– Лучше… – бормочет Нана и продолжает по-английски, – лучше для мужчины нет.
– Да. – Ма смеется. – Ты слишком много смотришь телевизор, тебе не кажется?
Нана начинает что-то говорить, но звенит звонок, и Ма встает, чтобы открыть дверь. Входит отец, таща за собой маленького мальчика.
– Там слишком жарко. Почему не включен вентилятор?
– Папе холодно.
Мальчик вырывает у отца руку и бежит к дивану, а Ма наклоняется над ним, чтобы пощупать его лоб. Это я, понимает Ади, двух- или трехлетний.
– Все в порядке? – спрашивает она отца, который пожимает плечами.
– Дел на секунду, но твой сын закатил такую истерику, будто ему сломали ногу.
– Бедный малыш. – Ма проводит пальцами по волосам маленького Ади. Он сидит, сгорбившись, на диване и возится с чем-то, зажатым в руках, его щеки покрыты засохшими слезами. Повзрослевший Ади смотрит на себя в детстве, на свои тонкие ножки, волосы с пробором по бокам и уши, торчащие, как у маленькой обезьянки, не в силах поверить, что был таким жалким.
Отец выдвигает стул из-за обеденного стола в дальнем конце комнаты и включает вентилятор.
– Как он?
– Не лучше, – шепчет Ма. – Утром несколько раз назвал меня Тоши. Я привела его сюда, чтобы у него было какое-то разнообразие, но он тут же лег и снова уснул.
Отец качает головой, и Ма снова поворачивается к Нане:
– Папа? Ты так и лежишь? Вставай, а то спина опять разболится. Давай я тебе помогу.
– Каммо? – бормочет Нана. – Ты вернулась?
Его голос очень тихий, и Ма не может разобрать, что он говорит, но Ади может. Он обводит глазами комнату, в глубине души ожидая увидеть пропавшую сестру Ма, но там больше никого нет.
– Давай, папа, постарайся. – Ма пытается помочь ему подняться. – Ты для меня слишком тяжелый и сильный.
– Каммо, путтар, саара касор мера си, – отвечает Нана, переходя на тот же поэтический пенджабский язык, на котором он говорил в старых воспоминаниях. Каммо, дитя мое, это была моя вина.
– Кисмат си, папа, тухада касор най сига, – отвечает Ма. – Это судьба, папа, ты не виноват. Мама была больна. Ты сделал все, что мог, но она потеряла желание выздоравливать.
– Я никогда… – Нана кашляет, приходя в себя. – Я никогда не забывал о тебе, дитя. Твоя мама сказала, что я бросил тебя, чтобы спасти Манно, но она ошибается. Ты тоже моя дочь, Каммо. Помнишь, я водил тебя на Молл Роуд, на базар Анааркали? Мы покупали там леденцы: апельсиновые тебе, лимонные мне. У тебя язык покраснел, и ты показала его офицерам Ангреза, помнишь?
– Все хорошо, папа, – говорит Ма, оставляя его лежать. – Отдохни еще немного, ты устал. Видимо, это от лекарств. Я позвоню доктору Батре и спрошу его…
– Я просто хотел, я просто хотел защитить твою маму, мою Тоши, – говорит Нана, на его глазах наворачиваются слезы. – Я возвращался и вновь искал тебя, Каммо. Я возвращался много раз. Я спрашивал всех в деревне, но не смог тебя найти.
– Ты… ты возвращался? – Глаза Ма широко распахиваются, как у ребенка, увидевшего привидение. – Значит, Каммо была жива? Но ты сказал мне…
– Тоши, – он начинает задыхаться. – Моя Тоши мне так и не простила, что я оставил тебя. Она не простила и себя. Семь лет, семь лет она плакала по тебе, а потом уже и этого не смогла. Она так и не полюбила Манно так, как любила тебя.
– Ты понимаешь, о чем он говорит? – Ма поворачивается к отцу, который листает газету, делая вид, что не слушает. – Я думала, что Каммо умерла от пневмонии. Теперь он говорит, что она жива?
– Что я могу понимать? – ворчит отец. – Ты и твоя семья, даже Бог не знает твоих тайн. Или мне лучше сказать Аллах?
– Папа, где ты искал Каммо? Она жива? – говорит Ма Нане, не обращая внимания на отца. Но глаза Наны остекленели, он смотрит сквозь плечо Ма в туман времени, в кадр многолетней давности, который всегда стоит перед глазами.
– Она так и не пришла в себя, потеряв тебя, Каммо, – всхлипывает он. – Никто, никто не может заменить первенца.
– Как же ты прав, папа.
– Ой, ну все, – говорит отец, перелистывая очередную страницу. – Началось сначала.
– Я всего лишь соглашаюсь с папой. – Глаза Ма вспыхивают.
– Я знаю, что ты имеешь в виду, – отвечает отец. – Ты пытаешься отвлечь меня от собственной лжи. Хочешь сказать, что в твоей семье одни ангелы, а в моей сплошь демоны.
– Я пришел повидаться с тобой, Каммо, – голос Наны становится тише. – Я никогда не говорил Тоши, но я нашел тебя.
– …Ты собираешься снова встать на сторону матери? – Ма поднимается на ноги. – Папа устроил тебя на государственную работу, дал нам крышу над головой здесь, в Дели. Ты можешь проявить к нему немного больше сочувствия?
– Я не принимаю ее сторону, – отец пожимает плечами. – Я даже больше не разговариваю с Аммой, разве ты не видишь?
– Я приехал в Джаландхар, я видел тебя там, в этом ашраме Ганди, – теперь Нана уже шепчет. – Но я… я испугался.
