ади не смог расшифровать. Он не мог понять, почему они говорили об его отправке в школу-интернат – так говорил только отец, и это была угроза – и задумался, как бы сменить тему.
– Бхайя? – позвал Чача, и все остановились.
Отец спешил вниз по лестнице с ключами от машины, все еще в белой курте, похожей на пижаму, в которой ходил в храм. Он оглядел их, обвел глазами сумки с покупками, но не сказал ни слова.
– Все в порядке? – спросила Ма.
– Где вы были? – голос отца был спокойным, почти смиренным, но в нем звучали нотки обвинения.
– Мы просто пошли на рынок, чтобы купить кое-какие вещи, – сказала Ма.
– Я собирался все это выложить и идти в больницу, – добавил Чача.
– Они звонили, – сказал отец, глядя на Ади. – Они звонили нам весь день.
В тишине между ними – в печальных и усталых глазах отца, больше не горевших яростью, и во вздохе, который Ма пыталась сглотнуть, – Ади понял, что произошло что-то ужасное. Каким-то образом он почувствовал, еще до того, как осознал, что Аммы больше нет.
– Подожди, Бхайя. Я пойду с тобой.
Ма взяла у Чачи коробку, а отец повернулся и побрел к машине. Ади хотелось пойти с ним, и он пошел бы, если бы только отец не посмотрел на него вот так. Словно тяжелая туча нависла над мальчиком, сжимавшем в руках пакеты с роскошными подарками, дрожавшем от внезапного холода. Может быть, подумал Ади, это все его вина, может быть, он слишком эгоистичен, слишком глуп. Он пытался уйти от реальности, придумать сказку, хотя бы на один день, в которой Ма будет счастлива и он получит все комиксы, о которых мечтал, и отца не будет рядом. Неужели он действительно думал, что ему это сойдет с рук? Он посмел провести целый день в веселье и мечтах, и теперь, наверное, ему придется за это заплатить.
Чача и отец уехали в больницу, а Ади пришел домой с Ма и стал ждать звонка телефона. Быстро заварив ему «Магги», Ма схватила темно-бордовую сумочку и сказала, что тоже поедет в больницу. Больше всего на свете ему хотелось поехать с ней, но он просто кивнул.
Сидя над тарелкой остывшей лапши, он переключал каналы, показывавшие одни и те же старые шоу и фильмы. Все внимание было сосредоточено на телефоне, и Ади не слышал ничего, кроме тишины, пульсирующей отсутствием такого пронзительного, такого необходимого телефонного звонка.
Выключив телевизор, он отдернул шторы и вышел на балкон. Холодный вечерний воздух принес небольшое облегчение, пробившись под тонкий свитер и хоть немного вернув его к жизни.
– Вы здесь?
– Приветствую, мистер Шарма. Как сегодня ваши дела?
На этот раз стервятник сидел на другой крыше, ближе, чем обычно.
– Я справился. Я сделал Ма счастливой.
– О, очень хорошо. Но почему у вас такой кислый вид?
– Что?
– Если вы сделали маму счастливой, почему у вас такое лицо, будто ваш буйвол свалился в воду?
– Я сделал ее счастливой, но лишь на время. Теперь, наверное, она вновь будет несчастна.
– Конечно, мистер Шарма, вы не можете ожидать, что она будет счастлива на протяжении семи жизней. Этого не могут даже ваши великие боги. Осчастливить кого-то хоть на миг – большое достижение.
– Тоже верно. – Ади замялся, не зная, как объяснить, какой страх его мучит. – Я боюсь, что у Аммы проблемы. Мы пошли на рынок, и некому было ответить на звонок, поэтому, когда позвонили из больницы, там было…
– Подождите, пожалуйста, мистер Шарма. Вы меня сбиваете. Вам кажется, что у вашей Аммы проблемы из-за того, что вы пошли на рынок?
– Нет. Но просто если бы мы были дома, когда позвонили из больницы…
– Да? И что тогда? Что вы собирались делать? Стать врачами? Она уже в больнице, о ней позаботятся.
– Наверное. Просто мне кажется, что я сделал что-то не так.
– Мистер Шарма, – стервятник вздохнул и заговорил мягче и ласковее, – вы чувствуете вину, потому что думаете, что вам не позволено чувствовать себя счастливым, что вы не заслуживаете никакой радости. Вы боитесь, что, почувствовав счастье, прогневите богов и они пошлют вам особое магическое проклятие за каждую улыбку.
