Когда-то хотелось многого. Смешно сказать: поступал в политехнический — представлял себя Эдисоном. И мой отец, фронтовой шофер, школьный завхоз в Протокине, энтузиаст и умелец на все руки, он тоже «нацеливал» и выписывал мне с детства «Юный техник». Повторял заветное: «Ведь сможем, Володька, а?..» Потом это «многое» стало мне видеться в сравнении с другими: другие могут — смогу и я защититься. Сменил лабораторию Гнеушева на другую, с более ходовой тематикой. Прихожу в свой НИИ без двух минут девять, отбиваю прибытие на штамп-часах. И что же я потом делаю с той же четкостью?
Дальше ловлю себя на том, что мне интересно те, что происходит за дверью с номером 244, в моей бывшей лаборатории магнитопроцессов. И это не дело… Потому что на новом месте (каком уж новом: пятый год) я четкий исполнитель от сих до сих, хорош, где требуется машинность. И это закрепляется во мне моим теперешним шефом, он ставит передо мной узкие задачи — надежные в смысле отчетности. Так и «накапаю» диссертацию…
Порою я снова вгрызаюсь в теорию одного богатого следствиями магнитного эффекта по прежней моей, у Гнеушева, тематике. И сам говорю себе: «Насколько я плотно загружен? Это распыленье сил и любительство. Кто я такой? — говорю себе. — Рядовой, знаете ли, инженер: и мэнээс. Наконец, Гнеушев не подпустит меня теперь к установке… Я для них посторонний».
Именно в эту пору мы с Ларой поженились. Мне нравился этот ее ясный, милый и умный мир. В старину о таком говорилось: «Я вашу душу люблю». Сейчас не решишься произнести. Я не отважился бы сказать это кому-нибудь из своих друзей. Но это так… Казалось, стоит только держаться за ее руку, и у меня все будет таким же. Слегка детский мир… Но нет, просто он свободен от многих мнимостей и видимостей. Она тогда, в пору нашего знакомства, решительно ставила в своем первом «Б» двойки разболтанному, но способному сынишке своего директора. И в общем, заставила обоих серьезно относиться к начальному образованию под ее руководством…
Лариса всегда спрашивала у меня трогательно: «Это тебе интересно?» И меня слегка раздражала такая слишком определенная, «буквалистская» постановка вопроса. Хотя досадовал я скорее на себя… Будто мы должны заниматься только тем, что интересно! Хотя, с другой стороны, разве кем-то вменено, что мы должны заниматься тем, что нас не интересует… Лара безропотно отпускала меня по выходным в техническую библиотеку. И отпускает сейчас.
Часто в библиотеке я просто пролистываю технические журналы. До прежней темы, пожалуй, уже не дотянуться, да и она давно уже снята из плана гнеушевской лаборатории, а новая движется по накатанному руслу и не требует таких усилий… Отличное положение для соискателя: когда рабочее время дает надежный материал для защиты. И кандидатские экзамены уже сданы. Так что я просто просматриваю журналы. Поддерживаю семейную легенду — гордое и пристальное отцовское: «Сможем ведь, Владимир, а?» и Ларисино: «Тебе это интересно?..» Сейчас вот углубился в техническую эстетику и в инженерную психологию. Эти воскресные «радения» стали отдушиной и бегством от повседневной и необязательной… напряженной гонки. Наткнулся недавно на занятную вещь: при избыточных повседневных напряжениях и раздражителях — парадоксальная реакция — мы начинаем отвечать отнюдь не на самый сильный раздражитель, а на слабый… Особенно это характерно для напряженной и взвинченной городской жизни. Бежим от спасительного и выбираем неглавное.
Я подумал сейчас, что так это и было у Павла, который не ушел когда-то из дому (там у него не было детей: по его словам, это такая ответственность), он не ушел когда-то ради любви и ушел затем просто… к другой женщине.
Подобно этому один мой приятель решал вопрос: переходить ли ему на другую работу? Такой возможности он, между прочим, давно ждал. Но были там свои затруднения и минусы… И решил он это так. Как раз тогда залетел к нему в окно — ни больше ни меньше — красивый пепельный попугай с розовым хохолком… Должно быть, напуганный уличным движением. У кого-нибудь улетел из клетки. Он в справочнике нашел: австралийский крупный попугай карелла. Куча знакомых приходила посмотреть. Вот он и загадал тогда на попугая: если приживется…
Экзотическая гостья оказалась попугаихой и снесла яйцо. Он узнал на всякий случай, чем ее кормить: просто морковь, капуста, толченая скорлупа. Но не верил, вообще-то, что она останется. И сор от нее… Хлопотливая попугаиха летала свободно по квартире, сидела где-нибудь на возвышении и откликалась красивым булькающим квохтаньем. Случайно ее тогда прихлопнули дверью. Независимо от этой истории возможность перехода у нашего Игоря тогда оборвалась. А может быть, не было приложено усилий. Сейчас мучается «относительностью всего».
И так же пропустил я свой «гнеушевский вариант». И пожалуй, сейчас почти боюсь: если бы эта возможность повторялась… И боюсь Ларисиного отчетливого: «Это интересно тебе? Выкладывай себя». К чему мы экономим и бережем себя, живем на полурежимах? При тех же усилиях и напряженьях тут нет удовлетворения, поскольку полурезультат… К счастью, я не пропустил другое для меня главное, как упустил Павел.
