– Напоминаю и то, что вы должны вести себя как подобает. Никаких этих ваших фокусов, обещаете?
– Никаких фокусов, стопудово.
Ади поднял ладони, чтобы показать, что его пальцы не скрещены. Он мог только надеяться, что в темноте стервятник не увидит его свисающих под выступом ног, их больших пальцев, скрещенных, чтобы отменить клятву.
ДИК/ХА/ТШ/1987(5)
Тихие, пустые улицы рынка Ладжпат Нагар вновь выступают из потрескивающей дымки, ярко сияя в лучах послеполуденного солнца. На этот раз Ади сразу находит розовый дом за распускающимся деревом гулмохар и всматривается в зарешеченное окно.
Вот и Нана – он лежит в той же позе лицом к стене. Снова оглядев комнату, Ади замечает кое-какие мелочи, которые в прошлый раз упустил: детские фотографии Ма; старомодный музыкальный проигрыватель с большим золотым динамиком в форме цветка; старые газеты в стеклянной витрине; большую фотографию Неру в курте с закрытым воротником и с красной розой, торчащей из третьей петлицы.
На стене рядом с дверью стоит небольшой храм, какие Ади видел во многих домах, обычно с маленькими идолами Ганеши. Но этот храм не похож ни на один другой. Он посвящен Нани. В центре большая черно-белая фотография в рамке: она в черном платье, с книгой в одной руке и свернутым листом бумаги в другой, в квадратной черной шляпе. Фотография украшена гирляндой из засушенных цветов и меньшими фотографиями Нани в разном возрасте, многие из которых – выцветшие, безжизненно-желтые. Большая фотография – единственная, на которой она улыбается.
Нана стонет, поворачивается, срывает синюю простыню и пытается поднять голову. Ади слышит голос Ма – она в кухне объясняет помощнику Раджу, как правильно сварить яйцо. Ади никогда не ел яиц – он всегда думал, что Ма вегетарианка, как и отец.
– Папа, ты проснулся? – Ма входит в комнату, вытирая лоб тыльной стороной ладони. Ади вновь поражается, как сильно она изменилась, насколько здесь она красивее, чем в жизни. – Ну, вставай. Посиди немного, я принесу чаю.
Она подходит к Нане, гладит его щеки. Воспоминание работает точно так же, как и раньше, и хотя Ади ожидал именно этого, он все равно удивлен. Он смотрит, как Ма шутит с Наной, ждет, пока придет Раджу со стаканом воды, по пути пролив половину.
Пока Нана пьет из рук Раджу, Ади замечает свисающий с его бока пластиковый пакет, наполовину наполненный бледно-желтой водой. Это мочеприемник, понимает он с отвращением и любопытством, и задумывается, каково было бы иметь такой пакет и писать, когда захочешь. Это пригодилось бы на уроках санскрита, особенно для Оми, который до сих пор боялся спрашивать у мадам Мишра разрешения выйти в туалет.
– Но не волнуйся, у меня есть одноразовые бритвы, новые «Джиллетт». Они совершенно безопасны.
– Лучше… лучше для мужчины нет.
– Да. – Ма смеется. – Ты слишком много смотришь телевизор, тебе не кажется?
В дверь звонят, и Ади готовится. Входит отец, жалуясь на жару, и Ади не может отвести взгляд от маленького себя в футболке с Микки-Маусом. Он смотрит, как малыш бежит к дивану, его лицо распухло от плача.
– Бедняжка. – Ма ерошит его волосы, и маленький ворчун отворачивается, будто сердится на нее. Приглядевшись, Ади понимает, что у мальчика в руках – зеленый бутон гульмохара, – и вдруг вспоминает, что любил делать в детстве. Он разрывает бутон, вынимает хрупкие тычинки и сталкивает их друг с другом, сцепляет головки и тянет, пока одна из них не сломается.
– Каммо? – бормочет Нана. – Ты вернулась?
Ади наклоняется ближе, старается не дышать. Вот он, его последний шанс. Если он упустит его, другого не будет.
– Каммо, дитя мое, это была моя вина, – говорит Нана, и Ади вновь чувствует гордость, что с ходу понимает панджаби.
– Я никогда… никогда не забывал о тебе, дитя. Твоя мама сказала, что я бросил тебя, чтобы спасти Манно, но она ошибается. Ты тоже моя дочь, Каммо.
Пока Нана говорит, Ади вглядывается в лицо Ма, пытается понять, как много она знает, что чувствует – но она всегда умела это скрывать.
– Я возвращался и вновь искал тебя, Каммо. Я возвращался много раз. Я спрашивал всех в деревне, но не смог тебя найти.
– Ты… ты возвращался? – Глаза Ма широко распахиваются. – Значит, Каммо была жива? Но ты сказал мне…
Ади с облегчением выдыхает – он сделал правильный выбор. Вот с чего начались поиски Ма. Теперь остается лишь надеяться, что отец все не испортит, как всегда.
– Ты понимаешь, о чем он говорит? – Ма поворачивается к отцу. – Я думала, что Каммо умерла от пневмонии. Теперь он говорит, что она жива?
– Что я могу понимать? – ворчит отец. – Ты и твоя семья, даже Бог не знает твоих тайн. Или мне лучше сказать Аллах?
Ади на мгновение задерживает взгляд на лице отца и вновь удивляется, до чего он изменился. Но, приглядевшись, узнает знакомые черты – насмешливую улыбку, злобу в глазах, гнев, перекашивающий безвольный подбородок и большой лоб. Может быть, Ма с тех пор изменилась, но отец уже тогда был таким же, как теперь.
