– Бехенджи, – тихо сказала Ма, широко раскрыв глаза. – О чем ты говоришь?
– У твоего мальчика острый язык. – Мааси снова нахмурилась, глядя на Ади, но на ее губах играла улыбка. – Но он прав. Если ты хочешь быть пативратой, идеальной женой, что поклоняется мужу, зачем твоему пати-пармешвару, твоему мужу-богу, что-то менять? У него есть все: есть кому приготовить еду, постирать одежду, согреть постель. Если хочешь, чтобы он изменился, заставь его делать все это самостоятельно. К мужчинам в нашей стране с детства относятся как к богам, воспитывают их как аватары Господа Вишну. Только предоставленные самим себе, они учатся вытирать себе чуттар.
Ма едва заметно улыбнулась, и Ади позволил себе дерзкий смешок.
– Поэтому сделай вот что, – продолжала Мааси. – Отправь этого парня в Англию, Америку, Канаду, куда его душе угодно. Дай ему возможность сделать собственный выбор. Даже если там его научат только тому, как самому себя прокормить, не надеясь на мамочку, это уже будет кое-что. Это уже будет больше, чем могут большинство здешних мужчин. И вообще, ну что в этой стране делать молодежи? Все, о чем тут заботятся, – храмы и коровы. А ты, – она улыбнулась, – перебирайся жить ко мне. Попробуй, всего на несколько месяцев, и посмотрим, что изменится. Если что-то выйдет, ты всегда можешь вернуться назад. А если нет, я с тобой навсегда, ты знаешь об этом?
Ма была слишком растрогана, чтобы сказать хоть слово, но по ее глазам Ади видел, что стена рушится. Мааси сжала обе ее ладони, дождалась, пока Ма встретится с ней взглядом.
– Невиновные проводят жизнь в тюрьмах, пока не превратятся в собственных охранников, а преступники бродят на свободе. Нет, Манно, хватит об этом. Ты не рушишь семью. Пятьдесят лет ты была лишь частью. Дай себе шанс снова стать целой.
Ма кивнула, но сказала сдавленным голосом:
– Как я могу отправить в чужую страну своего ребенка?
– Я не ребенок, – парировал Ади.
– Для меня ты всегда будешь ребенком, бета.
– Нет, Ма. Я не могу всегда оставаться ребенком, даже для тебя. Ты должна видеть во мне взрослого, и только тогда я смогу им стать, верно?
Ма посмотрела на Мааси, которая снова улыбалась яркой, озорной улыбкой.
– Ты смотри-ка, Манно. Этот сын совы мудрее нашего носатого отца.
Ма усмехнулась, и Ади почувствовал, как на него нахлынула волна облегчения.
– Ну хорошо. Но тебе придется как можно лучше сдать экзамены, а потом посмотрим, получишь ли ты стипендию.
– Ладно.
– И еще придется поговорить с отцом.
– Не волнуйся, – сказала Мааси. – Пусть он заботится об учебе, а о твоем мараде позаботимся мы. – Пенджабское слово, обозначавшее мужчину, она произнесла с сарказмом, лишавшим его той самой мужественности, которую оно должно было олицетворять.
– Как, бехенджи? Ты ведь его не знаешь, ты не знаешь, как…
– Я знаю, Манно. Я знаю.
Было что-то в том, как Мааси это сказала, в том, как она покачала головой, говоря о его отце, и Ади понял – она знает, о чем говорит. За этими ярким взглядом и вечной улыбкой скрывалась тихая уверенность, которая приходит благодаря знанию того, как решать подобные проблемы – как сбегать из тюрем, которые другие люди построили вокруг вас.
– Ну что ж, – Мааси похлопала Ади по спине, – пора в дорогу. Иди в туалет, не тащи все это с собой в поезд. – Она ухмыльнулась. – Вы, городские парни, не можете сидеть на корточках в этих жутких сортирах, как мы, старые ведьмы.
Наконец напряжение в комнате исчезло, и Ади не смог сдержать смех. Он встал и пошел к себе, когда Ма окликнула его по имени. Стоило обернуться, как она сжала его в крепких, дрожащих объятиях. Ади с застенчивой улыбкой посмотрел на Мааси, но она отвернулась. Когда она шла на кухню, он заметил, как она вытирает глаза тыльной стороной ладони. Он тоже хотел, но не мог расцепить руки и выпустить Ма.
22. Теперь мы наконец-то повзрослели
Еще не было и семи, но солнце уже прожигало пустое небо, отбрасывая тени до того резкие, что они расчерчивали блоки тротуара на черно-белые квадраты. Наступило лето, а лето Ади терпеть не мог.
Когда он вошел в ворота школы, ноги стали легче, но задрожали руки. Здесь ему уже нечего было делать. Не было ни класса, куда он мог бы пойти, ни стола, на который можно было бы заявить права. Он поднялся по лестнице прямо на четвертый этаж, чтобы убедиться, что его никто не видит, а отсюда помчался в сторону библиотеки. На полпути через открытый коридор, соединявший школьные здания, он остановился. Горячим, сухим воздухом тяжело было дышать, а ноги отказывались слушаться.