И вот тут слова: Лара, Лара. Есть ведь еще и полулюбовь… Полная требует ответственности и выкладываться полностью. И тут не возместить усилиями одной из сторон. Усилиями с одной только Ларкиной стороны не возместить… Я снова думаю: что бы у них было, если бы он не отпрянул когда-то и ушел к ней? Должно быть, среднестатистический брак: с вероятностью развода — пятьдесят процентов и продолжительностью… продолжительностью тоже средней: два-три года, когда нарастают трудности и начинают казаться относительными чувства.
Так вот, какова же наша с нею семья? Об этом думал я, возвращаясь домой в свою очередную библиотечную субботу.
Ремонт был закончен. В комнате, оклеенной новенькими светлыми обоями, было нарядно и слегка по-необжитому празднично… Павел, как договаривались, был у нас на «сдаче работ» с новыми пластинками «Бони М» и Клифа Ричарда. Но это уже не так существенно…
А вот сегодня, ранним воскресным утром, Лара первая весело охнула, что-то почуяв за плотными голубыми шторами… Внизу, под окнами, были зимние, пока еще чуть припорошенные тротуары и искристая крыша булочной.
Мы наскоро собрались и поехали в пригородный лес, в Синегорье. И тут неожиданно у волны елей с осинником снег был обильным и ровным. Бело-белоснежье!.. Красноватое утро осыпало землю мельчайшим кристаллическим инеем. Речка перед вами блестела и подрагивала, будто ртуть, под ветром и проглянувшим солнцем. И отошедшие после морозца смоляные ветки пахли остро, свежо и сладко. Я съехал по скрипящей промерзшей траве вниз, к реке. И Ларка ухнула в мои объятия.
Тоненькие волосы выбились из-под шапки, и глаза — тревожно-беззащитные. Я обнимал ее, будто теряю. Билась в висках переспелая кровь.
Лара сказала мне там, в Синегорье:
— Я тебе пока не говорила… Могла быть ошибка. У нас еще ребенок будет.
Я целовал ее в занавешенные бархатные глаза. И первое, что я почему-то сказал, было:
— Ничего, ничего, Ларисыч…
И она вздохнула.
Что-то внутри меня дало трещину и звучало встревоженно и разноголосо. Возвращались на остановку автобуса «Совхоз Синегорье — рынок». И обсуждали все это тихо и нерешительно…
Возвращались в нашу обычную жизнь. Это значило: в городе надо сразу зайти в гастроном, потом Лара сядет печатать мой автореферат (у нее это лучше получается), а я уж что-нибудь приготовлю на обед… Потом ей еще надо проверять всегдашние тетради. Взять Антона у родителей сегодня не получалось.
— А знаешь, он с запинкой называет меня мамой… В два годика дети так быстро отвыкают. Калерия Николаевна (это моя мама), конечно, делает для него все, но… — Голос у Ларисы жалобно дрогнул.
Об этом мы с Ларой говорили уже вечером, после моего реферата и ее контрольных по арифметике. Впереди еще стопа тетрадей по письму. А сорок заданий по естествознанию — нарисованные карандашами и засушенные осенние листки с подписями — это уже Лара поручила проверить мне. Смотрит с легким отчаянием… В общем, я провозгласил: если она хочет, будем думать о втором ребенке сейчас. Хотя лучше бы позднее.
Мы шептались устало и озабоченно на тахте под поздний воскресный «Концерт из телестудии Останкино». Она в полутьме прижалась ко мне плечом. И отодвинулась засыпая…
То, что происходило сейчас между нами, можно назвать легкой усталостью отношений. Когда каждый уже выяснил для себя, что семейная жизнь не очень похожа на то, как представлялось вначале, а представлялось — цветущим лугом, где, взявшись за руки… Уже много всего изменено, отсрочено, принесено в жертву ради того, что мы вместе. И тут нет смысла спрашивать себя: окупается ли? Просто невозможно порознь. Но точкой отсчета все еще продолжает быть то раннее представление, и радость по-прежнему связывается с легкостью. Хотя словно кем-то было сказано, что должно быть легко…
Я еще не осилил свою долю «естествознания» и поднялся, стараясь не разбудить Лару.
Через час покончил с яркими сухими листочками и графиками осенней температуры в тетрадках. В наше время в школе не было такого. А у наших детей?
Растит Антошу моя мама… Он необходим ей, она сникает без хлопот вокруг внука, у нее тут же «вступает в поясницу», как только мы его забираем. Ну да, все шаткое, нестройное, что вклинивается в их пенсионную жизнь, — это от незаполненного, нерастраченного, неутоленного… И я думал об этом по временам. Антоша, конечно, получает все, больше, чем у нас. Так что именно мы повседневно нуждаемся в нем. Не наоборот. И нуждаются в нас мои родители… Все сложилось ради моей работы над диссертацией по принципу временного равновесия и материального удобства: ощутимое бремя забот снято с нас, тем более что их жаждала принять на себя моя мать.
Но это не проходит безнаказанно. Я ловлю себя на том, что вспоминаю о сыне как-то подконтрольно… Для Ларисы — чтоб она это слышала. Например: купить что-нибудь Антону. И возможно, она тоже… Мы жили до сих пор какой-то странной жизнью двух влюбленных. Есть некая необязательность нашей совместной жизни, что-то ненастоящее. А природа не терпит пустоты, и именно в этом смысле приходится опасаться Павлов Сергейчиных.