Как бы Ади ни старался убедить себя, что это глупо, он чувствовал, что его прежняя комната уже никогда не будет прежней, никогда не будет его собственной. Но что оставалось делать? Он слушал, как кричит отец, как его голос, отдаваясь от стен, эхом разносится по пустому дому, и этот дом – место, где он вырос, единственный дом, где он жил – с каждой ночью становился все более чужим, но уйти было некуда.
Он открыл шкаф, опустился на колени и достал с нижней полки синий пластиковый пакет. Медленно открыв его, стараясь, чтобы он не затрещал, достал свою главную драгоценность и снова залез под одеяло. В который раз провел пальцами по гладкому пластику, восхищаясь его металлическим блеском, поглаживая рельефную серебряную надпись «Сони Волкман».
Он нашел плеер в школьной сумке в последний вечер каникул и сперва испугался. Сейчас это казалось глупым, но тогда он готов был поверить, что «Сони» оказался там по волшебству или что его туда засунул стервятник. Он догадался, что это дело рук Чачи и тот самый плеер, который они вместе купили, только когда увидел записку в кассетном отсеке. Вынул ее и вновь перечитал:
Моему единственному герою.
С любовью, Чача.
Надел наушники, натянул одеяло на голову и закрыл глаза.
Громкий грохот прогремел сквозь стены, словно гром перед зимней бурей. Ади сел на кровати, снял наушники и прислушался. Все стихло, но тут же раздался новый грохот, а вслед за ним – вопль, пронзивший грудь. Ади выскочил, пробежал через весь дом и толкнул дверь родительской спальни.
Отец стоял у кровати, его лицо было перекошено от гнева, желтые зубы оскалены в безумной ухмылке. Ма застыла у дверей, подняв руку с зажатой в ладони маленькой статуэткой Ганеши. Позади отца Ади увидел на полу куски крашеной штукатурки – разбитые останки падших богов.
– Ади! – взревел отец. – Быстро в свою комнату!
Он посмотрел на отца и выдержал его взгляд, перед глазами мелькнуло давно забытое воспоминание: ему, кажется, было лет пять или шесть, потому что отец казался тогда огромным, как статуя Рама. Он стоял там же, где и сейчас, а Ма лежала на кровати, держась за лицо и рыдая. Ади подбежал к ней, обнял и со всех сил пнул отца по голени, а отец отвесил пощечину ему тоже и выбежал из дома. Ма кричала, и он кричал.
Теперь Ади вспомнил, почему перестал заходить в эту комнату. Невероятно, как можно было забыть о таком, но, видимо, такова природа памяти. Возможно, о чем-то вспоминать так больно, что разум ради нашего же блага прячет эти воспоминания в какой-нибудь секретный ящик, который никто никогда не открывает – пока он не станет набит слишком туго.
Налитые кровью глаза отца моргнули первыми. С возрастом он потяжелел, но вместе с тем казался похудевшим; он стал бледной тенью, годами мучившей Ади, а теперь исчезавшей перед его пылающим взглядом.
Ади шагнул вперед и взял Ма за руку.
– Бета? – пробормотала она, пытаясь замедлить дыхание. – Не волнуйся, все в порядке, мы просто…
Он потянул ее за руку, тихо, но с большей силой, чем она ожидала. Он не был малышом, дергавшим маму за палец. Он был сыном, стоявшим рядом с матерью и больше не боявшимся пустых гипсовых богов.
Ма медленно поднялась и пошла за ним. Не глядя на отца, он закрыл дверь и повел Ма в свою комнату.
– Ты останешься здесь, – сказал он, подводя ее к кровати.
– Послушай, бета, – начала было она, но он выставил ладонь вперед.
– Хватит, Ма. Все.
Он закрыл дверь и вышел в гостиную. Заняв место на диване, включил телевизор. Шел «Крепкий орешек». Он увеличил громкость до пятидесяти.
После того, как закончились финальные титры, Ади выключил телевизор и какое-то время пытался заснуть, но это было невыносимо. Наконец он поднялся, раздвинул шторы и огляделся.
– Вы тоже меня бросили, да? – спросил он, больше не беспокоясь о том, что Ма или отец услышат этот разговор.
– Пока нет, мистер Шарма, – последовал ответ. Он поднял глаза и увидел стервятника на фонарном столбе через дорогу. В свете желтой лампы он мог разглядеть только черный силуэт.
– Я проиграл наше пари, вы будете рады это услышать.
– О нет, – стервятник откинул голову. – Боюсь, вы ошибаетесь. Я никогда не увлекался азартными играми.
– Мне кажется, что бы я ни делал, все идет не так. Может быть, просто перестать бороться и сбежать из дома?
– Хм. Может, и так. Если нужно выбирать между бегом и боем, надо быть дураком, чтобы не выбрать бег. Но я предвзят по понятным причинам. В конце концов, я благородный стервятник, а не какая-то буйная ворона.
– Я просто пытался их сблизить. Но вышло совсем наоборот.
– Но что случилось?
– Я… – Ади с удивлением обнаружил, что голос дрожит и ломается, как будто он вот-вот заплачет. Он закашлялся, чтобы скрыть это, и вздохнул. – Они снова поругались, очень сильно. Я боялся, что отец снова ее… ударит, как тогда. Так что я пошел к ним и прекратил все это. Я отдал свою комнату Ма, поэтому снова сплю здесь.
