Документом, показательным с точки зрения отношения к помощи незамужним матерям, является Протокол комиссии по законодательству о бедных от 5 марта 1839 г. под названием «Унизительная одежда для непристойных женщин в работных домах». «Непристойными» именовались одинокие матери или незамужние беременные женщины, которых в ряде работных домов принуждали носить одежду особого цвета, чтобы «маркировать своё бесчестье».[131] С одной стороны, целью протокола было осудить и признать «нецелесообразной» подобную дискриминацию с помощью одежды «или другой эквивалентной маркировки бесчестья» в работных домах. Совет попечителей, говорилось в нем, «не является трибуналом, выносящим приговоры за прошлые грехи, путем каких-либо вариаций в осуществлении закрытого призрения». Составители протокола критиковали, помимо этого, и практику изоляции незамужних матерей от других обитательниц работных домов.
С другой стороны, заявленная цель контрастировала с риторикой и аргументацией документа. Во-первых, показательна уверенность составителей протокола в том, что унизительные одежды «преследуют в первую очередь задачу покарать зло… и продемонстрировать общее отношение к этой проблеме». Во-вторых, критикуя наказания матерей-одиночек внутри работного дома, комиссионеры не отвергали идею наказания для матерей-одиночек, а значит – причисления таких женщин к преступникам. Наказание, по мнению авторов, должно было заключаться в том, чтобы «они несли бремя естественных последствий своего порока – самостоятельно поднимали ребенка, а если на это не хватает средств – пребывали в работном доме». Денежная помощь таким женщинам, по их мнению, «несет лишь зло». Особо подчеркивалась недопустимость каких-либо поблажек вдовам с детьми, к которым советы попечителей могут «проникнуться симпатией».[132]
Чем объяснить такое презрительное отношение к призрению незамужних женщин с детьми, по сути, превращавшее призрение в презрение?? Думается, что специфика законодательства и упомянутых социальных практик была напрямую связана с общим восприятием проблемы бедности в идеологии и дискурсе эпохи. Во-первых, в XVIII – первой половине XIX в. бедность воспринималась как категория моральная, лично обусловленная, и уже в силу этого – постыдная. Во-вторых, бедность зачастую связывалась с перенаселением, вызванным необдуманным размножением самих бедных. Иеремия Бентам даже предлагал «воспевать как героинь» старых дев лишь по той причине, что они «сохраняют нацию от перенаселения». Очень показательно, что с похожих позиций великий мыслитель защищал гомосексуализм. Соответственно, можно предположить, что в Новое время происходил некий «перекос» в восприятии идеи материнства как такового. Женщина-мать будто бы воплощала собой угрозу избыточного размножения, и ее убеждали, что ограничить число детей – значит «выкарабкаться из ловушки бедности», сделав шаг к респектабельности, независимости и более высокому социальному статусу. В-третьих, идеология протестантизма, а впоследствии – доктрина утилитаризма, порицавшие «лень и праздность», культивировали труд и независимость т. н. «физически крепких» (able-bodied) бедняков от сторонней помощи. Именно новая концепция “able-bodiedness” (трудоспособности, основанной на физическом здоровье) делила нуждающихся на «достойных» и «недостойных», причем не разделяя, несмотря на гендерную асимметрию во всем остальном, женщин и мужчин. Женщина, если она бедна и здорова, должна работать, а не просить о помощи, т. к. ее трудоспособность уже сама по себе является средством заработка.[133]
Таким образом, одинокая незамужняя женщина с ребенком или детьми, не имевшая явных физических недостатков или уродств и просившая приход о социальной помощи, «нарушала» весь комплекс моральных требований, негласно предъявляемых к ней ценностной системой эпохи, и, соответственно, с легкостью вписывалась в категорию маргиналов, лучшей помощью которым был объявлен тяжелый принудительный труд и изоляция от «добропорядочного сообщества».
Флаг и герб «дружественного общества ткачей», учрежденного в 1756 г.
«Открытая» социальная помощь неимущим в деревне в годы геурожая, гравюра конца XVIII в.
Впрочем, при всем соблазне рассматривать эволюцию взглядов на социальную помощь как на некий эскалатор, идущий вверх, и в современном мире мы наблюдаем стигматизацию и общественное порицание незамужних матерей, которые, соответственно, определяют отношение к необходимости и характеру помощи им от общества и государства. Так, Гордон Браун, английский премьер-министр в 2007–2010 годах, «отличился» тем, что предложил возродить работные дома для молодых незамужних матерей, дабы те отрабатывали свои социальные пособия и осознавали бесчестье, которое привело их к их положению. Иными словами, и в этом интересном и специфическом аспекте истории социальной политики и социальной помощи мы опять имеем дело с «чисто английской» особенностью сочетания и взаимного наслоения старого и нового в истории и современности.
