Он не мог смотреть на эту улыбку.
Пандит предложил Чаче и отцу подняться на платформу и закончить разведение костра, возложить на Амму несколько бревен полегче, пока она не будет полностью ими укрыта. Отцу как старшему сыну вручили горящий факел, чтобы зажечь костер. Он подошел к голове Аммы, остановился, повернулся и кивнул Чаче. Тот подошел и встал рядом, чуть поклонившись. Ади заметил, что их глаза были полны слез. Отец повернулся к Ади и кивнул, приглашая его подняться, но он сделал вид, что ничего не заметил. Только когда Ма чуть его подтолкнула, он наконец шагнул вперед и встал рядом с отцом и Чачей, приложив руку к факелу. Если кто и должен поджечь Амму, так это Ма, подумал он, но, наверное, это было бы слишком даже для самого прогрессивного пандита.
Все трое наклонились как один и коснулись факелом тех мест, на которые указывал пандит, повторяя свои санскритские мантры. Они медленно кружили вокруг костра, наклоняясь, прикасаясь, отступая, наблюдая, как дрова брызжут огнем, как их потрескивающие взрывы эхом отдаются в торжественной тишине, словно залпы петард Дивали. В конце концов, вернувшись в то же место, с которого начали, они наклонились и благословили голову Аммы огнем.
Они отступили от костра, встали в круг родственников и друзей и молча наблюдали, как оранжевое пламя перепрыгивало с бревна на бревно, горя так жарко, что Ади чувствовал покалывание кожи. Когда дым стал густым и летающие куски пепла начали сыпаться на их головы, пандит попросил всех удалиться в молитвенный зал и оставить Амму в покое. Предполагалось, что уйдет целая ночь, чтобы огонь потух и пепел остыл, после чего его нужно было погрузить в святые воды Ганги. После этого, на тринадцатый день, должно было состояться молитвенное собрание. Больше здесь делать было нечего.
Гости начали тихо расходиться, шепча соболезнования отцу, Ма и Чаче, а те стояли, сложив руки и натянуто улыбаясь. Когда последний из родственников ушел и пандиту заплатили, они вчетвером направились к стоянке: отец шел впереди, Ма и Чача – бок о бок позади него, а Ади старался не отставать. Когда они повернули к выходу, он остановился, чтобы в последний раз взглянуть на Амму.
Ему не хотелось идти домой. Ему хотелось стоять здесь и смотреть, как огонь становится выше и жарче. Теперь, зная, что сотворила Амма, он хотел убедиться, что от нее остались только горка серого пепла и облако зловонного дыма. Он знал, что никогда, никогда не поймет, как Ма согласилась принять Амму в свой дом, заботиться об этой женщине, когда о ней не заботились собственные сыновья, мыть и одевать ее даже после смерти. Как вообще можно такое простить? Нет, решил он, некоторые люди не заслуживают прощения; они заслуживают того, чтобы медленно гореть, отравляя воздух так же, как они отравляли чужие жизни.
И вместе с тем он не мог сдержать слез. Неужели он правда так полюбил Амму, что даже теперь не мог вырвать с корнем эту любовь? Неужели он так привык к ее присутствию в доме – привык разогревать ей обед, каждые полчаса сообщать ей время и тайком угощать расгулла, – что ее смерть стала невыносимой? Или он просто взрослел и понимал, что на самом деле означает смерть, что все однажды умрут, все, кого любят и ненавидят, все, за кого молятся и кого проклинают, и в конце концов мы остаемся одни?
Подошла Ма, положила руку ему на плечо, и Ади понял, в чем дело. Ему было так больно, потому что он понимал – со смертью Аммы все изменится. Сначала он винил ее в том, что она разрушила их жизнь и пробудила старых демонов. Теперь он знал: в каком-то смысле Амма была единственным человеком, который сохранял их семью, разделяя родителей, отнимая у них все время, которое они могли бы обратить против себя самих. Теперь, когда она ушла, их снова ждала прежняя пустота, и он боялся того, что могло ее заполнить.
16. Покой?
– Мохан? – Ма стучала в дверь комнаты Чачи (комнаты Аммы) и ждала.
Ади слышал, как потрескивает душ в ванной в коридоре, но ничего не сказал. Отец уже вымылся и надел шафрановую курту для пуджи, но вместо пуджи сидел перед телевизором и смотрел новости.
– Кандидатом на пост премьер-министра может стать бывший министр финансов Манмохан Сингх… известный своими честностью, простотой и неконфликтным характером…
– Ха, – сказал отец. – Сардаар-джи никогда не станет премьер-министром, пока у власти Ганди. Они думают, что управлять этой страной – их право по рождению.
– Мохан? – Ма снова постучала. – Ты чаю хочешь?
– Могла бы и нас спросить, – буркнул отец. – Мы тоже можем хотеть чаю.
Ади перевернул страницу книги. Пьяный капитан Хэддок кружил в открытом космосе.
Дверь ванной открылась, и вышел Чача, вытирая голову полотенцем.
– Извини, Бхабхи. Я принимал ванну.
Ма повернулась к нему и рассмеялась.
– Прости, до меня не дошло… чаю хочешь?
– Да, пожалуйста. Спасибо.
Пожалуйста, спасибо, извини – приятно слышать в этом доме такие слова, подумал Ади. Особенно когда они звучат в адрес Ма. Она заслуживала куда больше благодарных слов, чем могли сказать они с отцом.
