Ма оставила чемодан в коридоре и пошла прямо на кухню. Ади сидел на диване и смотрел iTV, музыкальный канал, куда подключались люди, можно было наблюдать, как они листают меню вверх и вниз, выбирая песню. Сам он никогда так не делал, но любил наблюдать за остальными и гадать, что они выберут. Он надеялся, что вновь покажут тот клип Майкла Джексона, где парнишка из фильма «Один дома» устанавливает рядом с отцовским креслом огромные колонки, врубает громкость на «ТЫ ЧОКНУЛСЯ?!!», кричит: «Съешь-ка вот это!» и запускает папашу в небо[18]. Но нет, звонивший выбрал какую-то старую болливудскую песню, в которой пухлый герой ехал в машине без верха и напевал песенку героине, а та застенчиво улыбалась ему в окно поезда, ехавшего рядом. Почему на шоссе не было других машин? Как он ехал, не глядя на дорогу? Как она могла слышать его сквозь оглушительное тудух-тудух? Все это было совершенно бессмысленно.
Он переключился на повтор WWF WrestleMania 13, где Брет «Хитмен» Харт выбивал кишки из Стива-любителя пива, Стива «Ледяной глыбы» Остина, но со стадиона его все равно освистывали. Санни-Банни раньше фанатели от Стива. Однажды Банни попытался скопировать его фирменный прием, раздавив банку «Фанты» ртом, и кончилось тем, что ему влетело от матери за испорченную школьную форму. Сам Ади по-прежнему болел за Хитмена, хотя было очевидно, что экс-чемпион, с длинными волосами, розовым жилетом и зеркальными солнцезащитными очками, выглядел не особенно брутально. Может, пора поменять приоритеты, подумал Ади. Видели боги, немного брутальности ему самому сейчас бы не помешало.
Поев, устав смотреть телевизор и выключив свет, он увидел, что из-под двери родительской спальни льется сияние прикроватной лампы Ма. Она уже давно отнесла туда ужин, но Ади до сих пор не услышал оттуда ни звука.
В первый день учебного года по классу с такой скоростью, с какой могут разноситься лишь школьные сплетни, разнесся слух. Все сбились в небольшие группы, мальчики отдельно, девочки отдельно, и открыли сто восемьдесят восьмую страницу учебника биологии. Они ожидали увидеть обнаженных мужчину и женщину, но глазам предстали только схемы каких-то трубок внутри очертаний силуэтов. Один мальчик начал объяснять остальным, как сперма из полового члена поднимается по влагалищу, чтобы встретиться с яйцеклеткой, и когда кто-то заметил, что их родители, по всей видимости, занимались тем же самым, все завопили, завыли и сделали вид, что их тошнит. Уже тогда Ади задался вопросом, почему его это вообще не беспокоило. Теперь, когда он лежал в постели и размышлял о возможности того, что его родители могли заниматься с-е-к-с-о-м, он понял почему. Остальным было противно думать об этом, потому что они в принципе могли об этом думать. Для Ади мысль о том, что Ма и отец занимались чем-то подобным, была настолько невероятной, настолько далекой от области вообразимого, что он мог только фыркнуть. Может быть, он сирота, подумал Ади, как в «Больших надеждах», и его усыновили, когда он был слишком маленьким, чтобы что-то запомнить. Ему почти хотелось, чтобы это было именно так. Это, конечно, многое бы объяснило.
Все выходные они провели дома, вместе, но в одиночестве, как незнакомцы в авторикше. Большую часть времени Ма проторчала в кладовке, разгребая старые чемоданы – не лихорадочно, будто что-то искала, а медленно и методично, будто ей просто хотелось узнать, что же там погребено, в этом темном, пыльном углу их дома. Отец не выходил из спальни, и Амма тоже. Кто был рад, что Ма вернулась, так это тетя Рина. Она болтала без умолку, готовя, убираясь и слоняясь вокруг мамы, восхищаясь старым хламом из чемоданов и предлагая постирать его и погладить. Ее постоянный пронзительный гул, нарастающий и затихающий вместе с вопросами и жалобами, прорывался сквозь шум телевизора и холодильника, отвлекая Ади от подготовки к экзаменам.
В любой другой день Ма выключила бы телевизор, дала бы Ади стакан сладкого розового сиропа «Рух Афза» и попросила тетю Рину говорить потише, но, похоже, ее это уже не волновало. Он хотел было спросить, куда она уходила, что задумала, но почувствовал вокруг нее стену – каменную, с бойницами и пушечными башнями, окруженную рвом, наполненным крокодилами. Он задавался вопросом, сможет ли найти время, чтобы заглянуть в кладовку и посмотреть, что она прячет во всех этих чемоданах. Или воспользоваться ее рассеянным состоянием, чтобы покопаться в ее комнате, порыться в сумочке…
Впрочем, решил он, какая разница. Что бы она ни делала, какую бы глупую тайну ни скрывала, все это ее дело.
