Ту систему религиозного воспитания низших слоев, которая существовала в Англии, он считал несовершенной – в первую очередь, из-за отсутствия контроля над учителями воскресных школ: «ведь если сапожник хочет получить заработок, он должен предъявить сапог!». Джонас Хэнуэй активно выступал за повсеместное распространение воскресных школ для всех категорий бедняков. Показательно, что очень многие его современники подвергали саму идею воскресных школ острой критике. Так, знаменитый философ Бернард Мандевилль в «Очерке о благотворительности и благотворительных школах» писал, что в таких школах бедным позволят подняться над их уровнем, что недопустимо для субординации. Вместо школ Мандевилль пропагандировал воспитывать в бедных трудовую дисциплину, желательно – в закрытых учреждениях.[177]
В памфлете «Настоятельный призыв к милосердию» Хэнуэй высказывался за материальные стимулы для мастеров к лучшему обучению подмастерьев – в частности, за сохранение платы мастеру за ученика (палата общин хотела ее отменить, подозревая, что мастера берут бедных детей в ученики просто ради наживы). В качестве моральных стимулов к обучению он предлагал выдачу подмастерьям специальных сертификатов, если они, помимо мастерства, освоили часть Библии. Помимо этого, он выступал за продажу книг с избранными религиозными проповедями, адаптированными для простых людей, по максимально низкой цене – 6 пенсов. Все эти мысли Хэнуэй изложил в работе «Письма о важности подрастающего поколения трудящихся классов», появившейся в том же году, что и «Настоятельный призыв к милосердию». Наконец, в Акте 1767 г. (так называемый «второй Акт Хэнуэя») содержались расширенные положения об ученичестве: приходы Лондона и Вестминстера обязали вести журналы (реестры) подмастерьев, была установлена «стипендия» подмастерьям чуть более 4 фунтов за три года ученичества – очень неплохая сумма для бедного человека.
Важным установлением в истории британской благотворительности стали организованные при участии Хэнуэя учреждения, способствовавшие трудоустройству маргинальных групп населения. Это «Морское общество», предназначенное для трудоустройства уличных мальчишек на флоте, и уже упоминавшийся Госпиталь Магдалены, имевший целью исправить и трудоустроить кающихся проституток Лондона и окрестностей. Если данных по работе «Морского общества» немного, то относительно госпиталя Магдалены известно, что он открылся на деньги, собранные благотворителями (сама королева, жена Георга II, пожертвовала на госпиталь 3 тысячи фунтов), и в 1758 г. туда поступили первые восемь женщин. К 1786 г. в госпитале побывало 2415 женщин, из них 1571 (больше половины) «исправились», устроились на работу, вышли замуж и родили детей. Остальные «умерли, подтвердив свою неисправимость», или, не выдержав дисциплины, покинули госпиталь. Хэнуэй был эмоционально вовлечен в судьбы этих женщин, о чем свидетельствует тот факт, что многих «выпускниц» он впоследствии приглашал к себе домой, устраивал для них вечера, дарил подарки, давал советы.[178]
Систему взглядов Хэнуэя на бедность и бедных не стоит слишком идеализировать и апологизировать. В его взглядах на помощь бедным усматривался характерный для его времени практицизм. Бедных тогда воспринимали как потенциальный производственный ресурс: бедные люди – это те, кто трудится на благо нации, и именно поэтому нельзя допускать их вымирания и деградации в нищету. «Мы не позволим страдать ребенку, рожденному для труда, – писал Хэнуэй в «Настоятельном призыве к милосердию», – ведь вымирание тех, кто трудится, более опасно, чем уменьшение численности высших рангов людей». В духе времени филантроп высчитывал и то, какие убытки терпит нация из-за высокой смертности детей-бедняков, которые «будут потеряны для будущего труда».[179]
Интересен и вопрос о мотивах, побудивших Хэнуэя сделать первое пожертвование на благотворительность в 1760 году. Историк Дж. Тэйлор пишет, что он «внес минимальную сумму, требуемую для включения в совет попечителей самой модной и престижной на тот момент благотворительной организации – «Фонда помощи детям Томаса Корэма».[180] «Его мало заботили старые беспомощные пауперы, хронически больные, – продолжает Тэйлор. – Ему были интересны младенцы, которые могли стать матросами и солдатами, а также проститутки, которые могли остепениться и стать матерями». Иными словами, филантропа интересовали так называемые «человеческие ресурсы», которые могли способствовать усилению Империи, ведь в то время многних волновал вопрос, было ли население Англии достаточным, чтобы дать отпор Франции или иному континентальному врагу. «Хэнуэй полагал, – заключает историк, – что население страны необходимо увеличить как минимум втрое, чтобы были решены стратегические задачи королевства. Только это сбалансировало бы «показное величие наших богатейших аристократических семей с реальной мощью нашего государства».[181]
Вместе с тем, Хэнуэй воспринимал помощь нуждающимся как нечто само собой разумеющееся, и даже ненавистный многим своим соотечественникам налог на бедных он считал безусловно правильным установлением: «налог на бедных, на который столь часто жалуются, при правильном применении без нарушений, является инструментом сохранения большого количества субъектов, особенно детей, которые более ценны, чем старики», – писал он в «Настоятельном призыве».[182]
Карикатура на Джонаса Хэнуэя с зонтиком, XVIII в.
