– Я поеду с тобой, – сказал он.
– Куда?
– Сюда. – Он указал на записку, зажатую в руке Ма.
– Ади, – сказала она, переводя взгляд с экрана на него, – но как ты… у тебя скоро экзамены. Тебе не надо об этом беспокоиться. Я сама съезжу и проверю, это займет всего несколько дней…
– Я не спрашиваю, Ма. Я просто тебе говорю. В этот раз ты поедешь туда не одна.
Ма снова повернулась к экрану и долго молчала.
– Ма?
Она подняла глаза, полные слез, и кивнула. Ади видел, что она хочет сказать спасибо, и понимал, почему ей так трудно это сделать. По той же причине он не мог крепко обнять ее, хотя каждый мускул тела болел от этого желания.
Изо всех поездов на шестнадцати платформах железнодорожного вокзала Нью-Дели поезд до Амритсара, Шатабди-экспресс, – самый красивый. Он был выкрашен в глубокий, насыщенный красный цвет, а вместо маленьких зарешеченных окон, как у других поездов, у него были массивные тонированные панели, что придавало ему праздничный и торжественный вид. Сидя на плюшевом синем сиденье у окна, Ади не мог не чувствовать себя отважным путешественником, который отправляется в дальние странствия, в невиданные страны в поисках признаков жизни. Как Тинтин, пункт назначения которого – Луна.
– Ма?
– Да, бета? – Она копалась в темно-бордовой сумочке, проверяя, не забыла ли что-нибудь важное. Он знал выражение ее лица, выдававшее нарастающую панику. Видимо, она волновалась, боялась, что снова не найдет Каммо, или боялась наконец встретиться с ней. Ему нужно было отвлечь ее, подумал Ади, как-нибудь успокоить.
– Почему поезд называется «Шатабди-экспресс»?
– Шатабди означает столетие.
– Я знаю, но столетие чего?
– Эти поезда были запущены в восемьдесят шестом, – сказала она, проверяя, на месте ли их маленький чемодан. – Или, может быть, восемьдесят восьмом. Это был сотый день рождения пандита Неру, поэтому их и назвали в честь этого события.
Ади кивнул, и ему вспомнился третий файл стервятника. Все это он видел уже давно, но воспоминание по-прежнему было ярким – окровавленный младенец, потемневшая от пота курта Нани, радость в запавших глазах Наны, пыль на сияющих туфлях Неру.
– Ма? Нана знал пандита Неру?
Как всегда, при упоминании Наны Ма улыбнулась.
– Да, – ответила она. – Он часто повторял, что видел пандита Неру лишь раз, но эта встреча изменила его жизнь. Он никогда не уточнял, ни где они встречались, ни что такого сделал Неру, но всегда вспоминал его как великого человека. Еще Нана всегда говорил, что жизнь Индии дали британцы, но только Неру вынянчил страну как родного ребенка. Без Неру и не было бы никакой Индии.
Он хотел спросить, почему тогда отец так ненавидит Неру, но решил, что лучше не спрашивать. Тем не менее Ма, видимо, заметила выражение его лица, потому что пожала плечами и сказала:
– В наши дни многие не любят Неру. У него были свои недостатки. Он совершал ошибки, как совершаем мы все. Сейчас их часто вспоминают. Но такое случается, когда страна взрослеет. Это похоже на воспитание детей. – Она улыбнулась. – Маленьким детям их родители кажутся идеальными. Но когда они взрослеют, то начинают видеть в родителях недостатки.
Ади посмотрел на Ма, думая, скажет ли она что-то насчет него, но она лишь рассмеялась и взъерошила ему волосы.
Помолчав, он задумался, задать ли наконец вопрос, который обдумывал несколько дней, с тех пор как услышал разговор Ма с отцом насчет поездки.
– Ма? А Мааси будет жить с нами?
– Не знаю, бета. – Она пожевала губу. – Давай для начала узнаем, там ли она.
Ма в спокойной и решительной манере объяснила отцу, что если найдет потерянную сестру, то настоит, чтобы она переехала к ним. К удивлению Ади, отец не стал возражать. Он тихо слушал, не отрываясь от телевизора, и, хотя что-то проворчал, противостоять Ма, после того как она столько времени заботилась о его матери, не мог. Сам Ади был бы очень рад, если бы в их дом снова въехал кто-то еще. Это не только отвлекло бы Ма и отца друг от друга, но и дало бы ему возможность вновь перебраться в гостиную.
– Послушай, – сказала она, – мне следовало бы… Я тебе об этом не говорила… надо было это сделать, когда я только начала поиски… но я подумала, что тебе лучше будет об этом не знать.
– Я знаю, Ма. Ты защищала меня от плохого прошлого
– Да, но… – Она помолчала, глядя в окно, а он не отрывал взгляда от ладоней. – Я стыдилась своей семьи, стыдилась себя. А твой отец и Амма, они… Я всегда чувствовала, что это моя вина, как будто я… Ты знаешь, твои Нана и Нани… они не были женаты. Больше того, Нани была замужем за другим, но сбежала с Наной.
– Да, я знаю. Они сбежали, чтобы спасти себя. И тебя.
Ма вновь посмотрела на Ади тем же взглядом, как когда он запустил компьютер.
– Не знаю, откуда все это в твоей голове. Если ты помнишь, как об этом говорил Нана, то у тебя просто феноменальная память.
Ему немного помог хороший друг, но он не собирался об этом рассказывать Ма. Уж точно не теперь, когда ее нога нервно подергивалась.