Что Ади действительно беспокоило, так это ощущение, что Ма не была полностью здесь, дома, с ними. Даже когда она делала то, что делала обычно: подавала еду, складывала одежду и ставила обратно безделушки, которые, казалось, всегда падали, – то казалась потерянной в параллельном мире. Он знал это чувство. Это было похоже на то, как он мечтал сыграть в «СуперКонтра» с Санни, торча на унылом уроке математики. Именно предвкушение того, что впереди ждет что-то желанное, заставляет нас выполнять работу, которую мы должны делать. Может быть, у нее тоже были свои Санни и Банни? Но разве у взрослых бывают такие друзья? Разве им можно бросать все и идти тусоваться с ними? Ади никогда об этом не задумывался. Впрочем, ведь у Ма не было родителей, которые не разрешали бы ей развлекаться и требовали сидеть дома, учиться и вовремя ложиться спать. Почему бы ей не уйти, когда она захочет?
И размышляя обо всем этом, он подумал еще вот о чем: тогда что мешает ей уйти навсегда? Оставить все позади и никогда не возвращаться?
Ади закрыл глаза и постарался отключиться от шума. Он пытался предвидеть ее уход – пережить, простить, даже оправдать его, – но не мог избавиться от гнева, охватившего его с такой силой, что он до боли сжал пальцы на пульте. Был только один способ подготовиться: притвориться, что ее и сейчас здесь нет. Свыкнуться с мыслью, что он вновь будет один и ему придется заботиться об Амме и отце. Может, пора поменять приоритеты, подумал Ади. Если Ма собирается уйти, когда ей будет угодно, он встанет на сторону тех, кто останется.
5. Список ваших страхов, мистер Шарма
В особенно душный день, когда Амма не переставала болтать с Питом Сампрасом, Ади стоял перед холодильником и ждал, пока испарятся крошечные капли пота на шее.
Вернувшись, Ма стала бывать дома еще реже, чем раньше. Большую часть времени Ади оставался один, а дни слились в единое длинное пятно. Он разогревал Аммин обед, смотрел «Счастливые дни», пока ел свой, листал какую-нибудь библиотечную книгу, ожидая, пока начнется «Все любят Рэймонда», задавался вопросом, когда же наконец зайдет солнце и Ма вернется оттуда, куда ушла. Большую часть дня он старался не задаваться вопросом, куда она шла и чем занималась, поскольку уходила Ма явно не на учебу и не на работу. Может быть, она была шпионкой и не могла никому рассказать, что делала? Может быть, ее сбил грузовик, и она лежала на дороге, истекая кровью? А может быть, просто не хотела возвращаться домой?
Ади не собирался спрашивать. Но разве он не заслуживал знать?
Тихо пройдя через гостиную и мимо кухни, стараясь не шуметь, чтобы не нарушить спокойствие Аммы, он вошел в комнату родителей и закрыл за собой дверь.
Первым, что его поразило, как всегда, был запах. Воздух пропитался священными испарениями агарбатти и цветочными духами Ма – эти запахи вечно бились, и сегодня казалось, что боги побеждают. В позолоченном мини-храме рядом с кроватью стояла целая свадебная процессия богов. Кроме привычных Лакшми и Ганеши, там были все аватары Вишну – от Матсьи, русалки, спасшей человечество во время великого потопа, до Нарасимхи, человека-льва, занятого распутыванием кишок какого-то демона, и даже Будды, которого его отец считал индуистским богом. Все они сидели со злорадными улыбками, украшенные гирляндами из искусственных оранжевых цветов, вокруг гигантского изображения Рамы. В отличие от тех семейных портретов, где Раму всегда окружали Сита, Лакшман и Хануман, на этом он был изображен один – лук натянут, взгляд устремлен на далекого врага. Он не улыбался.
Остальная часть комнаты была сделана опрятно, в приглушенных тонах, будто компенсировала яркость богов. Гигантскую кровать-коробку покрывала белая простыня, вышитая белыми цветами. На матрасе виднелись две неровные ямки, далеко друг от друга. Посередине, где Ади когда-то спал, – просто плоская белая пустыня.
Сложив простыню, чтобы не было складок, он с огромным усилием приподнял крышку кровати. Глубокая темная яма была полна старой одежды Ма и отца. По большей части она выглядела забавно, как в старых фильмах, – расклешенные брюки, рубашки с огромными воротниками, яркие тонкие сари с гигантскими цветами. Там было и кое-что из его старой одежды: джинсовые комбинезоны, свитера с кошками – теперь все это нисколько не интересовало, и Ади не мог даже представить, что ему такое нравилось. Между двумя узлами он нашел и свою старую катапульту. Прочная на вид, она оказалась тяжелее, чем он помнил, – рогатка из трех коротких коренастых деревянных палок и длинной мягкой резиновой ленты, соединенной с потертым кожаным квадратом, в котором держалось все, что могло служить пулей. Он поднял катапульту, растянул ленту, как только мог, и удивился, как далеко можно ее оттянуть и как она может напрячься, дрожа от силы, которой, казалось, хватит, чтобы разбить идолов. Ма была права, подумал он, – для детей это и впрямь слишком опасная игрушка.
Он отпустил ленту и сунул катапульту в задний карман. Теперь-то он уже не ребенок. К тому же нужно быть готовым на случай, если придется защищаться от неизвестных врагов – призраков, демонов или болтающих птиц, кем бы они ни были.
Ади задвинул кровать, натянул на нее простыню и подошел к большому полированному столу отца, доступ к которому был для него закрыт. Когда-то стол стоял во главе комнаты, сияя, как трон из красного дерева, окруженный высокими полками, заставленными книгами по физике и математике, похожими на кирпичи. С годами его задвинули в угол, рядом с дверью туалета, а почетное место узурпировал храм.