– Чхетти! – Старуха машет рукой в сторону канистр. – Живее!
Дерани хватает одну из канистр и, отвинтив крышку, наклоняет над грудой досок и ткани. Льется прозрачный поток цвета мочи. Нани вновь прикрывает рот рукой – от ужаса или из-за запаха, Ади не знает.
– Сантош? – Старуха подходит к Нани и говорит с ней медленно, как с ребенком. – Мы сикхи. В нас течет кровь Гуру Тех Бахадура Джи. Пусть нам отрубят головы, но нас не заставят склониться перед этими мусульманами.
– Но, Би-джи, – возражает Нани, – мы ведь можем попросить помощи у соседей. Доктор Ахмед нам поможет.
– Посмотри на них. – Старуха указывает на соседний дом. Его двери закрыты, окна заколочены. – Где они? Думаешь, они не видят, что происходит? Они ослепли?
– Но… но доктор Ахмед… – запинаясь, лепечет Нани. – Он… он сказал…
– Они все много чего говорили. – Старуха вытирает глаза. – Сейчас это не имеет значения. Не бойся, дитя мое, Вахе Гуру Джи защитит нас.
Крики снаружи звучат все громче, клубы дыма светятся зловеще-красным. Нани поворачивается к дерани, которая стоит на коленях перед маленькой девочкой и, не отрываясь, смотрит на нее, будто хочет запомнить черты ее лица до мельчайших подробностей. За ее спиной пылает большой костер, пламя с каждой секундой поднимается выше.
– Пойдем, – с тяжелым вздохом говорит старуха. – Время пришло.
Нани крепче обнимает свою малышку, качает головой.
– Нет. Я не стану этого делать.
Ади внимательно всматривается в лицо ребенка. Он пытается понять, Ма это или нет.
– Ты что? Не знаешь, что с тобой сделают мусульмане? А с твоей дочерью? Этого ты хочешь? Пойдем. – Старуха берет Нани за руку. – Все уже решено. Делай, как говорит твой карвала.
– Кто такой карвала? – шепчет Ади.
– Муж вашей Нани, – говорит стервятник.
– Но этот сардар-джи – не мой дедушка!
– Прошу вас, тише, – шипит стервятник, и Ади прикусывает язык.
Еще один взрыв, слабее первого. Земля вновь трясется. Дерани хватает канистру и поднимает ее над головой.
– Нет! – кричит Нани, но женщина уже облила себя жидкостью, ее длинные черные косы стали мокрыми блестящими лентами, и в этом переменчивом свете они кажутся сине-зелено-фиолетовыми. Она передает канистру старухе, и та медленно повторяет ее действия. В обжигающем воздухе раздается выстрел винтовки, на миг наступает тишина.
– Тоши!
Нани слышит голос и чуть не подпрыгивает. Этот хриплый крик, чем-то похожий на шепот, раздается поблизости.
– Тоши!
Нани бежит к металлической двери в глубине двора, запертой на замок и заваленной мешками с мукой.
– Тарик? – зовет она в ответ.
Еще один выстрел из винтовки, еще одна минута молчания. Она поднимает глаза и видит, как на вершине пограничной стены появляется мужчина. Она смотрит на его силуэт, светящийся оранжевым на фоне дымчатого неба. Когда он поворачивается, ее губы вдруг растягиваются в улыбке. Ади не сразу узнает мужчину. Это лицо он тоже видел на фотографиях – сейчас он моложе, но у него те же длинный кривой нос и ямочка на подбородке. Это Нана, дедушка, мамин отец. Он совсем молодой, похож на студента колледжа. У него пышные волнистые волосы, накрахмаленная рубашка сверкает в бледном свете.
– Скорее! – кричит он. – Сначала подними Каммо.
Каммо. Ади знает, что Ма в детстве называли Манно. Значит, эта девочка – не Ма, а кто-то другой. Может быть, у Ма была сестра?