Пришлось как следует вдохнуть и напомнить себе, что потерпеть осталось всего несколько дней. Вскоре он отправится туда, где холодно и серо, туда, где больше никогда не нужно будет прятаться. Спустя неделю он будет в Англии. Там люди с нетерпением ждут лета, сказал Чача. Они радуются, когда солнце начинает пригревать. Ади это показалось абсурдом – он был уверен, что никогда в жизни не будет скучать по этой ослепляющей, удушающей жаре.
После того, как они вернулись из Пенджаба, события начали разворачиваться с такой скоростью, что на Ади порой находило оцепенение. В марте сменилось правительство, и отец стал проводить на работе целые дни, приходил домой поздно вечером и уходил рано утром следующего дня. Это были несколько блаженных недель тихих вечеров и бесед за ужином, обсуждений всевозможных вариантов закрытых школ.
У себя в школе, в дни затишья перед экзаменами, Ади часами сидел в компьютерном классе с Нур и Оми, изучая школы и пытаясь убедить их поступить вместе с ним. Может быть, на будущий год, сказали они, но помогли ему найти то, что он хотел – школу под названием Регби в месте под названием Уорикшир. Здесь учился Льюис Кэрролл, сказала ему Нур, и этого хватило, чтобы принять решение. Ма тайком связалась с Чачей, чтобы он помог Ади составить заявление, и ему даже дали стипендию, покрывшую большую часть расходов. Чтобы оплатить остальное, Ма собиралась взять кредит, но об этом узнала Каммо Мааси. Она решила добавить недостающее, заявив, что деньги ей не нужны – для чего старухе еще больше книг? Когда Ади и Ма попытались возразить, она пригрозила приехать в Дели и надавать им шлепанцами по чуттарам. Ади, например, ей поверил.
Теперь экзамены были позади, начинался новый учебный год, и он вернулся сюда в последний раз, просто чтобы попрощаться с друзьями. Он пересек коридор и опустил глаза. Ему не составило труда найти прежний класс, теперь занявший новый кабинет. И вот они стояли у самого окна, бок о бок. Увидев их вместе – мальчика и девочку, добровольно ставших соседями по парте, – он не сдержал улыбку. Ади с трудом смог не расплакаться.
Нет, это было слишком. Как он мог проститься с единственными друзьями? Они столько всего наобещали – что будут писать друг другу письма, будут звонить каждые выходные, встретятся в следующем году и поедут в Шотландию. Они все вместе поступят в Кембридж и будут жить в одной комнате в общежитии. Но прощаться сейчас казалось неправильным, плохой приметой. Он решил, что не станет этого делать. Решил, что заставит их выполнить обещания.
Он подождал в библиотеке, пока не прозвенел звонок на перемену, и направился в уже опустевший класс. Сев за стол Нур и Оми, обнаружил в одном ящике новенький «Чип», а в другом – потрепанное «Полное собрание стихотворений Эмили Дикинсон» и не смог удержаться от смеха. Невозможно было представить двух более непохожих людей, и Ади немного гордился, что помог им сблизиться. Он открыл сумку и достал две книги, которые взял с собой, положил рассказы Манто в ящик Нур и том длинного романа Толстого в ящик Оми. Исмет Чугтай он оставил себе на тот день, когда научится разбирать текучие буквы урду.
Пробежав пустынные коридоры и спустившись по лестнице, он понял, что забыл еще одного человека: мадам Джордж. Ади отругал себя за то, что не принес ей книгу. Ей бы точно понравился какой-нибудь из романов Диккенса в твердом переплете, которых на полках Мааси стояло много. Но было уже слишком поздно. Может быть, подумал Ади, однажды он сам напишет книгу и посвятит ей. В конце концов, ведь именно она его научила самому важному: нет ничего постыдного в том, чтобы делать то, что хочешь – читать стихи, разговаривать с призраками, гоняться за маленькими мечтами.
– Нет, ты слышал, что сказал сэр председатель? – Отец вытащил из коробки, уже наполовину пустой, еще один промасленный оранжевый ладду.
– Нет, сэр, а что он сказал? Расскажете мне? – Дядя Ладду смотрел на отца, как собака, жаждущая угощения.
– Он выразился куда лучше, – ответил отец, прежде чем положить ладду в рот, явно наслаждаясь моментом.
Дядя Ладду был всего лишь младшим научным сотрудником класса «C» или «D» – у Ади никогда не получалось разобраться в кастовой системе государственных служащих, – поэтому не участвовал в «Операции». Отец тоже выполнял какую-то второстепенную задачу, но для него ее второстепенность не имела значения. В его собственных глазах он был одним из немногих героев, которыми гордилась страна. «Оп Шакти», значение которой Ади пытался разгадать несколько месяцев назад, наконец была завершена. Индия взорвала пять атомных бомб глубоко в пустынях Раджастана.
На прошлой неделе газеты кишмя кишели «ядерными новостями», фотографиями пузатых политиков во главе с премьер-министром в дхоти, которые заглядывали в тлеющую яму и ухмылялись, как соседские мальчишки, взрывающие почтовые ящики на Дивали. Телевидение тоже ревело без остановки: отставные полковники делали громкие заявления о военной мощи Индии, одновременно настаивая, несколько сбивчиво, на том, что бомбы необходимы для обеспечения мира.
Ади прочитал все, что мог, о различных типах бомб, в том числе термоядерной водородной бомбе под кодовым названием «Шакти-I». Это была комбинация стадий деления и синтеза: тепло, выделяемое при распаде одного вида ядер, делало возможным соединение ядер другого.