– Я знаю, что ты имеешь в виду, – говорит отец, и все тело Ади напрягается. – Ты пытаешься отвлечь меня от собственной лжи. Хочешь сказать, что в твоей семье одни ангелы, а в моей сплошь демоны.
– Я пришел повидаться с тобой, Каммо. – Голос Наны становится тише, и Ади сглатывает. Пора действовать, остались доли секунды. – Я никогда не говорил Тоши, но я нашел тебя.
– Ты собираешься снова встать на сторону матери? – Ма поднимается на ноги, Ади глубоко вздыхает и кричит во весь голос, так громко, как не кричал никогда, так требовательно, как умеют лишь новорожденные:
– МА!
– Мистер Шарма! – пронзительно, по-детски визжит стервятник. – Что вы…
– Тс-с, – шепчет Ади. – Повнимательнее, пожалуйста.
Ма, нахмурившись, поворачивается к маленькому Ади, но видит, что он, насупленный, сидит на том же месте и разрывает очередной бутон. Она качает головой и снова садится. Отец продолжает что-то бормотать, но теперь ее внимание сосредоточено на Нане.
– Я приехал в Джаландхар, я видел тебя там, в этом ашраме Ганди, – шепчет Нана, и Ма наклоняется, чтобы расслышать его слова. – Но я… я испугался.
Ма сжимает его костлявую ладонь и улыбается, хотя готова расплакаться. Ади наконец выдыхает – он выполнил свою работу.
– Ты знала меня как Тарика, ты не знала никакого Таруна. Я боялся, что ты им расскажешь. Выдашь им, что я мусульманин, и они вновь отнимут у меня все. Но кто может знать волю Аллаха? Он и без того забрал у меня все. Забрал мою Тоши.
Стул скрипит, отец поднимается, но Ма не поворачивается на звук.
– Прости меня, Каммо, это все была моя вина. – Нана плачет.
– Все хорошо, папа, все хорошо, – шепчет Ма, гладя морщинистые руки Наны. Он в последний раз вздыхает, и его полные слез глаза закрываются, а глаза Ади широко распахиваются.
20. У нее глаза Ма
– Хочешь еще? – спросила Ма, и Ади покачал головой. Он, как обычно, проглотил сэндвич за четыре укуса и теперь сидел за столом, глядя на пустую тарелку, вытирая пальцем кетчуп и гадая, подходящее ли время.
Больше недели он выбирал момент, чтобы снова поговорить с Ма. Он не знал, сколько времени понадобится исправленному воспоминанию, чтобы проникнуть в сознание Ма и заставить ее задуматься о словах Наны.
Могли пройти недели, месяцы, и он думал, как бы дать Ма еще несколько подсказок, чтобы она заново открыла для себя то, что забыла. Он мог бы распечатать статью о бутике, названном в чести Нани, владелицу которого зовут почти так же, как Ма, и оставить на обеденном столе. Мог бы снова завести разговор о Нане в надежде воскресить этот эпизод.
– Слушай-ка, – как ни в чем не бывало сказала Ма, вытирая стол и переставляя бутылки с приправами. – В тот день, когда мы, э-э, разговаривали… ты говорил, что знаешь о Мааси – ты что-то нашел в Интернете? В Джаландхаре?
– Хм-м… – Ади кивнул и стал рассматривать свои зазубренные ногти, стараясь не улыбаться.
– Это случайно не ашрам Ганди Ванита? – спросила Ма. – Я опять им звонила и еще раз уточняла, но у них нет никаких записей…
– Нет-нет, это магазин, бутик.
– Что?
Он вскочил со стула и метнулся к сумке, вывернул на кровать содержимое, разбросал книги и тетради и только тогда вспомнил, что положил записку в тетрадь, которой касался реже других – по санскриту.
– Что ты делаешь, бета? – спросила Ма, стоя на пороге и обеспокоенно глядя на него. Он развернул записку с адресом, написанным аккуратным, ровным почерком Нур.
– Я думаю, что Мааси здесь.
Ма уставилась на записку, и ей потребовалось больше времени, чем нужно, чтобы прочитать две строки адреса.
– Ты уверен?
– Да. – Он не был уверен, но, как ни парадоксально, вместе с тем был. Он начал подозревать, что все странные события последних нескольких месяцев – исчезновения Ма, воспоминания стервятника, его дружба с Нур и Оми, их борьба с учительницей санскрита, бутик имени Нани, торгующий точно такими же платьями, как то, которое он видел в воспоминаниях, и то, которое лежало в кладовке у Ма, – все это было не просто совпадениями.
– Пойдем, покажу. – Он встал, вошел в комнату родителей, сбросил покрывало с компьютера и включил его.
Ма стояла позади, пока они ждали: сначала – пока загрузится компьютер, потом – когда модем подаст звуковой сигнал, закаркает и завизжит, когда они наконец подключатся к сети.
– Откуда ты все это знаешь? – спросила Ма. – Вас учат в школе?
Он рассмеялся и продолжил листать страницы в поисках ссылки, которую нашел Оми. Откуда они это знали? Откуда дети узнают, что делать с мячом, или как перелезать через заборы, или как выбрать прозвище, которое попадет прямо в болевую точку врага? Просто знают, и все.
– Вот. – Он уступил Ма стул.
Ади смотрел, как она читает статью, ее глаза быстро бегали по строчкам, пока не остановились на изображении усыпанной цветами курты. Вглядываясь в лицо Ма – губы чуть искривлены, подбородок слегка наклонен, брови подняты, глаза широко распахнуты, – он понял, о чем она думает.