Смерть двух мальчиков-трубочистов, задохнувшихся в дыму. Гравюра 1824 г.
Итак, филантропические инициативы Джонаса Хэнуэя, какими бы мотивами они ни обусловливались, были, вне всякого сомнения, направлены на сохранение жизней представителей многочисленного класса английской бедноты и достижение более или менее сносных условий их существования, включая приемлемые заработки – достаточные, по его собственным словам, чтобы не полагаться на чаевые или милостыню. Особым направлением его деятельности стала поддержка тех, кто уже «деградировал из обычной бедности в нищету», то есть оказался «на дне», – детей-беспризорников, павших женщин. Во многом благодаря ему в XIX веке возникла новая риторика, трактующая детское беспризорничество и женскую нищету как результат «аморального соблазнения» женщины мужчиной. Такой «гендерно-окрашенный» подход к проблеме бедности был нетипичен, если не сказать уникален, для XVIII века; поэтому можно утверждать, что во многом благодаря Хэнуэю эта риторика закрепилась в британской культуре в течение последующих ста лет. Таким образом, деятельность Джонаса Хэнуэя внесла весомый вклад в уравновешивание общего негативного настроя английской политической и интеллектуальной элиты в отношении социального призрения и – в более долгой перспективе – в смещение приоритетов в области британской социальной политики.
Проблема бедности и бедных в экономической и этической мысли Адама Смита: человеческое сочувствие в условиях свободного рынка?
В историографии есть проблемы, не просто не до конца исследованные, но и, можно сказать, не сформулированные. Среди них – воззрения знаменитого шотландского ученого Адама Смита (1723–1790) на проблемы бедности, нищеты и социальной помощи.
Популярность идей Смита как таковых и не угасающий в течение столетий интерес к его наследию вполне объясним, ведь, по меткому замечанию отечественного исследователя Т.В. Артемьевой, «все хотели читать сочинения этого замечательного шотландца, чтобы понять, в чем природа богатства».[183] Между тем, в своем анализе происхождения богатства Смит просто не мог обойтись без размышления над природой противоположной богатству категории – бедности. Интересно, что, несмотря на огромное множество посвященных великому экономисту научных трудов, тема «Смит о бедности» не получила должного освещения в историографии. В России, возможно, это было связано с длительным господством марксистской идеологии, подменявшей проблему социального призрения проблемой социальной борьбы. Марксисты, начиная с В.И. Ленина, высоко оценивали учение Смита, но указывали при этом на его «двойственность» с точки зрения отношения к «трудящимся беднякам, к рабочему классу». Например, самый авторитетный советский биограф Смита А.В. Аникин отмечал, с одной стороны, «большое сочувствие» Смита несчастьям низших слоев, с другой стороны, констатацию неизбежности такого положения вещей в силу «естественных законов». В этом марксистам виделась «ограниченность» учения великого мыслителя.[184] В зарубежной историографии отношение Адама Смита к бедности и бедным рассматривалось, преимущественно, либо в рамках изучения этического компонента его мысли, отраженного в малоизвестных работах «Теория нравственных чувств» и «Лекции по вопросам юстиции, полиции, налогов и вооружения», либо с точки зрения влияния основной работы Смита – «Исследования о природе и причинах богатства наций» – на подход, отразившийся в трудах Риккардо, Мальтуса и Бентама.[185]
Значительная часть «Богатства наций», действительно, посвящена бедности как экономической категории. С другой стороны, более ранняя и почти не известная у нас работа мыслителя в области этики – «Теория нравственных чувств» – освещает вопросы психологии различий между бедными и богатыми людьми, «правильное» поведение бедствующего человека и «правильное» отношение к нему окружающих.[186]
Таким образом, имеет смысл реконструировать и интерпретировать концепцию Адама Смита по вопросам бедности, нищеты и социальной помощи при