– Подождите, дайте мне сообразить. Вы говорите, что пошли туда, где вам страшнее всего, и, как Рани из Джханси, ворвались в бой и остановили его?
– Хм… ну, наверное, да.
– О, мистер Шарма, вы должны собой гордиться! Вы снова превосходите мои ожидания.
– Правда?
– Конечно! Вы впервые ведете себя как взрослый, вместо того чтобы прятаться за комиксами и наблюдать исподтишка, как мышь. Вы наконец-то становитесь человеком действия, мистер Шарма. Собственно, я считаю это выполненной задачей. Вы столкнулись с великим страхом и победили его. Поздравляю, вы получили доступ к пятому и последнему файлу мамы. Вы готовы его увидеть?
Ади стало чуть лучше. Ему захотелось посмотреть на часы и удостовериться, что еще не слишком поздно, но, с другой стороны, какое это имело значение? Он не сомневался, что сегодня уснуть уже не сможет, так не лучше ли было покончить с этим делом?
– Хорошо, – сказал он, закрывая глаза и медленно, глубоко вдыхая. – Я готов.
ДИК/ХА/ТШ/1987(5)
Он узнает это место, как только рассеивается туман – это рынок Ладжпат Нагар. На улицах не так многолюдно, как сейчас, и машин почти нет. Здесь всего несколько небольших магазинчиков, в основном рестораны, хозяйственные магазины и странная аптека, но зато парк посередине, ставший теперь бесполезной свалкой за закрытыми воротами, полон детей, которые весело гоняются друг за другом. Вместо привычной какофонии автомобильных гудков он слышит пение птиц.
– Дом рядом с парком, – говорит стервятник. – Вон тот, с розовыми стенами.
Ади мгновенно замечает дом, спрятанный за деревом гулмохар, которое только начало покрываться зелеными бутонами в форме пули. Он уверен, что никогда там не был, но дом все равно кажется смутно знакомым. Заглянув в окно с железной решеткой, Ади видит небольшую гостиную, битком набитую вещами. Вдоль стен выстроились высокие полки, заставленные темно-бордовыми книгами в твердом переплете, и от этого комната кажется темной и тусклой, несмотря на солнечный свет, струящийся в широкие окна. Повсюду разбросаны вещи: грязные кружки, покрытые коркой тарелки, полотенца, тряпки, тапочки, пустые бутылки из-под воды и лекарства – столько лекарств даже у Аммы не было. Комната довольно большая, понимает он; именно беспорядок вызывает ощущение клаустрофобии.
Его внимание привлекает протяжный тихий стон, и, повернувшись, Ади видит старика, лежащего на узкой кровати в углу комнаты лицом к стене. Мужчина поворачивается, изо всех сил пытаясь отодвинуть бледно-голубую простыню и поднять голову, но безуспешно. Его блестящие белые волосы переливаются на солнце, но они настолько тонкие, что едва прикрывают бледную, рябую кожу головы. Лицо у него длинное и грубое, кожистые щеки блестят серебряной щетиной, монументальный нос вздымается кверху, вопреки возрасту. Он открывает глаза и улыбается. Ади уже хорошо знает их. Несмотря на опущенные веки и пятнышки, затуманившие когда-то яркие радужные оболочки, он узнает эти глаза где угодно. Это глаза Наны.
– Папа, ты проснулся? – кричит женщина, и Ади задерживает дыхание. Она входит, вытирая лоб тыльной стороной ладони. Конец ее сари обернут вокруг талии, в руке тряпка для пыли. Она выглядит так же, как на старых фотографиях, только сильнее, выше и намного красивее.
– Ну, вставай, – говорит Ма. – Посиди немного, я принесу чаю. – Она подходит к Нане и проводит пальцами по его щекам. – Но сперва придется умыться. Ты в зеркало смотрел? С этой бородой ты похож на какого-то бандита.
– Паани, – бормочет Нана.
– Раджу! – кричит Ма в сторону открытой двери. – Принеси папе воды.
Слышится лязг, и на кухню входит невысокий, тонкий, как тростник, человечек, неся в одной руке стальной стакан, а в другой – газету. Медленно, слегка сутулясь, хотя он не выглядит старым, он подходит к Ма и протягивает ей стакан, но она хмурится, скорее забавляясь, чем раздражаясь.
– Что? Думаешь, это мне? Это для папы, отдай ему.
Мужчина застенчиво улыбается и садится рядом с Наной. Он осторожно поднимает голову Наны и подносит стакан к его дергающимся губам. Кадык Наны подпрыгивает вверх и вниз, пока он жадно глотает воду.
– Не приготовишь чаю? – спрашивает Ма, когда Нана допивает воду.
– Джи, мэм, – он кивает ей. – Две чашки?
– Приготовь три. Скоро придет сахиб.
– Джи, мэм, – он снова кивает и шаркает обратно на кухню.
– Раджу? – кричит вслед Ма. – Приготовь четыре. Одну себе.
– Джи, мэм, – отвечает он.
– Мне кажется, он хороший человек, папа, – говорит она Нане, который вроде бы приходит в себя. – Дай ему несколько дней, и он научится.
– Он хочет перерезать мне горло, – говорит Нана, его голос прерывается и прерывается.
– Ну что ты такое говоришь, папа! Он не хочет перерезать тебе горло. – Ма смеется. – Просто у него рука дрогнула. А что делать, если ты постоянно двигаешь головой, как воробьишка? Но не волнуйся, у меня есть одноразовые бритвы, новые «Джиллетт». Они совершенно безопасны.