Бабущка подбегает к стене, держа маленькую Каммо на вытянутых руках. Старуха кричит и ковыляет к ним, но дедушка успевает забрать у бабушки Каммо и теперь протягивает ей руки. Она хватается за них и, поставив ногу на чарпаи старухи, перебирается через стену на дымную улицу.
Они садятся на велосипед: дедушка изо всех сил крутит педали, бабушка по-мужски оседлала багажник, свесив ноги по обе стороны, Каммо зажата между ними. Пока велосипед мчится по проселочным дорогам, объезжая толпу и горящие здания, Ади пытается поближе рассмотреть маленькую девочку. В темноте трудно разобрать, но он почти уверен, что это не Ма. Хотя ее глаза кажутся знакомыми, что-то – форма головы, изгиб ушей, аура – совсем не такое, как у Ма. Не в силах сдержаться, Ади шепчет стервятнику:
– Эта Каммо – не моя Ма.
– Верно.
– Тогда кто она? И где Ма?
– Посмотрите на вашу Нани, – говорит стервятник, – и, прошу вас, будьте внимательнее.
Нани оглядывается на дом, пламя уже начинает подниматься. Вид у нее невозможно грустный, но в ее долгом, медленном выдохе Ади чувствует облегчение. Одна ее рука крепко обнимает Каммо, а другая лежит на выпуклом животе, мягко лаская его. Лишь спустя несколько минут до Ади доходит, что это значит. Ему встречались лишь два типа людей, гладящих свои животы: мужчины, любящие курицу в масле и прилюдно рыгать, и беременные женщины.
Ма еще не родилась.
Мотоцикл вырывается из лабиринта домов и выезжает на широкую дорогу, пустынную в этот час, освещенную лишь бледной луной, сияющей над обугленной землей. Позади них Ади различает огни города вокруг силуэта огромного форта и сияющие белые купола огромной мечети рядом. Они похожи на Красный Форт и Джама Масджид, думает он (может быть, это Дели), пока не замечает на шоссе белый указатель. Чтобы разобрать надпись, Ади приходится наклониться и напрячь глаза. «Лахор, 3 мили» – вот что там написано.
Лахор в Пакистане?
Нана и Нани останавливаются и смотрят на горизонт, на клубы серого дыма, которые поднимаются высоко над городом в безвоздушную ночь, как столбы, удерживающие тьму. Что-то шепотом сказав Нани – Ади едва может разобрать слова, – Нана разворачивает велосипед и с новой решимостью трогается с места, Нани крепко прижимает к груди Каммо. На другой стороне горизонт тоже затуманен облаком мерцающего дыма, и Ади чувствует отчаянное желание крикнуть им, что они выбрали не тот путь, что они движутся навстречу морю огня. Но тут он видит указатель на другой стороне дороги: «Амритсар, 28 миль».
Амритсар в Индии.
Это настолько странный, потусторонний образ, что Ади требуется мгновение, чтобы по-настоящему его увидеть. Чуть дальше по шоссе на обочине стоит небольшой грузовик, который поглощает оранжевое пламя. На земле рядом сидят бок о бок в луже двое мужчин со связанными за спиной руками. Это сардаар-джи, но их тюрбаны лежат перед ними, покрытые локонами грубо остриженных волос. Головы свисают на грудь, губы трясутся, с них капает слюна, а глаза открыты, но не моргают. На коленях они держат бледные клубки кишок, лезущих из распоротых животов. Ади понимает, что черная лужа, растущая вокруг них, гуще воды. Он снова смотрит на их лица и на мгновение видит, как они превращаются в лица мальчиков, в лица Санни и Банни. Ади чувствует, что у него перехватывает горло, он не может дышать. Он открывает глаза и сглатывает. Спрыгивает с уступа, приземляется на террасу и убегает прочь.
4. Все ли было в порядке?