Ади нахмурился, сбитый с толку словами стервятника, которые казались абсурдными и в то же время имели какой-то неясный смысл.
– Поверьте мне, – птица медленно кивнула, – мы, стервятники, видели мир, мы наблюдали всю историю, мы – хранители памяти человечества, и позвольте мне сказать вам, что весь наш Исторический архив – не что иное, как печаль и боль. Если у вас есть шанс быть счастливым, хотя бы одну секунду, хватайтесь за него обеими руками, – птица подняла одну ногу, и толстые черные когти длинных пальцев, изогнутые, как серпы, полумесяцами мечей сверкнули в серой ночи, – понимаете?
– Да. – Ади пожал плечами, изо всех сил делая вид, будто не особенно впечатлен, хотя стервятник поднял ему настроение больше, чем он ожидал.
– Так вот, – сказал стервятник. – Вы боялись, что ваша мама никогда больше не будет счастлива, но вы подарили ей целый день счастья. Когда человек застрял в безвыходной ситуации, улыбнуться – уже поступок, полный великого мужества. И еще большее достижение – вызвать улыбку у кого-то другого. Я думаю, мистер Шарма, нам пора перейти к вашему следующему файлу.
Он устал, был голоден и отчаянно хотел заснуть, но знал, что все это время проведет, лежа в постели и ожидая, но в то же время боясь, когда вернутся взрослые. Лучше всего было чем-то занять ум, просто чтобы не вспоминать тот обвиняющий взгляд отца.
– Хорошо.
Ади прислонился к балконной двери, глубоко вздохнул и закрыл глаза.
ДИК/ХА/ТШ/1977(4)
Первое, что привлекает его внимание, когда он оглядывается в темноте, – пронзительный, настойчивый треск сверчков, который он помнит с детства. Посреди чернильно-черных полей возвышается двухэтажное бунгало, его балконы и веранды освещены фонарями. Сияющее желтизной в густом влажном воздухе, оно напоминает дома с привидениями в малобюджетных фильмах, где скрипят двери и бродят горбатые смотрители, и от такого зрелища по коже бегут мурашки.
Все окна закрыты, кроме одного, затянутого тонкой противомоскитной сеткой. Когда Ади наклоняется вперед, его взгляд приближается к подоконнику. В дальнем конце комнаты стоит длинный диван, протянувшийся вдоль стены, на нем сидят двое мужчин далеко друг от друга, как пациенты, ожидающие в кабинете врача. Один из них – отец Ади. Другой – Дада, отец его отца.
Ади обводит глазами смутно знакомую комнату. Это большой зал с высокими потолками и богато украшенной резной мебелью, освещенный гигантской люстрой, отбрасывающей мягкие тени на стены. С другой стороны, напротив дивана, в деревянном шкафу стоит большой черно-белый телевизор, на изогнутом экране которого мерцает лицо диктора в толстых очках в черной оправе. Просторный красный ковер разделяет телевизор и диван, словно кровавое море, усеянное маленькими белыми цветочками, и его узоры кажутся Ади завораживающими. Приглядевшись, он понимает, что ковер вот-вот рассыплется на части, его нити обтрепались по краям, цветы поистерлись за годы бесцеремонного топота. Теперь Ади видит, что и вся комната в плачевном состоянии: мебель и тусклый свет не могут скрыть потрескавшуюся штукатурку на стенах. Весь дом напоминает дворец, когда-то величавый, а теперь опустевший и вот-вот готовый рухнуть.
С глубоким вздохом Ади поворачивается к отцу. Это действительно он. У него подтянутая мускулистая фигура и пышные волнистые волосы, но неузнаваемым его делает не это. Таким отца Ади видел на старых фотографиях со свадьбы родителей и их медового месяца в Кашмире. Чего он никогда не видел у отца, так это взгляда, испуганного, но полного надежды, как у человека, с детским нетерпением ожидающего будущего.
Отец смотрит на время – длинный маятник на высокой деревянной башне мягко покачивается под часами со стеклянным куполом. Это те же часы, что сейчас находятся у них дома, понимает Ади, только без маятника. Это «его наследство» сейчас отсчитывает напряженные секунды.
Ади смотрит на Дада, совсем не похожего на отца, даже в его нынешнем возрасте. Дада высокий, широкоплечий, лицо у него суровое, угловатое, губы сжаты в тонкую линию, как у генерала, который открывает рот только для того, чтоб