Ма по-прежнему смотрит на отца, и Ади поражен ее глазами. Они напоминают ему голубое пламя на плите, пугающее, но завораживающее, обжигающее так жарко, что холод пробирает до костей.
– Ты оказываешь мне не такое уж большое одолжение, – говорит она. – Это для твоего же блага.
– Ой, ладно, – говорит отец, пытаясь ее успокоить, но Ма снова поворачивается к Нане.
– Ты знала меня как Тарика, ты не знала никакого Таруна. Я боялся, что ты им расскажешь. Выдашь им, что я мусульманин, и они вновь отнимут у меня все. Но кто может знать волю Аллаха? – Нана смеется мучительным, невыносимо тоскливым смехом. – Он и без того забрал у меня все. Забрал мою Тоши.
Стул с визгом скользит по каменному полу. Отец встает, бросает газету на стол и направляется к двери.
– Я иду домой.
Он берет ключи. Маленький Ади на диване начинает хныкать, но плач обрывает испепеляющий взгляд отца.
– Ты и твоя семья можете остаться здесь.
– Прости меня, Каммо, это все была моя вина.
– Все хорошо, папа, все хорошо, – шепчет Ма, гладя морщинистые руки Наны. Когда-то сиявшие глаза снова закрываются, и мир погружается во тьму.
19. Хитрый план
– Омпракаш Валмики, – сказала мадам Мишра, едва поставив сумку на учительский стол. Даже от того, как она произносила имя Оми, Ади хотелось съежиться. Точно таким же тоном его отец говорил «мусульмане», будто это слово разлагалось и смердело, и его нужно было скорее выплюнуть.
Оми поднялся и начал медленно собирать вещи.
После ссоры в театральном зале Нур и Оми стали репетировать без Ади, но всегда приходили на Время Призраков, и каждый раз Оми занимал прежнее место, рядом с Ади. Дождавшись, когда мадам Мишра ему прикажет, он поднимался и медленно плелся к скамейке Нур. Каждый раз ритуал повторялся: пока Оми туда не садился, мадам Мишра не начинала урок. Если он надеялся, что она наконец устанет и сдастся, то, судя по всему, зря – каждая минута, что она тратила на Оми, злила ее все больше и больше, добавляла каплю топлива в пылающий взгляд. Наконец она решила, что с нее достаточно.
– Хватит. – Она выставила ладонь вперед. – Мне осточертело твое непослушание. У тебя совсем стыда нет? Может, ты думаешь, что я твоя служанка, что я каждый урок должна напоминать, где твое место? Подойди и встань туда. – Она указала в дальний угол класса, подальше от дверей.
Оми поднялся и уставился на нее, и Ади впервые увидел гнев на лице друга – его ноздри раздулись, губы сложились в тонкую дрожащую линию. Он бросил блокнот на стол и медленно побрел через класс.
– И поживее, – отрезала мадам Мишра. – Некоторые пришли сюда, чтобы учиться.
Оми дошел до угла, повернулся и встал, засунув руки в карманы, как будто бросая вызов мадам Мишра. Она приняла этот вызов.
– И что это такое? Прогулка по Садам Великих Моголов? – Дождавшись, пока класс захихикает, она продолжала: – Подними руки над головой.
Оми посмотрел на нее, но она и глазом не моргнула. Ади был уверен, что друг что-нибудь скажет, что не позволит этой ведьме обращаться с ним, как с пятиклассником, но, к его потрясению, Оми медленно поднял руки, прямые, как палки, и застыл, глядя в пол, как будто у нее был пистолет, направленный на него.
– Хорошо, – сказала мадам Мишра и с самодовольной улыбкой повернулась к доске, чтобы вновь царапать таблицы.
Ади поднялся на ноги. Ручки и карандаши застыли, шум стих, класс затаил дыхание, пока он медленно шел мимо мадам Мишра. Заняв место рядом с Оми, он повернулся и тоже поднял вверх руки.
Пока класс сидел неподвижно, а мел мадам Мишра продолжал визжать, Ади и Оми стояли и смотрели, как Нур на цыпочках пересекла комнату, подошла и встала рядом с ними. Теперь это выглядело не как наказание, а как революционный салют. Нур улыбалась, будто они занимались чем-то увлекательным и захватывающим, а не хулиганством, которое неминуемо должно было привести их в ужасный кабинет отца Ребелло. Ади и Оми не могли не улыбнуться в ответ.
Мадам Мишра обернулась, увидела их и остановилась на полуслове. Ади почти слышал, как скрипит ее мозг, пытаясь решить проблему. Большую часть времени она тратила на разработку способов мучить послушных учеников; но правил относительно самоналоженных наказаний не существовало. Он видел, что это сводит ее с ума, особенно улыбки на их лицах, но она ничего не могла поделать.
В дверь дважды громко постучали, и они едва не подпрыгнули. На пороге стояла мадам Джордж и хмурилась, глядя на них троих.
– Что здесь происходит? – спросила она, повернувшись к мадам Мишра.
– Им преподают урок, – ответила мадам Мишра на традиционном хинди, на каком говорят пандиты. Она знала, что этот язык мадам Джордж знает не слишком хорошо.
– Что они сделали? – Мадам Джордж продолжала говорить по-английски.
– Они не учатся, мешают всему классу, поэтому я с ними разбираюсь.
– Удивительно. – Мадам Джордж повернулась к ним троим. – На моих уроках они ведут себя замечательно.
– Вы только посмотрите. – Мадам Мишра рассмеялась, и по этому смеху Ади мог бы предположить, что она приходится родственницей его отцу. – Значит, английским заниматься вы хотите, а к родному языку интереса у вас нет?