– Все в порядке, Ма, – заверил он, касаясь ее руки. Ему хотелось сказать ей гораздо больше, сказать, что нет ничего постыдного в том, чтобы быть дочерью Тарика и Тоши. Они пережили ад и изо всех сил старались пронести сквозь всю жизнь любовь друг к другу и к двум своим дочерям и достаточно пострадали за это. Он гордился тем, что они были его бабушкой и дедушкой, и гордился своей матерью, которая никогда не сдавалась. Он не мог заставить себя произнести вслух такие слова, но, похоже, это не имело значения. Ади чувствовал, как напряжение покидает пальцы Ма, и видел, как ее лицо медленно преображается и на нем проступает та теплая, сияющая улыбка, которую он почти забыл.
Все началось с малейшего движения, с едва заметного рывка, и до Ади не сразу дошло, что это значит – поезд тронулся!
Откинувшись назад, он наблюдал, как платформа скользит мимо окна. Отъехав от станции, поезд ускорился, начал прокладывать себе путь через узкий канал, пересекающий город. Пути были зажаты между бесконечными рядами домов с голыми кирпичными стенами, расположенными так близко к поезду, что Ади мог заглянуть в открытые окна и мельком увидеть женщин, склонившихся над плитами в темных кухнях. Наверное, подумал он, здорово жить в таком месте, чтобы ощущать в груди захватывающий рев поезда, но вместе с тем довольно проблематично, когда нужно делать уроки или спать, а экспресс Шатабди проносится мимо с грохотом, от которого трясутся все кости, как рельсы шаткого моста.
Вздрогнув, он проснулся и увидел, что поезд стоит на станции. Осмотревшись в поисках знака, на котором нарисован круг и выведено ее название, Ади наконец заметил его. Станция Джаландхар.
– Ма! Мы приехали!
– Еще нет, бета. – Ма даже не открыла глаз. – Это Джаландхар Кантт. Мы выйдем в Джаландхар-Сити.
Протирая глаза, Ади ругал себя за то, что уснул. Он поклялся не спать все восемь часов поездки и внимательно смотреть в окно на города, которых никогда не видел. Его приводила в восторг мысль о том, что он мчался прочь из Дели, прочь от всего и всех, кого он в своей жизни знал. Летя мимо бесконечных оттенков зеленого, которые, казалось, простирались до самого горизонта, он чувствовал себя таким свободным, каким не чувствовал никогда в жизни. Но где-то во второй половине дня, когда он завороженно смотрел на солнечный свет, отражавшийся от железнодорожных путей – маленькую вспышку, которая мчалась рядом с поездом, перепрыгивая через пропасти и развилки путей, как персонаж видеоигры, – он заснул. Однако ему пришлось признать, что это был самый глубокий и спокойный сон, который у него был за долгое время.
Когда они наконец вышли в Джаландхар-Сити и покинули станцию, он с удивлением обнаружил, насколько это место отличалось от того, которое он себе представлял. Это был, судя по всему, небольшой городок, но почему-то более многолюдный, чем Дели. В хаосе такси, автобусов и машин возле вокзала он заметил группу велорикш. Ма сказала, что здание, которое они ищут, находится недалеко от станции. Таща в одной руке небольшой чемодан, проходя мимо кули в красных рубашках, праздно сидевших на корточках, он подошел к рикше и решил попрактиковаться в пенджабском языке. Высокий, худой сардаар-джи был без тюрбана – его волосы были собраны в пучок на макушке, стянутый полоской ткани, как у детей сикхов. Он ответил что-то, чего Ади не понял, и рассмеялся, но это был теплый, дружелюбный смех и к тому же странно заразительный.
Подошла Ма и повторила то, что сказал Ади, но на этот раз сардаар-джи понял. Он повернулся к Ади и медленно, четко произнес на хорошем хинди:
– Проходите, сахиб, присаживайтесь.
Ади снова ощутил раздражение. Казалось, все люди в мире могли говорить не только на хинди. У каждого был особенный язык, родной, который они могли назвать своим, который был для них естественным, как дыхание, и вдобавок к нему они свободно говорили на еще одном, а то и двух. Все, что знал он, так это английский, язык, который не был близок никому из них, с которым они вынуждены были смириться и искажали его слова, не в силах к ним привыкнуть.
Когда рикша выползла со станции в город, раздражение уступило место удивлению, и Ади начал указывать на все, что видит, Ма, которая, казалось, была так же взволнована, но отчего-то отвлеклась на болтовню рикши-вала. Ади не стал их слушать – он изучал город.
Они проехали мимо кинозала, куда большего, чем в Дели, с гигантской афишей фильма «Граница», который по-прежнему здесь шел, хотя на экраны вышел уже несколько месяцев назад. Он понял, что рекламный щит нарисован вручную, но, видя ярость в налитых кровью глазах Санни Деола, с трудом мог поверить, что это не фотография.
Они обогнули еще одну кольцевую развязку – их было множество, каждая улица по кругу переходила в следующую, очень плавно, и, казалось, даже без светофоров – и глазам предстал большой рынок, битком набитый магазинами конфет, игрушек и всякой всячины, например, карнавальными костюмами – от обычных богов и Санта-Клауса до забытых борцов за свободу. Этот город был похож на детскую страну чудес, и Ади подумал, что, если бы приехал сюда на несколько лет раньше, это место показалось бы ему настоящим раем.