– Садись, я принесу. – Ма провела Чачу в гостиную и пошла на кухню. Подняв глаза, Ади увидел, что Чача стоит на пороге комнаты и смотрит на отца, напряженного, но все так же сосредоточенного на телевизоре.
– Чача, – спросил Ади, – у тебя есть имейл?
– Да, герой. – Чача подошел и сел на диван рядом. От него пахло американским мылом – таким Ади представлял себе запах снега. – А у тебя?
– Да. Нас в школе научили, как его завести.
В школе их такому не учили – он сказал это для того, чтобы отец не заподозрил, что он пользуется домашним компьютером. Все, что им рассказывали на уроках информатики, – всякую бесполезную ерунду вроде списка команд DOS. Но как-то утром, когда учитель оставил их одних готовиться к экзаменам, Микки показал ему, как настроить учетную запись электронной почты.
– О, отлично. И какой у тебя адрес?
– Я не помню.
Микки в шутку создал ему адрес botanik-kranik@hotmail.com и сказал, чтобы Ади потом сделал себе другой, какой захочет. Но у Ади до сих пор не было такой возможности.
– Не проблема, – сказал Чача, достал кошелек, открыл его и выудил визитку. На ней было выведено «доктор Мохан Шарма», адрес – Чикаго, штат Иллинойс, – номер телефона, номер факса и адрес электронной почты. – Можешь отправить мне письмо, и я узнаю твой адрес.
Ади кивнул, но его отвлек раскрытый бумажник Чачи. Он увидел тонкую стопку длинных зеленых банкнот – долларов США!
Поняв, куда он смотрит, Чача спросил, хочет ли он увидеть долларовую «банкноту». Прежде чем Ади успел кивнуть, он уже держал в пальцах тонкую, четкую двадцатидолларовую купюру. В каждом углу в большом жирном круге была выведена цифра «20», а сверху надписи «Соединенные Штаты Америки» и «Мы верим в Бога». Еще там был очень подробный эскиз Белого дома. На миг Ади захотелось взять старую лупу и рассмотреть эскиз еще подробнее, но он передумал и вернул Чаче банкноту.
– Забери ее себе, герой. – Чача хлопнул Ади по спине. – Купишь мне кофе, когда приедешь в Америку.
Ади задумался, куда бы спрятать банкноту, чтобы она оставалась твердой и безупречной до того дня, когда он отправится в Америку. Из всех подарков Чачи за долгие-долгие годы этот был самым классным на все времена.
– Верни ее, Ади.
Отец, не отрываясь, смотрел в телевизор, и на миг Ади задумался, в самом ли деле услышал эти слова или ему показалось. Он был уверен, что это голос отца, но иногда он слышал его в голове, обычно, когда собирался заснуть. Теперь он задался вопросом, не сыграл ли с ним мозг очередную злую шутку.
– Все в порядке, Бхайя, – сказал Чача, и Ади понял, что ему не показалось. – Это всего лишь…
– Я сказал, верни! Ты что, не слышишь?
Нет, хотел сказать Ади. Нет! – хотел он закричать в лицо отцу. Но в глазах отца была не ярость, а что-то иное.
Ади вернул банкноту Чаче и подумал – теперь он вновь превратится в ребенка? Яростный лай, блеск клыков. Чача взял банкноту в руки, осторожно повернул, как будто она была опасна, как будто ее острые края могли пронзить кожу и кости. Чача собирался что-то сказать – хотя не следовало говорить отцу что бы то ни было, когда он был в таком состоянии, – но Ади никак не мог этого остановить.
– Чай готов. – Ма вошла в кухню и внесла поднос с тремя хрупкими чашками в красивых цветах, предназначенными для гостей. – Ади, убери со стола. Опять твои книги повсюду. И так каждые каникулы, – глядя на Чачу, она закатила глаза. – А когда начнется школа, он будет бегать по всему дому и искать их. Давай, бета, освобождай место.
Ади поднялся и собрал книги, а Ма поставила поднос на стол.
– Вдруг стало так холодно, да? – сказала она, помешивая сахар в чашках. – Похоже, ты привез с собой воздух Чикаго, Мохан.
Никто не засмеялся. Это было безнадежно.
– Если у тебя какие-то претензии ко мне, Бхайя, – Чача посмотрел отцу прямо в глаза, – выскажи мне их в лицо. Хватит этих непонятных комментариев.
Блин-черт-дерьмо-жопа. Ади покачал головой. Вот и все. Чача совершил неисправимую ошибку. Единственный способ справиться с приступами ярости отца – что особенно хорошо удавалось Ма – заключался в том, чтобы потакать ему и позволить нести любую чушь: разглагольствовать о Партии Конгресса и мусульманах, отпускать ехидные замечания по поводу стряпни Ма, прически Ади и вообще происходящего в мире. Ади никогда в жизни не видел, чтобы ему вот так бросали вызов. Это было все равно что подойти и ткнуть в живот хулигана.
– Ой, да ладно вам уже, – сказала Ма. – У всех у нас был долгий день. Я приготовлю ужин пораньше, и мы немного отдохнем.
– Нет, Бхабхи, – с уважением, но строго ответил Чача. – Я хочу это слышать.
– Ты ничего не хочешь слышать. – Отец язвительно ухмыльнулся. – Ты хочешь слышать только, какой ты успешный врач, большой человек, американец, который приезжает сюда раз в пять лет и раздает беднякам доллары.