Глава 2Бедность и нищета в размышлениях и оценках политиков и мыслителей
Дебаты о бедности, нищете и социальной помощи в Англии второй половины XVIII – начала XIX вв
Англия стала первой страной, где еще на заре Нового времени развернулись довольно масштабные публичные общественно-политические дебаты о бедности как социальной проблеме – о ее природе, причинах и наиболее приемлемой государственной политике в отношении тех, кто попал в нужду. Однако особую остроту эти дебаты приобрели в конце XVIII – начале XIX вв. Такое внимание к «старой, как мир», проблеме наличия в обществе социальной прослойки нуждающихся людей было связано, во-первых, с озабоченностью политической элиты перспективами социальных беспорядков. Революция во Франции и вовлечение Британии в «революционные войны», неурожайные 1794–1795 годы, повлекшие за собой высокие цены на хлеб и продукты первой необходимости, безработица среди ушедших в города крестьян и низкие заработки простых трудящихся – все это накаляло социальную обстановку. Второй причиной, по которой философы, политики и экономисты заговорили о бедных, стало то, что в условиях экономической и социальной нестабильности в английских и валлийских графствах выросли налоги на бедных, тяготившие не только состоятельных лендлордов и фермеров средней руки, но и простых прихожан, имевших землю в пользовании.
В целом проблема бедности воспринималась в английском интеллектуальном дискурсе того времени как проблема «абсолютной бедности», то есть бедности как крайней нищеты, отсутствия самого необходимого для жизни. Однако, уже в конце XVIII века появились первые попытки рассмотреть бедность как относительную категорию. Одним из «пионеров» такого подхода можно считать Адама Смита, который писал: «в некоторых государствах сочтут необходимостью то, что в других посчитают за роскошь – например, льняные сорочки или кожаную обувь… Заработок же самого скромного рабочего может обеспечить самое необходимое для жизни – есть и одеваться, обустроить дом, завести семью… Большое количество заработка уходит на удобства, которые могут быть даже отнесены к излишествам…».[134]
Не отрицая экономического характера бедности, однако находясь под влиянием идеологии протестантизма и идей Просвещения, английские мыслители в своих рассуждениях о бедности большое внимание уделяли моральным, нравственным, ценностным аспектам. Об этом свидетельствуют даже эпитеты, употреблявшиеся вместе со словами «бедность» и «бедные». Эдмунд Бёрк называл бедность «противоестественной», «заслуживающей порицания», «безнадёжной», смотрящей на любую собственность «глазами, полными зависти».[135] Давид Юм писал, что «бедность и тяжкий труд деморализуют умы простых людей, делая их непригодными для любого рода наук и искусных профессий», связывая воедино категории «бедность» и «стыд».[136] Интересно, что, апеллируя к морали, мыслители конца XVIII в., даже если они по-разному относились к бедным, говорили о предпочтительности «срединной ситуации» – ни бедность, ни богатство. Уильям Годвин, которого причисляют к ранним социалистам, мечтал, что в воображаемой им коммуне все живут «в одинаково скромном достатке»[137]. Юм цитировал молитву, которая призывает Бога «не дать ни Бедности, ни Богатства, дать же еды столько, сколько достаточно для пропитания…поскольку в первом случае я буду сыт и стану отрицать Бога,… а во втором случае я буду беден, и украду, и опорочу имя Господа»[138].
В любом случае, пагубное влияние крайней бедности, нужды на мораль человека не оспаривал, наверное, ни один мыслитель. Более того, именно «моральные» аргументы преобладали в дискуссиях по наиболее острому вопросу, касавшемуся проблемы бедности, – вопросу о том, каковы причины живучести в обществе этого явления и надо ли (а если надо, то как?) решать проблемы, связанные с нищетой и пауперизмом.
По этому вопросу научная и общественная мысль конца XVIII – начала XIX вв. разделилась на два противоположных направления. Первое часто называют «мальтузианским», второе – «эгалитаристским», хотя ни хронологически, ни концептуально эти названия не точны.[139] «Водораздел» в спорах о бедности строился вокруг так называемого «вопроса вины» – то есть, вопроса о том, виновен ли бедняк в своей плачевной участи. Отрицательный либо положительный ответ на этот философский вопрос определял, соответственно, заслуживал нуждающийся человек