Однажды вечером, когда Ади собирался готовиться к завтрашней контрольной по естествознанию, раздался звонок в дверь, и он чуть не вскрикнул. Прошла целая неделя с их встречи со стервятником, и, хотя он думал, что выбросил все из головы, порой казалось, что его тело застряло на выступе на террасе, ноги неудержимо подергивались каждый раз, когда Ади пытался усидеть на месте, а дыхание при малейшем звуке замирало от страха.
Пока он сидел в дрожащей тишине, широко раскрыв глаза, уши уловили знакомый звук, доносившийся из-за входной двери. Он был слабым, но безошибочным – позвякивание стеклянных браслетов. Ади спрыгнул с дивана и побежал открывать дверь, споткнувшись о край ковра, но не остановившись.
Много лет назад, в туманные зимние дни, они с Ма ходили на небольшой рынок дальше по дороге, к журнальному киоску, где были все лучшие комиксы – и привычные «Чача Чаудхари» и «Супер Коммандос Дхрув», и последние «Арчи» и «Сабрина», и его любимые истории и мифы Амар Читра Катхи. Ма просила его выбрать что-нибудь одно, но он минут пять метался от одного к другому, и в конце концов она разрешала ему взять два журнала, пытаясь казаться раздраженной, виновато глядя на продавца и закатывая глаза, но с трудом удерживая улыбку и будто стараясь скрыть счастье. Именно так Ма улыбалась и сейчас, стоя у двери.
Она поставила чемодан и поспешила обнять Ади. Он пытался сопротивляться, дать понять, что не собирается ее прощать, но она удержала его в объятиях, хоть и с трудом.
Вместо сари на ней была курта, бледно-зеленая с блеклыми цветами, как в садах Великих Моголов, которые он помнил по ее старым фотографиям. Ади застрял в ее руках, ее пальцы щекотали ему ребра, он боялся, что разразится смехом. Лишь потом он понял – настоящая опасность заключалась в том, что он мог разразиться слезами.
Наконец отпустив его, Ма обвела глазами дом, вновь посмотрела на Ади, и ее улыбка медленно угасла.
– Все в порядке? Как Амма? Ты поел?
Нужно было так много спросить, так много ответить. Всю неделю он размышлял, как бы рассказать Ма о стервятнике, чтобы это не выглядело так, будто все его винты разболтались. Он столько раз прокручивал в голове этот самый момент, представляя, как Ма держит его за руку и говорит, как ей жаль, обещает, что никогда больше его не оставит, но ее не было две недели, она даже не звонила, и это все, что она хочет узнать? Поел ли он?
Если она хочет сделать вид, что ничего такого не произошло, то ладно, решил он, пусть так.
– С Аммой все в порядке. Я как раз собирался ее кормить. А ты есть хочешь?
Она вновь улыбнулась, но свет ушел. Его сменила темная, тяжелая усталость.
– Не волнуйся, милый, я дома. Иди учи уроки, я сама принесу тебе поесть.
Ее взгляд метнулся к двери спальни, по-прежнему закрытой. Отец не собирался ее встречать, если она этого ждала. Он, видимо, так и сидел перед маленьким храмом и жаловался богам. Это было все, чем он занимался неделю с лишним, особенно после той ночи, когда вернулся домой пьяный. Каждый вечер он приходил, снимал обувь у двери, шел прямо в спальню и сидел перед храмом ровно до девяти вечера, а потом ненадолго выходил поужинать – стол для него накрывал Ади. Отец не благодарил его, но, по крайней мере, больше не казался злым, не ругался на шум телевизора и на то, что Ади «тратит время» на свои комиксы. Когда вечером приходила тетя Рина, именно Ади давал ей указания, что готовить. Она прекрасно знала их вкусы, на ее предложения он просто отвечал «да» или «нет» – далу и картофелю однозначно «да», этой ужасной бамии с жутким названием «дамские пальчики» – однозначно нет. Именно Ади кормил Амму три раза в день, забирал и мыл ее большую стальную тарелку. Он начал привыкать к этому распорядку, даже получать от него удовольствие – но теперь все закончилось, и он мог снова побыть ребенком.